За право жить
Виктор Вассбар
© Виктор Вассбар, 2021
За эту работу автор награждён дипломом православной литературной премии 2020 имени святителя Макария, митрополита Алтайского
В год 75-летия Победы советского народа
в Великой Отечественной войне
всем воинам огненных лет посвящаю!
От автора
Эта книга о юношах и девушках, взросление которых выпало на огненные годы Великой Отечественной войны. Не всем им судьба дала встретить победную весну сорок пятого года, увидеть салют и парад Победы, но все они знали, что победят коварного и сильного врага, знали, что будет Победа и проливали свою юношескую горячую кровь с верой в неё. Они в это верили, и в мыслях видели жизнь без войн, в радости и счастливую.
Повести и рассказы вымышлены, но то, что в них показано, могло быть, и частью было, так как в них кроме авторской фантазии представлены воспоминания ветеранов Великой Отечественной войны. Фамилии героев книги вымышлены, возможное их совпадение с реальными людьми не должно приниматься за достоверность.
Часть 1. Повести
Огненные годы
Глава 1. Таёжная деревня
Филимон Берзин
Утренние летние лучи солнца, осветив небосвод, выбелили хмурые ночные облака и упали на крыши домов маленькой, в пятнадцать дворов деревеньки. Филимон Берзин физически крепкий, плотно сбитый семнадцатилетний юноша второй день гостил дома после окончания технического училища в городе Бийске. Открыв глаза, юноша потянулся в постели, беззаботно улыбнулся, осознав себя дома после долгой разлуки с матерью и двумя сёстрами, выпростал из-под тонкого домотканого покрывала ноги и, бодро шлёпая босыми ногами по половицам пола, пошёл к рукомойнику, висевшему на гвозде у входной двери слева. Освежив лицо и пробудив глаза холодной колодезной водой, загодя принесённой матерью для любимого сына, Филимон отворил дверь в сени и, миновав их, вышел на широкое крытое крыльцо.
Суббота, месяц июнь, день двадцать первый, год одна тысяча девятьсот сорок первый.
Эх, красота, и денёк будет чудесный, вон, как солнышко-то разыгралось, посмотрев на редкие белые кучевые облака, плывущие по сини неба, проговорил юноша и улыбнулся матери, выходящей из коровника с полным ведром парного молока.
Сыночек проснулся. Вот и славно, молочком сейчас напою тебя. Соскучился, небось, по парному молочку-то, увидев сына, радостно блеснула глазами Феодосия Макаровна.
Соскучился, маменька! В городе его не особо не попьёшь, деньги нужны немалые улыбаясь, ответил Филимон. Подошёл к матери, взял из её рук ведро с молоком и поставил его на площадку крыльца.
Вот, Зорька, летом-то как славно молоком нас одаривает, сынок. Сейчас тебе кринку налью, дочкам молочка, а остальное в ледник. Спасибо батьке твоему, мужу моему Васеньке, поставил до смерти своей дом славный и ледник добрый смастерил. Где ж ты теперь, родненький мой? Где ж косточки твои? Где ж сгинул ты, сердешный мой? запричитала Феодосия и, резко оставив прошлое позади, вновь перешла к заботам дня. За зиму-то с Марьей и Настёной, сёстрами твоими лёд в него натаскаем и, слава богу, хватает до холодов-то. А иначе-то как? Там тебе и сметанка, и маслице, и молоко морозим. Да ты сам знаешь, махнув рукой. Что это я тебе о своём-то всё, да о своём! А ты бы, сынок, на озерко-то сходил. Авось рыбка, какая-никакая, в сетёшки уже насбиралась. А я бы из неё к обеду уху сварила, а к вечеру сковородочку сжарила. А ежели, какой улов хороший, так можно и завялить, зимой-то она хороша уха-то. Рыбку навялим, порошку из неё натрём, вот и уха славная зимой-то, и снова к прошлому. Эх, Васечка, Васечка, ушёл ты в тайгу в запрошлом годе, и сгинул, родненький, невесть где. И нет могилки твоей, негде мне слезу уронить по тебе, сердешный мой. Курей-то, сам знаешь, сынок, которые хорошо несутся, не бьём, вот и приходится у соседей выменивать масло, али творог, али ещё чего из молочного, дай бог тебе здоровья, Зорька наша ясная, на мяско-то. Дочки растут, им в теле себя держать надо, кто ж на них худорбу-то посмотрит, а девке куковать одной несподручно, это как ну, да ты знаешь, сынок. Народ-то он, какой ему лишь бы язык почесать. Наговорят, чёрт те знает что, прости меня господи, потом докажи, что не убогие, сёстры-то твои Марья с Настёной. Эхе-хе! Горемычная я, и не вдова и не баба мужняя. Одна ныне надёжа на тебя, сынок. Ты уж побереги себя в городу-то. Народу-то там небось тьма тьмущая, кабы чего Людей плохих сторонись, клонись к обстоятельным, к которым Ну, да ты сам знаешь. Серафима-то, дочка Панкрата Семёновича Хоробрых заходит. Да Часто заходит! серьёзным тоном. Заходит. Дай бог ей здоровья! Про тебя всё спрашивает. Как, да что пишешь? Ты бы, сынок, проведал её, девка-то она справная, видная, коса-то у ней загляденье, толстая, лучше всех в деревне-то нашей. Ленточки б ей подарил, вот девке-то и радость бы была. Уж больно хороша она, невесткой справной была бы.
