Лорикэрику с Бычкова предстояло топать пешком порядка пятнадцати километров. В тот день автобус Рухов Водица не значился в расписании.
«У меня будет машина, злился Лорикэрик, я буду не я, если у меня машины не будет. Я продам несколько гектаров земли и куплю иномарку за двадцать тысяч долларов, если не будет прижимать этот Дискалюк. А то он косо что-то на меня посматривает в последнее время. Чтобы это могло значить? Неужели эта Памила Варлаамовна работает на два фронта: у нас пасется и Сасонию Самсоновичу докладывает, а тот прямо Дискалюку. Я выясню этот вопрос».
На следующий день Рухов проснулся с великим человеком во главе. Магазины открылись вовремя, Тиса шумела равномерно и однообразно, бизнесмены считали прибыли, а те, кому положено, стояли в приемной председателя с тугими кошельками.
Только Дмитрий Алексеевич был не в настроении. Несмотря на свежий букет цветов на столе, кабинет показался ему неуютным и холодным. Да и окна покрылись серым налетом пыли, а мусорное ведро под столом, за которым он сидел, никто не убрал. Мусор остался еще с прошлого месяца. Кипа бумаг, которую он пытался разобрать и расписать по замам, была неутешительной. Среди бумаг были даже штрафные санкции из Ужгорода и других областей.
Некоторые бумаги намекали на односторонний отказ от сотрудничества. А вот штраф на пять тысяч гривен из брестской таможни, просто вывел его из себя.
Пицца, самый смелый из взяткодателей, нагло ворвался в кабинет и произнес:
Клиенты грозятся покинуть Белый дом, уважаемый Лексеевич. Не лучше ли принять всех сразу. Откройте этот ящик, а сами отвернитесь к окну, мы сделаем почетный круг и по своим делам. Вам останется только задвинуть ящик, а потом приступить к исполнению государственных дел. Ну, как?
Добро, сказал Дискалюк, чтобы пройти в потайную дверь, где он мог в любое время освежиться чашечкой кофе.
Когда в кабинете наступила мертвая тишина, он вернулся, выгреб все из ящика, пересчитал и сморщился. Всего двадцать тысяч долларов, разве это деньги?
Вдруг вошла перепуганная секретарша:
Там, звонят! Берите трубку, скорее! сказала она.
Пошли их подальше и не мешай мне работать, я занят.
Из Швеции звонят. По заключению договора: Йоргансон.
Но я же пошведски ни бумбум, сказал Дмитрий Алексеевич.
И не надо, он чешет по-русски, у него прибор есть.
А черт! Скажи, пущай приезжает. Я не хочу с ним говорить по телефону, а вдруг провокация какая, сама понимаешь, Лесичка.
Леся вернулась в секретарскую, взяла трубку и сказала Йоргонсону:
Приезжайте, как можно раньше, вас встретят, подпишут договор на выгодных условиях.
13
Дискалюк расхаживал по кабинету, садился в кресло, никого не желал видеть, пытаясь прийти в себя после Крыма, трудной дороги и в особенности после этого гадюшникадрандулета, на котором он ехал из Львова до Рухова. Да и почта его расстроила. И не только почта. Жена Марунька скандал устроила. Сегодня в шесть утра. Не погладил ее, рука не поднялась. Чтото произошло с ним. Видимо, все началось с этой, как ее? бердичевской москальки Зои Соколовой, девушки из другой неземной цивилизации.
Первым, кто ему испортил настроение окончательно и бесповоротно с самого утра, была его, теперь уже нелюбимая жена Марунька.
Ты чтойто совсем скурвился, Митрий Лексеевич, сказала она, лежа на кровати, выставив одну ногу из-под одеяла и невыгодно сверкая, отвисшей грудью в разрезе ночной рубашки. Уехал и ни одного письма. Ни слуху, ни духу. С кем ты ездил, скажи? Эта толстуха Неприсягайко тоже с тобой, сказывают, ездила. Ездила, али не ездила? Я все темные крашеные волосы ей вырву. Останутся только три волосинки, вот увидишь. Весь Рухов будет за животы хвататься. Я такая, я ни перед чем не остановлюсь.
Ты никого не слушай, у меня врагов полно, еще не такое могут выдумать, сказал муж.
Я мало кого слушаю, я чуйствую, что ты, батюшка, грешен. Даже руку мне на плечо не положил этой ночью, хотя и весь месяц отсутствовал. Но, видать, там, с этой мымрой расходовал свою мужскую силу, и я тебе, как гвоздь в печенке: не нужна и все тут. А про остальное чего балакать.
Ты старая уже, неужели тебе чегото еще хочется?
Я старая? как бы ни так. Я не старее тебя, батюшка. Вот пойду в парихмарскую, сделаю модную прическу, надену лучшее платье и куда-нибудь уеду в синаторию. Тогда ты поймешь, что твоя Марунька не самая последняя старуха.
Я мало кого слушаю, я чуйствую, что ты, батюшка, грешен. Даже руку мне на плечо не положил этой ночью, хотя и весь месяц отсутствовал. Но, видать, там, с этой мымрой расходовал свою мужскую силу, и я тебе, как гвоздь в печенке: не нужна и все тут. А про остальное чего балакать.
