Там птенцы, снова начала мать.
Где?
На балконе.
Большие?
Нет, мелкие еще. Пищат так смешно, улыбнулась мать.
Жалко, доел бутерброд и принялся делать следующий. Можно было бы «цыплят табака» зажарить.
Вить, тебе бы только пожрать! Голубь птица божия. Его есть нельзя.
Опять начались бабкины сказки, недовольно поморщился. Валь, я кандидат в члены партии, атеист, а ты про бога плетешь. Нет его!
Хорошо, пусть нет, боязливо перекрестилась, но все равно, голубей есть нельзя.
Почему?
Голубь птица мира.
Сама ты птица мира. На голодный желудок никакого мира не будет, начал жевать. Война войной, а обед по расписанию.
Я их оставлю?
Оставляй, подрастут посмотрим, на что они сгодятся.
Мать хлопотала над птенцами едва ли не больше, чем над новорожденным Пашкой, но выжила только одна голубка, которую мать прозвала Гулей. За лето Гуля окрепла и оперилась. Сидела на руках матери, важно ходила по квартире, гадила отцу в обувь. Никуда не улетала, следила с балкона за улицей.
Вить, мы так можем голубей развести, продавать будем, мать нежно гладила Гулю. Разбогатеем.
Как же, разбогатеем, бурчал отец, вытряхивая с балкона помет из туфлей, скорее в навозе утонем.
Когда птичка обгадит, это к богатству.
Тьфу ты, плевался вниз, опять бабкины сказки. Чему ты детей учишь?
Учу ухаживать за животными, природу любить.
Этих уродов, погладил испачканной пометом ладонью меня по волосам, только природу любить и учить.
Голубка крепла, наливалась. Часто сидела у меня на плече, смеша отца.
Пиастры, пиастры, непонятно кричал он. Ха-ха-ха! подойди ближе.
Я подходил.
Как курица прямо, брал за клюв и качал, натурально. Гладил по перышкам, прощупывая грудку. Как говорится, в строгом соответствии с законами диалектики, количество переходит в качество. Учись, карандух, гладил меня по голове, вытирая пальцы о волосы. Сегодня курица летает, а завтра жаришь ты ее.
Гулю нельзя жарить, она хорошая.
Шучу я, зверски улыбался, не боись. На безрыбье и курица птица.
В конце лета отца отправили руководить совхозом в Горовку и мы остались вчетвером: я, Пашка, мать и Гуля.
Скоро в другую деревню переедем, говорила по вечерам мать, стоя на балконе и гладя птицу, там лучше будет.
Почему лучше?
Потому, вздохнула, что тут мы лишь семья помощника агронома, а там будем семьей директора, а это две большие разницы. Разбогатеем, улыбалась мечтательно, а голубка курлыкала в ответ, Гуля нам богатство принесет. Не зря на Витьку гадила.
В конце осени позвонил отец и велел паковать вещи.
Дождались! ликовала мать. Наконец-то! скоро уедем из этой постылой деревни! Ура! скакала по комнате с Пашкой на руках.
Утром на балконе застала соседского кота, жрущего Гулю.
Гулю съели! всплеснула руками. Ты чего спишь, падла? напустилась на меня.
А что я?
Ты должен был за хозяйством следить! тяжелая рука матери сшибла меня с ног.
Я заплакал.
Хнычь теперь, не хнычь толку нет, рассматривала истерзанное тельце. Сгубили Гульку, горько заплакала. Вся жизнь теперь наперекосяк пойдет, всхлипывала. А ты спал, как тюфяк! Такой же лежень, как и батя твой!
Отрыдав, положила Гулю в морозилку:
Похороним в Горовке, достала кусочек сосиски. На, и подмани эту скотину рыжую! Только по тихому, что бы никто не видел.
Мне было жалко дружелюбного кота, но ослушаться матери я не посмел. Дождался на лестнице и поймал доброго соседского Ваську.
Пожалеешь, прошипела мать, выхватывая у меня из рук Ваську и запихивая в посылочный ящик. Подушку неси, велела мне.
Я принес подушку, она положила ее на ящик.
Это чтобы не орал.
А с ним ничего не будет?
Эта падла подождет потерла руки, еще не вечер. Вот завтра как погрузим вещи, так и разберемся
А что ты хочешь с ним сделать? подозревая недоброе, спросил я.
Узнаешь.
И я узнал, сквозь слезы глядя из окна отъезжающего грузовика, загруженного нехитрыми пожитками, на раскачиваемое ноябрьским ветром рыжее тельце, которое словно поздний лист свисало с балкона на обрезке бельевой веревки.
