В поэзии господствует homo ludens, творец, «играющий» со словами, этим восхитительным интеллектуальным афродизиаком, в заслуживающем всяческого уважения слиянии индивидуального и общественного начал. Факт институционального премирования является гарантом качества текстов, вошедших в антологию, и даёт русской публике возможность познакомиться с уникальным в своём богатстве, самобытным и завораживающим греческим литературным «архивом».
Таким образом, этот том, как и выходящая в свет одновременно с ним антология прозы, открывает канал связи со внешним миром, диалог с ним. Кроме того, он в очередной раз подтверждает, что деятельность читателя остаётся процессом производящим, почти равноценным деятельности писателя, по меткому наблюдению Жака Деррида. Вокруг этого тезиса, впрочем, строится вся программа «Любовь к чтению», реализуемая Министерством Культуры и Спорта.
Одна из целей настоящей двухтомной антологии вывести в свет и отправить в путешествие до самых отдалённых уголков мира живую и актуальную литературу, способную вступить в диалог со вчерашним днём, но глядящую в завтрашний. Литературу, которая определяет себя как последнее прибежище свободы, следуя высказыванию Д. Соломоса: «разве занят мой ум чем-то иным, помимо свободы и речи?»
Сегодня, когда локальное и глобальное, национальное и инородное пересматриваются на невиданных прежде условиях, эта книга и её близнец, антология прозы, могут многое рассказать о том, какими способами, на каких условиях и посредством каких преобразований греческая культура осуществляет себя в пределах Греции и за её пределами, а равно и о том, какой мы хотим видеть её завтра. Греческая литература обладает своим характерным голосом, своим местом в глобальном (но не глобализированном) сообществе, сохраняя свою общую идентичность или свои частные идентичности. Это литература, уходящая корнями в глубокое прошлое, как и сама история письменности, по крайней мере, как мы её знаем, недаром и само слово «алфавит», которое мы встречаем во множестве языков, имеет греческое происхождение.
Пожелаем ей доброго пути теперь и на русском языке, среди русской читательской публики!
Д-р Сисси Папафанасиу,
историк культуры, руководитель Департамента Словесности Министерства Культуры и Спорта Греческой республики
Пантелис Букалас
Глаголы
Государственная литературная премия ГрецииНоминация «Поэзия»2010Издательство «Агра»,Афины, 2009(С. 49, 55, 59, 64, 87)Неподобающее
Даже ноги её обо мне не подумали
когда самоуправствуют,
когда поспевают за уловками мозга,
за сценариями, которые он
всё раскручивает и сворачивает
полустыдясь, полубесстыдствуя,
наконец-то свободный,
в ночи.
Пятнадцатисложное тело твоё,
моё морюшко,
да, распаляет меня.
Но весь я отписан отчаянию,
что значит на греческом страсти отвержению,
и поэтому просто рисую тебя,
я, вольный боец, навещая тебя, когда ты отсутствуешь.
Рисую тебя, ничего о тебе не узнав,
не умея прочесть по слогам суставы твои,
твоих берегов тамариски,
твоё имя.
Меньше страсти своей
я всегда и сейчас.
Что и правильно. Так разумно
и так полагается:
если пересекаются эти два варианта,
если есть у них общая жизнь.
События
Не хватает соловейке дыхания
умаялась душа его
петь
только петь
перебарывая
побеждая зурну
что над праздником плачет немолчная
и торжествует.
Запевает любовь свои новые песни
и каждой из них всё твоё дыхание нужно
чтобы тебя рассказать.
Но так
только так спасётся душа твоя
и восторжествует.
Жестока любовь.
Таково начало её.
И конца на костре её не существует.
Из двух ничего.
Она просто случается.
Случается с нами любовь.
Как случается море.
Сказание зубов
Сопрягалась с небом морская даль,
отходила прочь луна
сострадая двум крупицам времени
расширявшимся до бесконечности.
И бранила звёзды луна:
не дай бог потревожат тьму
что царила вокруг баюкая нас в объятии.
И ты душа моя душенька твоё тельце
от плоти свет
на святом престоле страха
Твоего поцелуя след на губах
страсти печать несбывшейся ненасытившейся
глубокий и неусыпный след
будет душу бессонной ночью сопровождать
пока она спасается и терзается
пока радости исполняется и обиды
и песни поёт пытаясь унять печаль
купину неопалимую не желающую воды
и ветер молящую посильнее раздуть её.
Я целую память поцелуев твоих
и багряную себе в сердце нацеливаю
Добровольно тону в волнах этого «л»
чтобы лодка зубов твоих подхватила меня
воскресила меня и растратила.
Всегда открыта дорога любви.
И нет на ней возвращения.