Разговаривая, Феодосия Макаровна налила в кринку молоко. Затем зашла в дом и принесла на тарелке ломоть ржаного хлеба.
Откушай, сынок! И за рыбкой-то сходи.
Схожу, мама, обязательно. Сети ещё с вечера поставил. Авось битком уже.
Дай-то бог!
Выпив полную кринку молока, съев крупный ломоть ржаного хлеба, утерев губы кулаком, Филимон пошёл в сарай и вскоре вышел оттуда с лодочным кормовым веслом.
Так я пойду, мама. Сёстрам накажи, пусть через час к реке с вёдрами придут. На уху рыбу-то возьмут, а сам-то я ещё сызнова сети поставлю, глядишь, до вечеру ещё рыбы наловлю. После ужина, значит, проверю их и на ночь, так, глядишь, и заготовим вам на зиму рыбы-то. Сам-то я к вам зимой из города вряд ли доберусь, хотя как бог даст, проговорил Филимон и направился к калитке в воротах, подумав, Серафима она, конечно, девушка справная, первая красавица на деревне. А ленты ленты-то давно припасены уже. Вот и пойду, полно утвердившись в намерении навестить любимую ещё с детских пор девушку, подумал Филимон, а что не пойти-то Чай, не прогонят, соседи небось. Батьки-то наши завсегда в добрых отношениях были. Скажу, что рыбу поймал, куда её улов дюже добрый нынче. Оно, конечно, Панкрат Семёнович и сам добрый рыбак, а всё ж таки и моей рыбой-то авось не побрезгуют. Пойду! утвердительно.
Озеро встретило покоем. Рыбы в сети набилось, как никогда ранее.
Ты смотри-ка, прям стеной какой, да крупная вся! Чудеса, прям! Никогда такого не видывал. Тут тебе и таймешки и окушки, и хариусы, и караси добрые! Ах, как славно! Славно! Славно! вынимая из последней третьей сети улов, восклицал Филимон. Будет у мамы и сестёр добрая еда на зиму. Где-то и на мясо можно сменять. То, что словил, уже на зиму хватит, а дней-то ещё много отпускных. Заготовлю, можно спокойно и в город. А что Серафиме, Филимон стал считать, загибая пальцы, нынче в мае исполнилось пятнадцать, на следующий год, значит, уже шестнадцать, а ещё через два года аккурат восемнадцать Это мне, значит, сколько уже будет-то? Нонче семнадцать, а потом задумался, подсчитывая, потом как раз и двадцать. К тому году-то разряд получу высокий. Заработок добрый будет, можно будет и сватов засылать, и резко вздрогнул. А как бы оно того Серёжка Трусов сказывал, что хороша больно, Серафима-то. К чему бы это? Он-то здесь остаётся, а я в городе Бийске. Это что же получается? Я, значит, ленты ей, а она за Серёжку замуж пойдёт. Не бывать этому, вынув последнюю рыбу из сети и в сердцах бросив её на дно лодки, возмущённо воскликнул Филимон. Вот пойду щас и скажу маменьке, пущай сговаривать идёт. Так-то оно лучше будет! снимая с лица грозное выражение лица, улыбнулся Филимон и с успокоившейся душой направил лодку к берегу.
На следующий день, в воскресенье двадцать второго июня Филимон в праздничной рубашке и начищенных до блеска хромовых сапогах с матерью, наряженной в сарафан, даренный мужем Василием за год до своего ухода в тайгу и исчезновения в ней, вошёл в дом Панкрата Семёновича Хоробрых.
Поклонившись и поздоровавшись, нежданно-негаданные гости подняли со скамьи хозяина дома, мастерившего берёзовый туесок, переполошили его жену, моложавую стройную женщину Клавдию Петровну, и залили пылающим румянцем красивое лицо с маленьким курносым носиком их единственной дочери Серафиме, что-то вышивавшей цветными нитями у открытого окна просторной горницы. Даже старый кот, постоянно спавший на тряпках в углу рядом с печью, открыл выбеленные временем глаза и заинтересованно, широко и беззвучно зевая, посмотрел на гостей, затем вновь опустил голову на лапы и замер, поняв, что ничего интересного лично для себя от гостей не ожидается.
Ой, господи! Ой, господи! Гости дорогие, проходите к столу, загомозила хозяйка и, как квочка крыльями, захлопала руками по своим покатым бёдрам, не зная за что ухватиться и куда лучше усадить дорогих гостей.
Ты, Клавдия, не мельтеши, соседи верно по делу пришли, собери на стол, а ты, Серафима, повернувшись лицом к дочери, надеть что-нить праздничное. Вынь платье из сундука, что к году новому тебе дарил, нонешнему, зайди за полог и надень его, нечего ему зазря там пылиться.
Да, какая ж там пыль-то папенька?! рдея лицом, ответила Серафима. Сундук-то новый, в позапрошлом годе сам смастерил.
Так-то оно так, а всё ж таки нечего ему там зазря лежать. Вот!