«Как оно тут оказалось?»
Серафинит почесал затылок отверткой.
«Неужто кто-то закинул наверх яблоко в карамели? Вряд ли оно с неба свалилось Если это, конечно, не диверсия летучих обезьян!»
Только представив, что над ночным городом могли безнаказанно носиться крылатые твари, Серафинит поежился.
Словно в ответ на его мысли за спиной раздалось:
Наше оружие самое лучшее! Новые копья усовершенствованной конструкции могут насадить на себя до двух летучих обезьян за раз!
Кричал все тот же парень-газетчик.
Серафинит раздраженно обернулся, не замечая, как рукавом задевает отвернутый вентиль. А за собственным криком не услышал, как вентиль со звоном брякается на брусчатку.
Да пошел ты в жопу со своими копьями! заорал на газетчика Серафинит. Отойди подальше! Не мешай работать!
Газетчик обиженно зыркнул глазами, но всё же сделал несколько шагов в сторону от памятника.
Удовлетворенный, Серафинит продолжил ковыряться отверткой в фонаре. Пришлось в прямом смысле слова выскребать смолу. Доставая липкие куски, Серафинит обтирал отвертку о край фонаря. Лязгало так, будто кто-то пытался играть на расстроенной скрипке.
Липкой грязи оказалось не так уж и много. Продув желоб Серафинит уже собрался закрутить вентиль, но обнаружил под рукой пустоту. Похлопав себя по бокам и чуть не свалившись от этого, Серафинит поставил светильник на фонарь. Иногда он по забывчивости клал разные детали и инструменты в карманы и теперь рассчитывал обнаружить вентиль там.
Но увидел его на брусчатке прямо под собой.
Выругавшись, Серафинит зло шлепнул ладонью по фонарю. Масляный светильник качнулся и упал внутрь, со звоном разбиваясь на части. Шар огня пыхнул, лизнул лицо горячей лапой. Отмахнувшись от жара и боли, Серафинит даже не успел испугаться, поняв, что летит вниз на мостовую.
Все произошло в доли секунды. Огненная вспышка, полет и запоздалая боль во всем теле.
Первым желанием было закричать, выплеснуть эту боль грязными словами, проклясть несправедливый мир. Но дыхание замерло. Слова застряли в горле, а Серафинит сам себе напомнил рыбу, выброшенную на берег. Открывал и закрывал рот не в силах издать ни звука.
О, Гудвин! вскрикнул кто-то.
Что произошло?!
Знакомый голос. Торгаш Жадеит. Жадный, как сволочь. Даже плесневелый сыр не выбрасывает, а продает, рассказывая, мол это специальный деликатесный сорт.
Что же это делается?
Еще один знакомый голос. На этот раз женский. Вроде бы Морганит. Певица из кабака, куда Серафинит позволял себе поход раз в месяц. В музыке он не разбирался, но вот доступность чернобровой кудрявой красавицы всегда манила его, стоило пропустить одну-другую пинту эля.
Полыхнуло-то как!
Только отвернулся
Это потому что ругался много! Гудвин наказал!
Голос паренька-газетчика.
«Ну, погоди, я вот всыплю тебе».
Серафинит хотел сказать это вслух, но у него получился лишь сдавленный стон.
Да не Гудвин это!
Диверсия?! Мигуны?
Обезьяны?
Скорее всего!
Да расступитесь вы-таки!
Серафинит, сведенный судорогой, не мог посмотреть на говорящего, но голос явно принадлежал Гошеиту. Лекарю, лечащему срамные болезни. Его знали все, хотя никому и в голову не пришло бы упоминать это имя в простом разговоре. Пару месяцев назад Серафинит заглядывал в его двухэтажный дом на Садовой, чтобы избавиться от подарка, оставленного Морганит.
Гошеит склонился, заслоняя морщинистым, с обвислыми щеками, лицом, бронзовый воздушный шар.
Голова кружится? спросил он, в задумчивости почесывая бороду. Говорить можешь?
Писькин доктор, прошипел сквозь зубы Серафинит.
Боль постепенно отступала. Кряхтя, он попробовал пошевелиться.
Удалось даже привстать.
Не без помощи. Гошеит вместе с каким-то помощником поддерживали отбитую спину. Болел затылок, болела спина, болела задница. Наконец отпустило дыхание. Серафинит воспользовался этим, не скупясь на стоны вперемешку с руганью.
Спустя пять минут зевакам надоело. Возле Серафинита остался только Гошеит, настойчиво просящий: «Пошевели-таки левой рукой. А теперь правой. А теперь сними ботинок и пошевели пальцами».
Да что ты о пальцах-то знать можешь? кричал Серафинит на доктора, но просьбы его исполнял.