Почки
Дети, сказала учительница, оторвавшись от рассматривания готовящегося зацвести сада за окном, мы должны помочь Родине
Почки
Дети, сказала учительница, оторвавшись от рассматривания готовящегося зацвести сада за окном, мы должны помочь Родине
Опять? не понял я.
Да, Костромин, опять. Родине надо помогать постоянно, а не от случая к случаю. Это называется патриотизмом. Итак, дети, стране нужны лекарства, поэтому необходимо собрать березовые почки и сдать их. Вопросы есть?
Я поднял руку.
Да, Костромин?
Лекарства, начал осторожно подбирать слова, они же это, ну
Ну? подбодрила Ирина Сергеевна.
Денег стоят
И? нахмурилась.
Нам за почки заплатят?
Ужас! всплеснула руками. Как можно быть таким меркантильным? Люди болеют, а ты на них нажиться хочешь, словно нэпман какой! Тебе не стыдно?
А продавать лекарства больным не стыдно? обиженно спросил я.
Ты не сравнивай свои несчастные почки с государственными лекарствами!
Мы когда шкурки кротовые сдавали, поддержал меня друг Андрей Пончик, то нам деньги заплатили
Дети, Ирина Сергеевна постучала указкой по столу, не берите пример с Костромина и Родионова! Берите пример с пионеров-героев. Думаете, Марат Казей1 требовал денег за подвиг? Павлик Морозов требовал денег за подвиг? Владик, как ты думаешь, Павлик Морозов2 требовал денег, разоблачая отца?
Я откуда знаю? Может и требовал.
Как же родителям с тобой тяжело, вздохнула Ирина Сергеевна. Такие приличные люди и такой сынок. И твоим, Андрей, тяжело, замолчала, осматривая школу.
В одной комнате занималось сразу три класса: первый, второй и третий. Такая вот школа была в нашей деревне.
Хорошо, встала и потянулась, снова посмотрела на весну за окном, за почки вам дадут деньги. Довольны?
Да, нестройно прогудели мы.
Но учтите, каждый должен сдать не меньше килограмма почек! Кто принесет меньше, тот будет считаться подкулачником и пособников империализма! Вам понятно?
А кто больше? спросил я.
Кто наберет больше всех, тот получит красный вымпел. Переходящий Всем все понятно?
Да.
Тогда все свободны, на сегодня занятия закончены, подхватила портфель и ушла.
К зоотехнику пошла, тихо сказал Пончик.
Угу.
Все тихо, чтобы не услышали в бухгалтерии, разошлись.
Деньги это хорошо, рассуждал Андрюха, шагая за мной. Надо набрать побольше. Пошли в лес?
Не могу. Если Егоровна (мать учила нас обращаться к ней по имени-отчеству) узнает, то удавит.
Строгая она у вас, с благоговением сказал Пончик, которому тоже не раз от нее перепадало. По деревне столько не соберем.
Я задумался. До слов Пончика дело казалось не сложным. По деревне в два ряда вдоль дороги тянулась защитная лесопосадка и берез в ней было много.
Почему не наберем? Возле нас берез полно, вон сколько сока собрали.
Вот ты, приезжий, Пончик постучал меня по лбу. У них ветки высоко, прыгать будешь за почками?
А если залезть на нее?
Неудобно, ветки высоко, ствол толстый не ухватишься.
Мы прошли «конторский» сад и вдоль улицы поспешили к нашему саду.
Остальные тоже будут собирать, продолжал Пончик, они сейчас все низкие березки обдерут.
Почки легкие, на килограмм много надо, зайдя в посадку, сказал я.
И не говори, Андрей почесал затылок. Можно камешков наложить.
Если проверять будут?
Скажем, что случайно
Как случайно?
Давай песка насыплем, скажем, что испачкали, когда собирали.
Песок легкий, я смотрел на белеющие стволы. Лучше мы их в воде подержим. Скажем, что мыли.
Мокрое тяжелее, обрадовался Андрей. Собираем?
Давай.
Свернув из тетрадных листов кульки, мы начали обдирать липкие клейкие почки. Дело оказалось не такое простое: приходилось прыгать; почки из кульков постоянно высыпались и мы порядком устали.
Как думаешь, есть тут килограмм? тоскливо посмотрел в свой испачканный кулек Пончик.
Не знаю, я взвесил кулек в руке. В моем точно нет, а твой такой же. Можно дома взвесить, я знаю, где у Егоровны безмен.
Она ругаться не будет? после выпитых материных духов и последовавшего за разоблачением скандала Андрей чувствовал себя в нашем доме неуютно.
Она же не узнает.
А Пашка?
Он из-под стола не увидит.