Ты старая уже, неужели тебе чегото еще хочется?
Я старая? как бы ни так. Я не старее тебя, батюшка. Вот пойду в парихмарскую, сделаю модную прическу, надену лучшее платье и куда-нибудь уеду в синаторию. Тогда ты поймешь, что твоя Марунька не самая последняя старуха.
Это заставило Дмитрия Алексеевича пристально посмотреть в сторону Маруньки, лежавший, в ожидании, на кровати, такой некрасивой, растрепанной и злой.
Ты что бормочешь, ты в своем уме? Да, эта Недосягайко, в Крыму, я ее даже один раз видел там, ну и что из этого? Кто она мне такая, кто я ей такой? Ты думаешь, что я ездил туда шашни заводить, мозги крутить комуто? Как бы ни так! У таких людей, как я, голова другим забита, а не глупостями. Это ты тут сидишь и от скуки, возможно о кавалерах думаешь, а мне не до того.
Тогда почему ты так холоден со мной? Ты приехал и после такого длительного перерыва, даже не посмотрел в мою сторону. Как это оправдать, чем это объяснить?
Объяснить можно только одним: мы с тобой уже не молоды
Я старухой себя не почитаю. А ты ты омманываешь меня, я чуйствую. Меня вокруг пальца не обведешь, не из таких. Хорошо, я тоже подумаю, как вести себя, только ты не обижайся, если тебе, председателю, хозяину района, рога наставят. Такто.
Не болтай глупости. Лучше погладь мне рубашку и брюки.
Сам гладь, сказала Марунька. У нас равноправие. И завтрак сам приготовь. Как ты обо мне заботишься, так я и о тебе буду заботиться.
Ну что тебе от меня надо? выпучив глаза, спросил Дмитрий Алексеевич. Ты извела меня своей ревностью. Надоело, не могу больше.
И я не могу! Надоела, так скажи! Я хоть знать буду, а то в неведении, ночами не сплю, думаю, подушка от слез мокрая. Ты, вон бирюк какой упитанный, а я как щепка сухая, и ты в этом виноват.
Ну, ладно, не злись, сказал знаменитый муж и погладил ее ручищей по голове.
Счас иду, усе хорошо! растаяла Марунька. Ты кафа будешь? С гренками или без гренков? Может бутерброд?
Дмитрий Алексеевич, сидя в кресле, в своем кабинете, вспомнил этот разговор и поморщился. Хоть Марунька так быстро переменилась, будто все быстро забыла, но ясно одно: она начнет кусаться при малейшей подозрительности, « а я исчерпал свои ресурсы по отношению к ней. Мне надо, чтото другое. Вот, говорят, у Мао, были шестнадцатилетние в то время, когда он уже едва на собственных ногах стоял. Чтото в этом есть, какаято энергия передается, кровь начинает подругому играть. Леся? Э, нет. Леси надо замуж. И потом, тут, в этой дыре, завтра же все будут все знать, а им только повод дай сутками косточки перемалывать, соревноваться начнут, кто больше из пальца высосет. И чем грязней, тем лучше. В этом отношении город другое дело. Там до тебя никому нет дела. И в Крыму то же самое. Зоя была и ушла. Кто знает об этом, кроме меня? Никто, ни одна душа. Эх, Зоя, взбаламутила ты меня. Теперя не будет моей седой голове покоя. В Москву, что ли написать, этому Ейцину? Пусть разыщет ее и в знак дружбы с великой Украиной пошлет мне ее в подарок. А я, в знак благодарности, этому Кучме мозги вправлю. Что это он, обещал нам дружбу и сближение с Россией перед избранием на высокий пост, а теперь, став Президентом, следом за своим предшественником Кравчуком топает. А Кравчук, махровый националист. Народы Европы скоро объединятся, а он приложил немало усилий, чтобы поссорить два великих народабратья. Но не вышло».
Он уже взялся, было за ручку, с намерением сочинить послание Ельцину, как мужик мужику, как вдруг, ни с того, ни с сего, его прервала Тоня Недосягайко. Она возникла в проеме двери, как нехорошее сонное видение и, выпячивая грудь вперед, втягивая живот вовнутрь, как гора во время оползня, стала двигаться на него, беззащитного человека. Напрасно он нажимал на кнопку звонка под крышкой стола: секретарь не входила, она, видать, отправилась по нужде, а этим и воспользовалась непрошеная гостья.
Я..яу меня насморк! сказал Дискалюк, закрывая лицо тыльной стороной ладони. Не подходите, это опасно, это передается.
Недосягайко обнажила металлические зубы, втянула воздух в ноздри так, что верхняя губа перекосилась и шагнула на паркетный пол. Новенькие туфельки на тонкой кожаной подошве, скользили по паркетному полу, как коньки по льду, но Антонина Ивановна, будучи в приподнятом настроении и не отдавая себе отчета, что такая мелочь, как скольжение по паркету может принести ей неприятность, стала вилять задом как в молодости.