Владимира Ильича, естественно, передёрнуло от такого предложения, но он вовремя призадумался. Шутки и розыгрыши он любил, вспомнил запах вонючего капрона в белом доме, да и в конце концов: что такое печь? Он на них в Сибири насмотрелся до тошноты. Глупость с двумя заслонками и только. Если уж государства разбираются до основанья и затем, а тут печь.
«Давай», говорит, «батя, твою амуницию».
Надел он на себя крестьянский жупан, шапку, и случилось странное: печник стал копия Владимир Ильич, а Владимир Ильич копия печник. Даже разница в возрасте куда-то делась. Оно и понятно: печник всю жизнь провёл на вольном русском воздухе, а Владимир Ильич либо в душных кабинетах, либо в сыром европейском климате.
«Да!» тут уж печник совсем вошёл в раж, «дам я в проводницы мою дочь, Серафиму Макаровну, она Вам короткую дорогу покажет, и тогда совсем вы окажетесь схожим с моим братом: вот, скажете, родственница». Это печник решил, что может быть, таким образом, как-то получится войти с Владимиром Ильичом в родство: чем чёрт не шутит?
А Владимир Ильич вспомнил, что жена его Надежда Константиновна сегодня поехала на конференцию, и согласился.
Старик гаркнул в сторону избы что-то неосмысленное, и на улицу быстро выбежала девка с недовольным, заспанным и несколько гусиным лицом, осмотрелась на выпавшее из-за туч Солнце, проморгалась и повеселела.
По дороге Серафима Макаровна, чтобы показаться неглупой, рассказала Владимиру Ильичу всё, что знала: про знаки Зодиака, их дурное влияние на людей и про фамилии, что есть в округе: которая фамилия чего обозначает, и что все люди, поэтому, в округе нехорошие. Когда начала рассказывать, почему именно нехорошие, у Владимира Ильича забурчало под ложечкой и захотелось зевать. А когда подходили к белому дому, она уже сама спрашивала Владимира Ильича про Европу, где бы ей хотелось побывать, и в частности про пизанову-башну: кто её такую кривую соорудил и что надо было взять печника из наших, вышло бы лучше.
«Да уж», сдержанно буркнул Владимир Ильич и был счастлив, что они уже поднимались на крыльцо.
Горничные в это время дня все разбрелись по Горкам, в доме было пусто, любимый кот, видимо, спал в недосягаемости от глаз, и до сих пор пахло жжёными тряпками.
«Ну, овин», подумал Владимир Ильич, а Серафима Макаровна удивлялась сдержанному богатству убранства, особенно, почему-то, её заинтересовала керамическая мелочёвка, стоявшая на печи.
Владимир Ильич, вздохнув, помедлил и цинично сгрёб мелочёвку, освобождая пространство для работы. Перед ним огромным остовом стояла печь и ожидала своей участи. Крестьянский ватник после ходьбы тяготил и прел на спине. В ведре чуть ли не смотрел на него глазами инструмент. Глина, которую всю дорогу тащила Серафима Макаровна, потрескалась хлебной коркой.
Пока Владимир Ильич ломал старые ходы и придумывал новые, Серафима Макаровна убирала пыль и норовила вилять задом, отвлекая его от работы. Со временем Владимир Ильич свыкся с мастерком, глина свежая поспела, и он уже не так вспоминал ругательства, услышанные им от печника. Но Серафима Макаровна настолько хотела показать свою заботу, что Владимир Ильич, наконец, сдался и решил отдохнуть, оставив за спиной страшный разобранный остов: ему с женской лаской утёрли платком от сажи нос и усадили пить чай.
Тут вернулась Александра Леопольдовна, поздоровалась с Серафимой Макаровной, странно улыбнулась печнику, не узнав (как вы уже поняли) Владимира Ильича, и уселась третьей, принеся из кухни графинчик. Вскоре подошла и Наталья Васильевна, сняла платок и начала им обмахиваться от усталости. Владимир Ильич, признаться, косился на недоделанную работу, но не мог покинуть общество милых дам и рассказывал им занимательные истории про Европу. Все хохотали. Смеркалось.
Дальше всё шло не так гладко. То глина сохла, то кирпич попадался слишком большой или треснутый, и Владимир Ильич швырял его в сторону, чуть ли не норовя попасть по ноге Серафимы Макаровны (она всё ещё крутилась вокруг). Да и женщины, привыкшие, казалось бы, ко всему, даже иногда выходили на улицу, чтобы не слышать Владимира Ильича, потому что он был близок к народу и произносил такие ругательства, которые не знал и печник, оказавшийся к этому времени, признаться, тоже навеселе, и в этом состоянии оравший на всю округу песни, типа:
«Чтоб в тепле писать тебе
Все твои бумаги,
Чтобы ветер пел в трубе
От весёлой тяги!», радуясь при этом тому, как он обманул Владимира Ильича.
