С ними было приказано сблизиться корпусу Эссена 1-го, который, впрочем, тут же получил предписание опять вернуться в Брест. Затем главнокомандующий послал ему же целый ряд противоречивших одно другому приказаний, вследствие чего Эссен 1-й бездействовал под Брестом в течение целого месяца.
Все эти непонятные для войск маневры и передвижения, начавшиеся 10 декабря, привели к первым авангардным боям.
11 декабря у Колозомбы и Сохочина (Сохачева) на реке Вкре на генерал-майора Михаила Богдановича (Михаэля Андреаса) Барклая-де-Толли [13/16.12. 1757/61 (?), мыза Памушис (?), Лифляндия 14.5.1818, Инстербург, Вост. Пруссия] навалились войска из корпуса маршала Ожеро. В тот же день под Чарново (на месте слияния рек Буг и Вкра) на генерал-лейтенанта Александра Ивановича Остермана-Толстого (19.1.1770/71/72 (?), Петербург 30.1./6.2.1857, Женева) обрушился сам «железный» маршал Даву.
Эти авангарды, выдвинутые Каменским вперед, были удалены от главных сил на расстояние от 25 до 40 верст и приняли встречный бой с имевшими численное преимущество частями Наполеона в одиночку.
Только после очень упорных многочасовых оборонительных боев русские авангарды, под напором превосходящих сил неприятеля, стали грамотно отступать: Барклай от Сохочина и Колозомба, а Остерман от Чарнова к Насельску. Переправившись через р. Вкру, враг, получил возможность свободы маневра. Остерман, понимая важность переправы у Пултуска, просил неподчиненного ему Карла Федоровича (Карла Густава) Багговута (16.9.1761, им. Пергель, Эстлянд. губ. 6.10.1812, с. Тарутино Калуж. губ.) спешить к Пултуску и удерживать этот пункт во что бы то ни стало. Таким образом, только благодаря необыкновенной стойкости русских и очень во время проявленной инициативе Остермана, у русской армии 11 декабря осталась возможность сосредоточиться в единый боевой кулак, несмотря на все хаотичные распоряжения своего главнокомандующего Каменского.
Однако 12 декабря Михаил Федотович приказал Беннигсену и Остерману двигаться к Стрегочину, Буксгевдену остановить дивизию Дохтурова у Голымина и Н. А. Тучкова 1-го у Макова, а дивизиям Анрепа и Эссена 3-го оставаться там, где они были. Непогода (оттепель, нулевая температура, мокрый снег) дала возможность русским авангардам (превратившимся в арьергарды) оторваться от противника.
А вечером 13 декабря вообще разыгралась буря.
Более того, в поисках лучших путей отхода, отдельные разбросанные отряды и соединения (части) русской армии из-за противоречивых приказов ее главкома своими «непоследовательными» маневрами (скорее блужданиями?) так запутали ситуацию, что посбивали с толку французские штабы. Даже сам Наполеон, бывший в ту пору еще в расцвете своего полководческого дарования, тоже не смог разобраться в обстановке. Он стал думать, что его перехитрила эта очередная «старая северная лиса» (так он в 1805 г. прозвал Кутузова за его искусное ретирадное маневрирование, предшествовавшее Аустерлицу, а теперь по аналогии и старика Каменского).
На самом деле в условиях полного бездорожья, отсутствия карт, под дождем со снегом, русские полки попросту плутали.
Узнав о приближении французов (корпуса Ланна) к Пултуску, Каменский приказал ночью 12 декабря спешить туда же Беннигсену. Там была крепкая позиция и старый фельдмаршал, лично вникая во все тонкости диспозиции, вроде бы готовился показать «негоднику Буонапартии», что «есть еще порох в пороховницах». К счастью для русских, Наполеон, продолжая получать донесения о хаотичных движениях русской армии, удивляясь действиям Каменского, даже пошутил, что этот «хитроумный» военачальник является для него самым опасным, ибо планы всех здравомыслящих людей можно предвидеть, а планы старого русского фельдмаршала предугадать невозможно.
Предположив, что русские сосредоточиваются у Голымина, Наполеон начал перемену фронта в северном направлении, для чего 12 декабря двинул корпуса: Сульта на Цеханов, Ожеро на Новомясто, Даву, гвардию и резервную кавалерию на Насельск и Стрегочин. В лютую непогоду 13 декабря Наполеон, стремясь получше разобраться во всем, что такого «намутил» очередной «старый лис севера», остановился с гвардией и частью резервной кавалерии в Насельске, потерял столь драгоценное на войне время («Война это расчет часов!» наставлял он своих маршалов и генералов) и облегчил тем самым ситуацию для русских.
