БЕЛЫЕ ВОДЫ
Сказка для неравнодушных
Владимир Басыня
Светлое завтра не наступит само.
Ему надо помочь!
© Владимир Басыня, 2021
Глава 1
Искусство призвано поднимать человека до понимания истинной красоты и гармонии, художник Чернавский цепко схватил писателя Верховцева за лацкан пиджака.
Нет, Паша, истинная красота и настоящая гармония сохранились только в природе, а не в человеке и его творениях, Александр Верховцев отцепился от настойчивого приятеля, но тот схватил его уже за пуговицу.
Позвольте, Александр, с вами не согласиться. Дети, воспитанные животными, дичают. Эти маугли не способны насладиться прекрасной картиной или гениальным стихотворением.
Зачем им наслаждаться копией реальности, если перед ними оригинал сама жизнь, сама природа?
Господа, думаю, вы не правы, неожиданно вклинился в разговор поэт Заневский, Зрителя задевает не красота и не гармония. Людям интересны душевные страдания и переживания поэта, художника, артиста. Поэтому творец рождён страдать, только тогда он может заслужить признание.
А мне кажется, что искусство есть прикосновение к высшему миру, где царит Творящее Начало. Познание неизведанного и есть настоящее искусство, отозвался Верховцев.
В прокуренной московской квартире Чернавского за звоном бокалов шёл бесконечный спор о назначении искусства. Представители творческой интеллигенции собирались здесь каждую субботу в вскладчину устраивали интеллектуальные посиделки. На кухне грустным вернисажем стояли пустые бутылки, холодильник уже изрядно опустел, но речи гостей продолжали удивлять глубиной мысли.
Художник должен быть бедным. Только бедность не позволяет ему превратиться в приспособленца, пишущего на потребу публике.
А как же Никас Сафронов? Он, что, зарыл свой талант, чтобы нравиться публике?
Да у меня любая картина гениальней всей его мазни, художник Кашин хлопнул ладонью по столу, Но мало кто может оценить мой талант, я не имею в виду вас. Да, меня никто не покупает, но я не хочу опускаться до обывателя. Пусть лучше он отрывает свою задницу от дивана. Никаса через сорок лет забудут, а мои полотна будут в лучших музеях мира!
И какой прок тебе от этого? фотохудожник Чеславин изящно выпустил изо рта кольцо сигаретного дыма, Только останется строчка в биографической справке: умер в полной нищете, не продав ни одной картины.
А что, лучше наступить на горло своему таланту ради этих глупых шуршащих бумажек? Не хочу, чтобы искусство вырождалось и становилось жвачкой для слабоумных! Кашин вскочил со стула.
Хватит о грустном. Давайте лучше потанцуем, лирическая поэтесса Жанна Желанная включила музыку, повела крутыми бёдрами и подошла к Верховцеву: «Приглашаю тебя, Алекс».
Гости разбились на пары и закачались на волнах танца, Жанна прижалась горячим телом к Верховцеву, закрыла глаза и шепнула ему на ухо: «Растаем трепетно в ночи» Они вышли в прихожую, оделись и не прощаясь покинули гостеприимную квартиру.
Они приближались с трёх сторон. Мерзкие тупые рожи с явными признаками вырождения. Верховцев прижался к стене и опустил руку в карман куртки. Только расчёска и горсть мелочи. Резко выдернув руку, он швырнул монеты в приближающихся отморозков и рванулся в сторону самого щуплого, ударил резко в челюсть и сразу коленом в живот. Потом почувствовал удар сзади по голове, теряя сознание упал на тротуар и проснулся. Сердце лихорадочно рвалось из грудной клетки, стук его болезненно отдавался в чугунной голове. Он повернулся на левый бок. Рядом спиной к нему спала женщина. Верховцев легонько толкнул её рукой. Та шевельнулась и попыталась его обнять. «Жанна!» вспомнил Александр. Смутно всплыли сцены вчерашнего вечера: такси, ресторан, снова такси, ночной клуб, опять такси, ещё выпивка и постельное безумие.
О, Алекс, ты мой бог. Ты лучше всех иных, томно продекламировала Жанна, положив руку ему на грудь.
А кто, иные все? в тон ей ответил Верховцев и убрал руку.
Пусть тайну эту скроет мрак. Я одеваюсь, отвернись.
Верховцев послушно закрыл глаза и стал ждать окончания этого спектакля.
Пока, мой царь или герой. Звони, когда проснётся страсть, хлопнула входная дверь. Верховцев встал и огляделся: брюки, рубашка и пиджак валялись на полу, как и раскрытый бумажник. Александр вздохнул и поплёлся в ванную, принял контрастный душ, выпил две чашечки кофе и сел за письменный стол. В свои сорок пять Верховцев достиг многого: окончил литературный институт, работал в «Новой газете», написал шесть книг, причём за роман «Последний Рим» получил престижную Пулитцеровскую премию. На родине книгу, правда, назвали очернительской, но за границей её перевели на пять языков. А иллюстрации художника Чернавского, выполненные в манере сюрреализма, добавили книге ещё большую остроту. Поэтому Верховцев почивал на лаврах. И как следствие этого появились рыбы-прилипалы, как их называл Чернавский. Дружеские встречи перешли в пьянки, поклонницы менялись чаще, чем постельные принадлежности, а седьмая книга зависла в подвешенном состоянии. Верховцев написал пару строчек, подумал, потом, вздохнув, решительно их зачеркнул и поник головой: работа не клеилась. «Надо поправить голову», наконец решил он и засобирался в гастроном.
