Мой дед был революционером и носил фамилию Доншмович. Реакционеры капиталисты прозвали его Дундуковым, так он и остался. А мой отец он носил имя Цас, а фамилию хотел изменить на Сталинков, но ему не разрешили. Так он и остался Цас Дундуков, а меня назвал Ревдитом. Знаете: привычка большое дело.
Хорошо, я подумаю над этим вопросом. А теперь отправляйся на вокзал в Симферополь и доставай билеты на поезд или на самолет до Львова. Мы должны выехать сегодня же.
У меня в кошельке ветер гуляет, пожаловался Дундуков.
Ах, да. Что ж ты не сказал раньше? Вот тебе денежки, разменяешь там, в обменном пункте.
Помощник принялся уничтожать закуску на столе до отрыжки и только потом, задом протаранил дверь и направился в кассу заказывать билеты.
«Пойду, прогуляюсь, подумал Дискалюк, может, не придется больше побывать в этих местах. Кроме того, я, наверняка, смогу запеленговать эту Зою. Я подойду и скажу так: прощай госпожа из Красной Пресни! Больше ты меня никогда не увидишь. Я желал тебе только добра. Жаль, что ты не поняла меня, я могу быть очень щедрым человеком. Ежели ты была бы более покладистой, я подарил бы тебе сто тысяч долларов. Они у меня есть, и я не знаю, что с ними делать. На кой ляд мне такая сумма, она мне только голову морочит. Счастья деньги не приносят человеку и никогда не приносили».
Вредные мысли тревожили его мозг, заставляли испытывать к себе чувство жалости, приводили в нервозное состояние. Он шел вдоль берега моря, невольно вглядываясь в тела отдыхающих, но загадочной девушки Зои нигде не было.
На том месте, где они встречались всего два дня назад, расположилась веселая компания и среди них была точно такая же, во всяком случае, так казалось издали, девушка, с такими же волосами и с такой же прической, как у Зои. Сердце у него защемило, дыхание перехватило, он ускорил шаги, чтобы быстрее приблизиться, удостовериться, но ожидания обманули его.
На одной из каменных глыб, подмытой вековыми ударами волн и выступающий над краем моря, он присел, обхватил голову руками и впервые в жизни подумал, что незаслуженно потерпел поражение. Это был незначительный проигрыш, но он присосался к сердцу, забился гдето в уголок и начал тревожить, погруженные в сон струны. Это было чтото новое, неведомое, сладко щемящее.
Надо уезжать отсюда, сказал он себе, здесь дурной воздух, он может отравить меня, а мне нужно вернуться в Рухов. Как же Рухов будет без меня, пропадут без меня мои цыплята. Они такие преданные, такие послушные. Об этом можно было бы книгу сочинить, а потом фильм снять. Честное слово.
12
В городе Рухове, левее Тисы, в тридцати метрах от берега, расположен железнодорожный вокзал с одной колеей, откуда поезд, состоящий из нескольких вагонов и паровозика, пыхтя и громыхая, отправляется до Львова один раз в сутки и возвращается обратно тоже один раз в сутки. Этот крохотный поезд замечательный тем, что здесь, в общих вагонах, всегда зловонно, грязно, несмотря на то, что ветер дует во все щели дореволюционного, проржавленного насквозь вагона. Полки изрезаны ножами, исписаны карандашами, типа «Ваня плюс Маня равно любовь». Все стекла практически перебиты, в трещинах, а проводники, чтоб не простужаться, забивают свое единственное окно в маленьком купе, где они пребывают, фанерным листом и одеялами.
В конце второго тысячелетия этот поезд вполне можно назвать гадюшником в надежде, что министерство путей сообщения не обидится, а если и обидится, то не сможет доказать, что в его адрес раздаются несправедливые упреки, принижающие честь мундира.
Этимто поездом и должен был прибыть губернатор Руховщины, а точнее представитель президента, господин Дискалюк из города Львова вместе со своим помощником Дундуковым Ревдитом Цасовичем.
На площади, перед вокзалом, расположился духовой оркестр в составе трех человек. Это были Радий, Ванадий и Вольфрам жалкий остаток духового оркестра из Великого Бычкова, где, когдато, функционировал химический завод.
Встречать своего губернатора приехали все председатели сельских советов, а также работники Осиного гнезда, милиции, суда и прокуратуры. И только священников не оказалось: их никто не смог убедить, что губернатор района, если и не Иисус Христос, то уж апостол Павел точно.
Солнце давно село за высокую гору, сумерки начали сгущаться. Толпа ожидающих переминалась с ноги на ногу и, сколько было сил, вытягивала шею и напрягала слух, чтобы если не увидеть, то услышать гудок паровоза, который должен притащить бесценный груз.