Убедившись, что переломов нет, Гошеит долго и внимательно рассматривал белки глаз сквозь двойной слой зеленого стекла и, наконец, кивнув каким-то своим мыслям, с улыбкой сказал:
Таки жить будешь! Завтра синяки выйдут во всю спину, но ничего серьезного. Считай, легко отделался.
Легко Как же буркнул Серафинит вместо «спасибо» и кряхтя поднял с брусчатки несчастный газовый вентиль
***
В тот же вечер Серафинит возвращался из кабака домой в пресквернейшем настроении. И не потому, что Морганит сегодня пела хуже, чем обычно или не посмотрела в его сторону ни разу, окучивая столик каких-то приезжих. И не потому, что синяки налились уже в середине дня, не услышав обещания Гошеита.
А причина, в общем-то, была в том, что с момента падения боль так и не пропала. Она засела в затылке, колола тупой иглой, то притихая, то принимаясь за дело с рвением горняка, наткнувшегося на жилу зеленого мрамора.
Пока шел рабочий день Серафинит занимал себя проверкой и обслуживанием газового оборудования. После попробовал приглушить боль кружечкой холодного эля. Но старое доброе средство на сей раз не помогло.
В сердцах Серафинит шлепнул себя пятерней по затылку, словно боль была мухой, которую можно пришлепнуть. Что-то тренькнуло, шлепнуло по виску, и очки слетели с носа. Видимо замок каким-то образом повредился при падении утром, и с тех пор колол затылок острым краем. От удара рукой он сломался окончательно и теперь очки валялись где-то на мостовой.
Жмурясь до боли в глазах, чувствуя, как от испуга мгновенно бросило в пот, как крупная капля холодным червяком скатилась по спине, Серафинит медленно опустился на четвереньки. С остервенением он шарил по мостовой, но под руку не попадалось ничего кроме пыли и мелких камешков.
Все еще ожидая, что вот-вот ослепнет, Серафинит решился приоткрыть один глаз. Сквозь частокол ресниц он увидел мостовую. Обычную грязную дорогу, по которой каждый день возвращался домой.
«Видать вечернее солнце не такое яркое, чтобы ослепнуть».
И все же стараясь не поднимать взгляда и не переводить его на стены, усыпанные драгоценными камнями, Серафинит осмелился приоткрыть и второй глаз.
Очки лежали футах в шести.
Все еще на карачках Серафинит проворно подскочил к ним. Замок действительно был расстегнут и погнут. Серафинит повертел в руках хитроумную застежку, размышляя сумеет ли придумать, как смастерить ей какую-то замену. Это было бы лучше, чем идти в Изумрудное министерство и объяснять, что он не сам вскрыл замок из любопытства или из-за взыгравших в нем вандальных начинаний.
А пока нужно было добраться до дома и не попасться на глаза стражникам. Появляться на улице без очков означало приговорить себя к тюрьме.
Непослушными пальцами Серафинит попытался пристроить застежку на затылке, закрепить резинку, завязать её, но тугая оправа вновь щелкнула по виску и очки сорвались во второй раз.
Серафинит взревел от злости. Никто не назвал бы его спокойным человеком, но сейчас к обычному его темпераменту примешивался страх. Серафинит ударил о стену дома. Кулак попал на засевший в стене изумруд и взорвался болью.
Проклиная чертовы камни, летучих обезьян и почему-то волшебницу Стеллу правительницу болтунов Серафинит собрался рассказать так неудачно подвернувшемуся изумруду все, что о нем думает, но взглянув на камень, оторопел.
Вместо драгоценного булыжника в неисчислимое количество карат, из стены торчала прозрачная стекляшка. Да еще и с трещинной, оставленной ударом.
Не доверяя глазам, Серафинит прикоснулся к стеклу. Под пальцами скрипнула мелкая крошка. Такой же подделкой оказался и соседний камень, и следующий и еще
Все изумруды превратились в обычное стекло. Стекло, стоящее не больше, чем огрызок яблока.
До боли сжав очки в руке и уже не спеша их надевать Серафинит свернул на Салатовую улицу.
Здесь все было так же.
Сотни стекляшек блестели в лучах заходящего солнца.
Столько раз Серафинит думал о том, чтобы выковырять изумруд из стены. И столько раз в нерешительности отгонял эту мысль. Причин было несколько во-первых Серафинит не знал ни одного человека, который смог бы выкупить у него драгоценный камень, а во-вторых, за кражу городского имущества полагалось наказание.
«И за это отрубают руки? За стекляшки? За осколки бутылок?»
Словно во сне добрел Серафинит до дома. Даже его комнатка на третьем этаже старенького дома без очков казалась темнее и грязнее. Бросались в глаза все трещины и наспех замазанные швы. Давил кривой потолок. Казалось, сейчас он не выдержит и рассыплется, упадет прямо на голову.