Ночью прошёл дождь, и лужи радостно глазели в небо. Нечастые прохожие с уверенностью трамваев спешили по неотложным делам. У дверей гастронома стоял бомж, и в его протянутую коробку щедро сыпались бриллианты капели с козырька над входом. Верховцев остановился, взглянул на небритую, словно из его сна, рожу просителя и сунул руку в карман за мелочью. Глаза бомжа наполнились надеждой, но мелочи не оказалось, и Верховцев шагнул к дверям. Глаза просителя погасли, а коробка жалобно вздрогнула. В виноводочном отделе писатель загрузил в корзину двухлитровый баллон «Клинского», постоял, подумав, и взял ещё бутылку «Столичной». На выходе высыпал потерявшему надежду бомжу сдачу с пятисотки и отправился домой восстанавливать литературное вдохновение.
Глава 2
Русский живёт задним умом: пока петух в зад не клюнет пальцем о палец не ударит. А уж коли случилось, то не станет репу чесать, где соломку постелить, чтобы следующий раз мягче падать. Чему бывать, того не миновать. Что случилось, то случилось. Гром не грянет мужик не перекрестится. И жизнь идёт не по правилам и законам, а по совести. Но так как совестью Бог наделил каждого по-разному, то и бардак в России случается чаще, чем в заморских странах, а, точнее, этот бардак никогда не кончается, Чернавский вызывающе посмотрел на Верховцева. Они сидели за столиком ресторана «Русь» на Новом Арбате и сочетали приятное общение с не менее приятным поклонением богу виноделия.
У России, конечно, особенный путь, но нельзя всё время следовать непроторёнными дорогами. Есть что позаимствовать у других народов. Например, немецкую пунктуальность, американскую предприимчивость, японскую дисциплину, китайское трудолюбие, Верховцев повернул разговор на конструктивные рельсы. От соседнего столика к приятелям подошёл улыбающийся седоволосый импозантный мужчина с «Роллексом» на запястье правой руки.
Извините, господа. Позвольте представиться: Майкл Блюмен, журналист из Великобритании, он вручил визитные карточки Чернавскому и Верховцеву. Чернавский кивнул на свободный стул. Майкл с достоинством поклонился и присел к ним. Мужчины представились иностранцу. Тот поочерёдно пожал им руки.
Я случайно подслушал ваш разговор. Ваши проблемы от того, что вы, русские, молодая нация.
Ты забыл, Майкл, наша история простирается на тысячелетия, заметил Чернавский.
Революция это болезнь. Она вас отбросила в детство, иностранец холодно улыбнулся.
Если даже и так, то устами младенца глаголет истина, вступил в разговор Верховцев.
Прямота и категоричность суждений плохие качества для консенсуса. Поэтому вы, русские плохие политики. У вас нет оттенков. Для вас красные или белые, враг или друг, война или мир.
Это не главная наша черта. Главное в русском стремление к истине, поиск правды. Для вас на Западе правда это то, что выгодно для вас. У нас правда выше выгоды, возразил Верховцев.
Алекс, истины, а тем более правды, не существует. Я могу тебе это доказать.
У нас наличие истины не требует доказательств. Мы просто верим, что истина есть, отрезал Верховцев.
Ну, что же. Как у вас говорят: «Блажен, кто верует», заулыбался Блюмен, заказал виски и угостил приятелей. Затем беседа снова продолжилась.
Майкл, мы с вами две разные цивилизации. Что русскому хорошо, то иноземцу смерть. Ваша свобода нам кажется вседозволенностью, ваши идеалы нам смешны своей приземлённостью, ваш образ жизни нам видится скучным и размеренным.
Алекс, а ваша свобода мне кажется кастрированной, ваши идеалы утопичными, а ваш образ жизни пиром во время чумы. Поэтому у вас и у нас создаётся образ врага.
Майкл, наши страны не враги.
Да, Алекс, и даже не друзья.
И что же для вас Россия?
Головная боль. Ваша непредсказуемость просто неприлична.
Майкл, это наш плюс. Предсказуемым легче манипулировать. А мы кошка, которая гуляет сама по себе, как говаривал ваш Киплинг. У нас свой русский путь.
Да, знаю, что у вас нет дорог, а только направления. И в каком направлении вы идёте? Снова к коммунизму?
Коммунизм нам навязали с Запада, как и капитализм. Руку к этому приложил в том числе и ваш Фридрих Энгельс.
А вы предпочитаете диктатуру?
Да, диктатуру совести. Мы против бессовестного уклада жизни.
Алекс, совесть просто слово, которое даже перевести на другие языки невозможно.