Семизвёздное
Сказание зубов
Сопрягалась с небом морская даль,
отходила прочь луна
сострадая двум крупицам времени
расширявшимся до бесконечности.
И бранила звёзды луна:
не дай бог потревожат тьму
что царила вокруг баюкая нас в объятии.
И ты душа моя душенька твоё тельце
от плоти свет
на святом престоле страха
Твоего поцелуя след на губах
страсти печать несбывшейся ненасытившейся
глубокий и неусыпный след
будет душу бессонной ночью сопровождать
пока она спасается и терзается
пока радости исполняется и обиды
и песни поёт пытаясь унять печаль
купину неопалимую не желающую воды
и ветер молящую посильнее раздуть её.
Я целую память поцелуев твоих
и багряную себе в сердце нацеливаю
Добровольно тону в волнах этого «л»
чтобы лодка зубов твоих подхватила меня
воскресила меня и растратила.
Всегда открыта дорога любви.
И нет на ней возвращения.
Семизвёздное
Семисветный светильник любовь:
пылающий
и сияющий, покуда горит,
знак неусыпный,
освящённый страданием.
Его дым,
крохи пламени,
если тронуть их твёрдые, камень.
И всё-то он поглощает.
И речи, и рёбра,
испуг и раскаяние, и панический страх,
всё человеческое.
Потому что в начале
и после
самое человеческое:
любовь
семисветный светильник.
Пылающий.
И сияющий, пока ты горишь.
Мисен
В лагере Гектора был я,
в лагере Одиссея ли
какая разница.
Нет у Харона родины и он демократ.
Кроме того, я не сражался вовсе:
я только трубу настраивал
и звуком её
людей, гремящих оружием, в сечу бросал.
Чем игра моя была вдохновеннее,
тем больше трупов ложилось вокруг.
От крови меня мутило,
но разве я мог искусство предать
и ритму, во мне вздымавшемуся,
изменить?
Покуда от горя, думаю, или от ярости,
навряд ли из гордости,
не похвалился я,
что смертная и смертельная моя музыка
трубы всех богов превосходит.
Услышал меня Тритон,
сам морской и труба у него морская, взъярился:
зависть богами движет.
И утопил меня.
Даже радости состязания он не́ дал мне,
даже радости поражения.
Потому-то я благословляю Марсия.
Он пришёл состязаться и проиграл.
Флейту его
победил Аполлон не лирой,
но хитростью:
хитрость богами движет.
Бог повесил его
и кожу с него содрал.
Но, по крайней мере, ему было дано состязание.
Йоргос Маркопулос
Тайный охотник
Государственная литературная премия ГрецииНоминация «Поэзия»2011Издательство «Кедрос»,Афины, 2010(С. 9, 11, 25, 34, 41)Мои прежние я
Куда все они делись, куда исчезли?
Тот, который когда-то хотел изменить весь мир,
ребёнок, ни минуты не сидевший тихо,
потом любовь: ранимый отрок,
и армия: дерзкий, крутой, бесстрашный,
и ещё дорога: пылкий странник.
Куда они делись, куда исчезли?
Какой-то ветер окутал их и унёс.
А тот, который, оставшись один, испугался бессонницы
пожалуйста, вот он: бродит сейчас по улицам
с яблоками и обогревателями в руках.
Сигнал какой-нибудь пошли
Позвать тебя по имени я уже не могу.
Но всё же сигнал какой-нибудь пошли мне.
Потому что я один
как после убийства дым над стволом пистолета или как
смоковница дикая
выросшая внезапно в черноте пепелища.
Как причастная лжица
с вечера во рту завтрашнего покойника или как дубок
на месте казни,
я один и жду тебя,
навострив все чувства:
как коты, ждущие приглашения из таверны. С единственным глазом,
у которого вместо зрительного нерва
само небо под микроскопом,
и с единственным ухом, у которого вместо барабанной перепонки
не более, чем шатёр цыганский.
Со словами, бросающимися врассыпную,
как при виде поезда козье стадо,
и с тёмной душой ещё, которая всё-таки многое видит, как одинокий
под лупой запертый глаз часовщика: я один.
Я один и жду тебя.
Кладбище автомобилей
Здесь мириады шелестов ветра,
неистребимый запах смолы и бензина.
Всё здесь, всё здесь: одряхлевшие велосипеды, мопеды,
автобусные зеркала, головы фур.
Всё здесь, всё здесь: хромые трициклы, раскуроченные такси,
и даже куриной царицы трон,
заднее сиденье прогнившего Мерседеса.
Всё здесь, всё здесь: утопленные трактора,
вальцы от дорожных катков,
экскаваторы Дойч, Катерпиллар, всё здесь, всё здесь, и в той же
куче
тысячи вечных «люблю», сказанных посреди
металлолома, репьёв и кала.