Пока озадаченный Наполеон выяснял истинную обстановку большая часть корпуса Беннигсена успела подойти к Пултуску. Каменский, решив было именно здесь дать решающее сражение супостату, приказал занять позицию, о чем сообщил Буксгевдену: «Завтра надеемся иметь неприятеля в гостях. Хорошо если бы дивизии ваши могли подоспеть к делу; Дохтурову я приказал, чтоб он показался тогда лишь, когда настоящее дело зачнется». Получилось, что дивизионному генералу Дохтурову был отдан приказ без ведома его корпусного командира Буксгевдена. Более того, «настоящее дело» вряд ли должно служить сигналом, для того, чтобы лишь «показаться». Эссену 3-му Каменский предписывал отступить от Буга и занять леса пониже или прямо против Пултусских мостов, чтобы неприятель, появившийся у Пултуска, не навел скрытно моста и не зашел нам в тыл. В ожидании столкновения с неприятелем, Каменский послал начальникам дивизий повеления на случай, если бы кто-либо из них был атакован.
Согласно его распоряжениям все дивизии должны были строиться к бою по старинке (в линии), как это было принято в середине 2-й пол. XVIII в., когда активно воевал сам Михаил Федотович. В случае неудачи ретироваться предписывалось кратчайшими трактами к нашей границе, причем, максимально стремительно, желательно на подводах и только «вошед в границу после такового несчастья явиться к старшему».
А затем начался то ли «театр одного актера», то ли «театр абсурда», то ли!?
В 3 часа ночи (с 13 на 14 декабря, т.е. накануне сражения при Пултуске), через семь дней (!) нахождения во главе армии (!) старика Каменского, случилось нечто непредвиденное.
Главнокомандующий срочно призвал к себе Беннигсена и вручил ему следующее письменное повеление: «Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы корпус ваш привели разбитый в Пултуск; думать должно о ретираде в наши границы, что и выполнить сегодня. Обе дивизии графа Буксгевдена ретираду вашу прикроют. Вы имеете состоять, с получения сего, в команде графа Буксгевдена».
Между прочим, оставляя вместо себя командующим не Беннигсена, а старшего после себя (по старшинству в генералитете), печально памятного по своему участию в Аустерлицком сражении, стоявшего в отдалении от Пултуска со своими войсками (армией?), хоть и лично храброго по отзывам современников, но не блиставшего военными талантами генерала Буксгевдена, Михаил Федотович внес еще большую неразбериху в войска. Всем известно, что о боевом содружестве между этими генералами-«немцами» не могло быть и речи: неуемная личная зависть вот что присутствовало между ними
Напрасно Беннигсен, Остерман-Толстой и генерал-лейтенант, граф Петр Александрович Толстой [до 1770 (12.3.1761?, 1767 или 1768 гг.? либо 1769 или, все же, 1770 гг.?) 28 сентября 1844, Москва] царский генерал-адъютант и «координатор» между враждовавшими Буксгевденом и Беннигсеном (позднее уже в 1807 г. дежурный генерал при последнем) всячески убеждали взвинченного старика главнокомандующего отложить принятое решение, указывали ему на нарушение долга, на суд потомства и «все остальное». Все было напрасно, старый и больной строптивец не только самовольно сложил с себя обязанности командующего, но и разрешил, при необходимости, бросать при отступлении обозы и пушки (и это при том, что потеря орудий каралась в армии очень сурово, в частности, ответственные за это на долгое время лишались права быть внесены в наградные списки!) Более того, сославшись на недомогание и дряхлость, он уехал перед самым сражением в госпиталь, в Остроленку, откуда еще немного почудил, рассылая в войска во все стороны взаимоисключающие приказы.
Уже оттуда он доложил царю о своем очень оригинальном решение, сославшись на ряд причин: «От всех моих поездок получил садну от седла, которая сверх прежних перевязок моих, совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командование оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, советовав ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего; я и сам пока вылечусь остаюсь в госпитали в Остроленке. Если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется. Перед Государем открываюсь, что по нынешнему короткому пребыванию при армии, нашел себя несхожим на себя: нет той резолюции, нет того терпения к трудам и ко времени, а более всего нет прежних глаз, а без них полагаться должно на чужие рапорты, не всегда верные. Граф Буксгевден, смело надеюсь, выполнит все, как и я. Увольте старика в деревню, который и так обезславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Дозволения Вашего ожидать буду здесь, дабы не играть роль писарскую, а не командирскую при войске».