Солнце давно село за высокую гору, сумерки начали сгущаться. Толпа ожидающих переминалась с ноги на ногу и, сколько было сил, вытягивала шею и напрягала слух, чтобы если не увидеть, то услышать гудок паровоза, который должен притащить бесценный груз.
Начальник железнодорожной станции Главсп (Главспирт) в новенькой форме железнодорожника, с начищенными до блеска пуговицами и отглаженными брюками, так что о кант могла разбиться летящая муха, нервно расхаживал вдоль единственной колеи с блокнотом и карандашом в руках. Глядя на крохотное помещение с единственной дверью, сколоченной из досок и наспех, он определял наметанным глазом, скоро ли оно освободиться и как только оно освобождалось, бегал, чтобы справить маленькую нужду. С ним, как и с любым человеком, случались частые позывы, когда приходилось нервничать. Сейчас больше всего его беспокоил Мавзолей Ревдитович, второй человек в малньком государстве Руховщина.
Почему поезда до сих пор нет? Согласно расписанию, он должен прибыть уже тридцать минут тому назад. Наверное, рельсы раздвинулись и произошла вынужденная остановка поездка, которым едет великий человек. А за железную колею вы отвечаете головой. Я думаю: вам уже сейчас следует искать новое место работы.
А куда я пойду, Мавзолей Ревдитович, голубчик вы мой. Мне еще три года до пензии, кто меня возьмет на новую работу. Смилуйтесь, Мавзолит Ревдитович, миленький вы мой. Как только этот проклятый, простите, как только этот мудрый поезд с великим человеком прибудет в Рухов, я сам отправлюсь на проверку железнодорожной колеи.
Главсп Теодор Ленинович, засунув блокнот с карандашом во внутренний карман кителя, сложил руки ладошками вместе под носом, ходил за Мавзолеем Ревдитовичем, как птенец за кукушкой.
Ладно, смилостивился Мавзолей Ревдитович, позвоните в Ясиня, узнайте, отошел ли поезд оттуда, или все еще туда не прибыл. И самое главное, нет ли вынужденной остановки в результате поломки или расхождения рельс.
Нет связи Мавзолей Ревдитович, беспомощно разводил руками Главсп Ленинович.
Тогда по рации свяжитесь! А если авария в пути, а если диверсия какая? Вы понимаете? Вы мне за Дмитрия Алексеевича отвечаете головой. Вы видите, народ стоит, волнуется?
Мавзолей Ревдитович, дорогой! Я сам больше всех волнуюсь. Я уже раз двадцать в нулевое помещение сбегал. Это от волнения. Я знаю, что Дмитрий Алексеевич, выдающийся человек. Это по его распоряжению недалеко от вокзала соорудили нужник. Раньше, так вообще малую нужду справляли несознательные пассажиры, где угодно, чуть ли не у касс, а потому раздавались такие ароматы, не пройдешь, чтоб не чихнуть раз десять. Я боюсь, что мне понадобиться скорая помощь. О, слышите: свистит. Ну, слава Богу. Бог не забыл старого начальника станции Главспа.
Действительно, раздался жалкий свисток паровоза, который тут же был встречен аплодисментами. Поезд, его можно назвать правительственным, прибыл, заскрипел тормозами и, сотрясаясь, остановился. Из второго вагона вылупился Дискалюк. У него был вид, как у ощипанного петуха.
Ура! воскликнул Мавзолей Ревдитович с букетом цветов в руках.
Поолк, сииррна! скомандовал начальник милиции Ватраленко. Равнение на перед президента!
Дискалюк вылупил усталые глаза и опустил руки по швам.
Вольно! с трудом выдавил он из себя. Где моя машина?
Может, вы пешком пройдетесь, это полезно, посоветовала главврач Жозефина Энгелиусовна. Тиса всегда несет свежие пахучие воды.
После Черного моря я не могу смотреть на эту Тису, сердито буркнул Дискалюк.
Это только первое время, уважаемый Дмитрий Алексеевич. Вы так похорошели, так похорошели, я просто любуюсь на вас, лепетала Жозефина.
«Ах, если бы здесь, на месте этой Жозефины была Зоя, подумал Дискалюк, направляясь к машине. Зачем они все пришли сюда смотреть на мою усталую рожу? Я не брился уже три дня. Поездка была мучительной, я больше никуда ни за что не поеду. Лучше Рухова, нет ничего на свете».
Машина заревела и тронулась с места. От вокзала до Белого дома было сто шагов не больше.
Председатели сельских советов, измученные ожиданием своего кумира, были вознаграждены мимолетным взглядом усталых глаз, кислым, небритым выражением лица и в великой радости, что все кончилось, бросились к единственному автобусу с выбитыми стеклами, который направлялся в сторону Бычкова. Доехав до Бычкова многие председатели сельских советов, которые добирались до Рухова четыре часа, а встреча с главой длилась всего три минуты, вынуждены были возвращаться в свои села на своих двоих.