«Чтоб в тепле писать тебе
Все твои бумаги,
Чтобы ветер пел в трубе
От весёлой тяги!», радуясь при этом тому, как он обманул Владимира Ильича.
Закончилось всё ближе к полуночи, казалось бы даже загудел огонь во вновь сложенной печке, перестало пахнуть сыростью и дрянью, но запахло каким-то интересным пьянящим ароматом. По этому поводу горничные завели патефон и плясали, а Серафима Макаровна в горячих чувствах обняла Владимира Ильича и долго, горячо целовала.
Тяжёлый, одуряющий дым окутывал изнутри белый дом, и никто не заметил, как у крыльца заглох мотор, и на пороге появилась Надежда Константиновна. Она, хоть и не мать, но Владимира Ильича сразу признала. Что там случилось дальше этого было уже не разобрать, только чекист у ворот слышал толи весёлый, толи истеричный женский визг, а потом всё затихло. До утра охранники боялись заходить в дом, а то, что увидели утром, не поддаётся описанию. А собственно говоря, вы и сами знаете, что может произойти в угарном доме, куда зашла разъярённая жена.
В тот же день военные седоки быстро отыскали ещё нетрезвого печника, без разговоров дали ему прикладом по башке, усадили в инвалидное кресло и увезли в сторону усадьбы.
Мельник
Кто-нибудь видел когда-нибудь живого мельника? Вот и этого никто никогда не видел. Он жил, разумеется, на мельнице и не занимался глупостями, как дон Кихот, ибо мельницы вещь не просто полезная, а сугубо необходимая и воевать с ними не надо. Но однажды к нему пришел тот самый дон Кихот.
Дон Кихот, будучи человеком довольно приятным, почему-то не поздоровался с мельником, скорее наоборот: без спросу завёл в помещение совсем некрасивого приятеля, которого называл Сашей, с таким же неприятным животным, и забрал всю муку. А что ещё можно забрать у мельника? Нет, мельника, конечно, можно полностью раскулачить и пустить гулять по миру, но дело происходило в Испании.
Впрочем, в Испании тоже можно кого угодно раскулачить.
Вот, к примеру, жил там такой дон Хуан Роберто а дальше идёт очень длинная фамилия и я её, признаться, забыл. Это у нас всё просто, скажешь:
«Привет, Михалыч!» и становится ясно, какому именно Михалычу в округе ты это крикнул. В Испании по-другому.
И к этому Хуану Роберто как-то прилетел, нет, не Антуан де Сент-Экзюпери, а лётчик из России, чью фамилию тоже не могу назвать, потому что он в прошлом веке прилетел в Испанию на гражданскую войну с секретной миссией. Впрочем, раз все участники драмы давно мертвы, то скажу, что его фамилия была Егоров.
Так вот про мельника. Со здоровьем у дон Кихота, как всем известно, было не очень хорошо, и есть ему мучное было нельзя. Поэтому он решил ограбить мельника, муку отдать крестьянам, а, призадумавшись, и полностью раскулачить его, как того Хуана Роберто. То есть разломать мельницу и сжечь. Да, а не поздоровался он с мельником только потому, что попросту того не заметил. Вы ведь помните, что мельников никто никогда не видел? Этого мельника вы тоже не увидите.
Так вот, к Хуану Роберто прилетел русский лётчик Егоров. Хуан Роберто не был мельником, он разводил коров для корриды. И однажды сажает лётчик Егоров свой самолёт на пастбище и национализирует всех коров Хуана Роберто, нужны, мол, для вашей же (тут должно быть непечатное слово) гражданской войны. Вроде как, тебе, дураку, это больше надо. Хуан Роберто, поскольку глядел корриду и сам по улицам бегал от своих же коров для адреналина, был человек горячий и полез драться к лётчику Егорову. Можно сказать, что сам напросился, и был не раскулачен, а застрелен из табельного пистолета.
У дон Кихота, как вы теперь все знаете, история другая. Их, историй, у него было много, но я расскажу про мельника, которого никто не видел.
Дон Кихот пришёл на мельницу и, поскольку, есть мучное ему было нельзя, то он решил на мельнице демонтировать оборудование и раздать крестьянам её составляющие детали на дрова. Правда, пока он занимался этим отнюдь не христианским делом, его оруженосец, испытывавший в походе постоянный голод, но которому также мучного есть было нельзя, зачем-то наелся этой самой муки и тут же умер от несварения желудка. Дон Кихот спустился сверху с очередной деталью, перепугался, когда увидел своего оруженосца в бессознательном положении, и решил ретироваться от греха подальше.
Ехал он на своём Росинанте до сумерек, пока конь не околел от непривычно быстрой езды. Тут только дон Кихот почему-то и вспомнил, что мельника он так и не увидел.