Богу Богово, Деду Етою
хоть бы рюмку с живою водою,
он в молчанье склонится над ней,
он вглядится внимательным оком
так пустынник беседует с Богом
среди Богом забытых теней.
«Боже», скажет. Что дальше, забудет,
встал не с той, в голове пустота.
Подскажите несчастному, люди:
у Етоя которая та?
Нет, не справиться Деду Етою
с окаянной своею бедою
встать бы с той, но встаёт Дед Етой
год за годом не с той и не с той.
* * *
Нет, Дед Етой, не надо,
сказали ему враги,
встань хоть передом-задом
Америке вопреки.
Встань хоть с левой,
хоть с правой,
покажь нам хоть всей оравой
жесть азиатских скул
с дьявольскою приправой
это же всё «олд скул»
с бабушкой-королевой,
с той, а хочешь хоть с этой,
нас не проймёшь отравой,
встань хоть с правой, хоть с левой,
ляжь хоть с левой, хоть с правой.
Дед Етой, ты чего там?
Дай им в пень, обормотам.
Или ты что, заснул?
* * *
Дед Етой в полёт пустился,
вспомнил детскую мечту.
Налетался, приземлился
не туда и не на ту.
Место дикое. Пещеры
перед ним зияет вход,
ядовитый запах серы
из отверстия идёт.
Дед Етой, он не из робких,
вепс воинственный и громкий,
существо не вещество,
бесит эта вонь его.
А ещё во тьме пещеры
что-то тёмное лежит
и таинственно, таинственно,
таинственно, таинственно,
таинственно дрожит
что-то вязкое, живое
Дед качает головою
и кричит во тьму, кричит:
«Выходи-ка из коробки,
из пещеры то есть той,
тёмной ямы гробовой!»
А пещерный дух серди́тся:
«Ну нашёл, блин, чем гордиться,
перестань права качать.
Если биться, значит, биться,
что же в жопу-то кричать?»
Дед Етой стоит, не знает,
меч в руке его усох,
алкоголем разбавляет
он спито́й морковный сок.
* * *
Кхмер Пол Пот
пьёт компот.
Президент Бокасса
жрёт человечьи мяса.
Только скромный Дед Етой,
встав, как водится, не с той,
с-под-подушки личную
пьёт водочку «Столичную».
Выпил рюмочку и вот
вам привет передаёт.
* * *
Дед Етой как всегда встал не с той,
ну а толку-то та ли, не та ли?
Вытер лоб, сунул ноги в сандали,
постучал об кулак головой.
Посмотрел на кота на кастрата,
Энди Уо́рхола, дегенерата,
чей портрет на обоях висел
высох, выгорел и обрусел.
Выпил водки, вчерашней, остывшей,
из бутылки, забытой, но бывшей,
потянулся, зевнул, почесался,
клоп ленивый в лодыжку всосался.
Хлоп! ударил: «Распо́лзался, тать!»
И в кровать завалился опять.
В чём мораль этой притчи простой?
Да всё в том же: Етой встал не с той.
* * *
Если правую наречь левою,
если левую наречь правою,
можно вспомнить сказку старую, древнюю,
ту, где ложь всегда венчается правдою
а венец-то был из терна колючего,
из болотного хвоща из вонючего.
Дед Етой, который встал, весь искрюченный,
измочаленный, спитой, хнёй навьюченный,
вставши медленно, он правую левою
не нарёк и свой носок продырявленный
опустил вместе с ногой на пол плиточный,
как на крашеный на гроб на повапленный,
где внутри был морок паточный, пыточный,
тьмою тварною, библейскою явленный.
Он сказал: не изъязвлю ни полпятки я,
ни ступни, ни полступни, ни мизинца я.
Хоть потоп, хоть холокост, хоть распятие,
хоть какая, мать её, диспозиция.
Хоть сродни меня с красой-королевою,
хоть пихни меня в разборку кровавую,
не смогу наречь я правую левою,
не смогу наречь я левую правою.
* * *
«Икар и раки, раки и Икар»
Дремало море в голубом тумане,
дремал Дедал, похрапывал, икал,
топил тоску зелёную в стакане.
«Икар и раки, раки и Икар»
Что, Дед Етой, задумался? Не стоит.
Трясёт Дедал античной бородой,
и если кто сегодня встал не с той,
так это никого не беспокоит.
* * *
Лишённый разума, как мотылёк простой,
как рак-отшельник в вузовской столовой,
лежит на пляже мёртвый Дед Етой
и думает, сопя, о жизни новой:
что вот он встанет, с этой или с той
не всё ль равно? дотянется до пива,
и будет долго, трепетно, красиво
вливать его себе в живот пустой.
И думать, думать: «Надо бы мне, братцы,
хоть на недельку замариноваться.
хоть на недельку замариноваться.
А то скажи, чего я на пляжу
в постылых белых тапочках лежу?»
* * *
Прозрачных крыльев чаячьих разлёт
над золотым феодосийским пляжем,
Семирамиды виноградный мёд,
и сад расплылся облаком лебяжьим.
О Дед Етой, ты помнишь эти дни?
Не помнишь? Ключик вытащи заветный
и в дверце его дважды поверни,
и ход найди за дверцей незаметный.
Но Дед Етой гремит сковородой,
яичницу готовит на конфорке
из двух яиц, а ключик золотой
забытый им лежит на верхней полке.
* * *
Дед Етой роскошествует,
лежит на пляжу́
с мордою скукоженною.
Рядом я лежу.
Солнце светит мне в висок
от судьбы наискосок.
Выстрел выстрелит, и я
с вами, мёртвые друзья.
А живые подождут,
ко мне позже подойдут.
Только это Дед Етой
не заметит,
он сегодня встал не с той,
не ответит.
* * *
«Наверно, я ни доллара не сто́ю,
когда на ровном месте не стою́»,
подумалось однажды Дед Етою,
взглянувшему с утра на жизнь свою.
Он подышал на зеркало: тревога
в дыханье отразилася его.
Налил в стакан, для трезвости, немного,
сто пятьдесят, почти что ничего.
На календарь взглянул, число увидел
О боже мой! в сердцах проговорил.
Сегодня же божественный Овидий
«Метаморфозы» миру подарил.
«В степь удалиться за залив за Финский,
подумал вдруг мятежный Дед Етой,
чтобы не видеть этой жизни свинской,
писать стихи, обросши бородой?»
Махнул рукой, налил ещё, до края,
до горизонта, до черты пустой.
А ангел за спиной, крылом играя,
шептал ему: «Ты снова встал не с той».
* * *
Раз осенью проснулся Дед Етой
вино горчит и пиво кисловато
Но в том, что он сегодня встал не с той