Потом я переключился на другую станцию и больше уже об этом не вспоминал.
***3
У меня иногда спрашивают, с упреком, почему я говорю и почему пишу без акцента. Но в том нет моей вины. Помню, когда до меня однажды случайно дошли цифры насчет того, что едва ли не 93 процента всей информации, переносимой либо хранимой сегодня на планете, переносится либо хранится на английском языке, я не поверил своим глазам. Видимо, чтобы весь смысл дошел до сознания, надо еще раз подняться на несколько строк выше и перечитать снова. Те, кто понимает, в чем дело, делать этого не станут, а, напротив, сразу опустятся на несколько строк ниже и заглянут на несколько страниц дальше. Когда кем-либо здесь в том или ином контексте неосторожно касается тема тотальной принудительной русификации, с географией охвата вплоть до самых недоступных таежных поселений кочевников («чукчей» как понимающе поддержал меня один много знающий человек, когда я неосмотрительно упомянул эвенов и эвенков), они всякий раз немножко морщат носик. Хотя, казалось бы, в смысле логики и корректности, тут все выглядит вроде бы выдержанным и аккуратным.
Рассказывают, сегодня даже в несчастный интернет ногами вбивается невинный «русский образ жизни». Стоящий от такого образа жизни в стороне может невольно спросить, где все те проценты. Мне кто-то ответил, что в диссертациях антропологов Стэнфорда: исследованиях по соответствующему профилю. Я вначале не понял, причем тут соответствующий профиль, а потом вдруг вспомнил, как там воспринимается переход с кочевого образа жизни на оседлый. Сказал бы еще кто, как до них добраться, до профилирующих диссертаций. Эвенков можно даже оставить в покое. Кажется, сегодня всеми, вплоть до таежных бабушек учится, учился или делалась попытка учить английский. И многие догадываются, какое исключительное значение при этом отводится просто чтению в оригинале. Его не заменить никаким старательным подергиванием плеч в ритм музыкальному каналу и поглощенным растягиванием гласных на виду у камеры.
Спрашивается, где вся эта хваленая мировая культура. Хронически страдающим от информационного голодания тут остается посочувствовать. Рассчитывать им можно лишь на непомерно широкие книжные полки, прогибающимися от одного и того же добротно сделанного, вечно плохо пахнущего русского пóпса с неизменным отбросом цивилизации, и посредственный или убогий перевод. Чего стоит только одно виденное недавно, надменно втираемое под видом самобытности п.н.11, противоречащее всем мыслимым и возможным нормам и позициям фонем и непроизвольно вызывающее отчего-то инстинкт легкого омерзения, сугубо женское изобретение в специальном переводе: «транзактный анализ», уверенно засновавший со страницы на страницу и далее в широкий круг любопытствующих. Это тот самый, который всегда, сколько себя такой анализ на всех языках помнил, был «трансакционным». Всего лишь одна буковка, но за ней уже целый пласт местного явления.
Не вписываясь ни в какой поворот сюжета, не сообразуясь ни с каким контекстом одна глава обозначена просто и непритязательно: «Времяпрепровождение». И определение широкими шагами шагает по текстам дальше. Это там, где в оригинале явно стояло small-talk, «светская беседа». Подходя к этому месту книжных геологических залежей, мне хочется брюзжать, как Сенека Младший по поводу прозрачности сирийских одежд.
Я снял на выбор с предпродажной полки какой-то томик, тот оказался переводной работой одной из сверхновых звезд по аспектам эволюции массовой психологии, Тимоти Лири, кажется. Первую страницу по американской традиции открывала небольшая поучительная история с благородной ссылкой на обязательных классиков вроде К. Лоренца, где автор усилиями переводчика прямо со второй страницы вводил любознательный взор в современную этнологию, делая это сдержанно, немногословно, скупой рукой профессионала, сравнимой по скупости изложения разве что со скупой слезой Ван Дамма. Я даже не вспомню теперь отдельных деталей. Кто докажет мне, что на это стоит тратить время читать дальше? (Как сделать пародию? спрашивал меня кто-то. Очень просто. Надо взять что-то значительное, действительно стоящее и отдать посредственности пусть она изложит все своими словами в соответствии со своими вкусами, рефлексами и предрассудками.) Глядя на те книжные полки со стороны, нетрудно видеть в них целевой механизм. То бледное убожество их шрифта, та нескончаемая, безысходная серость их целлюлозы и ума, ниспосланная всё тому же Ницше, где экономят даже на краске к древней готике начальных литер в оригинале, целующих глаз и ассоциативные связи подсознания, поистине, нужно быть русским, чтобы пытаться украсить этим свой ум и приятные часы отдыха у камина. Я бы настоятельно не рекомендовал знакомиться с этим последним древним германцем по современным переводам п.н., сделанным по допотопным же их изданиям, постарайтесь найти перевод советский. У них нет даже отдаленного представления и попытки воссоздать «танцующий язык» и компактность римского стиля, на которых всегда так настаивал сам автор. Во мне прижилось одно подозрение, что легкость именно такого чтения как раз менее всего входила в намерения издателей приоритетной нации (все как один по общему молчаливому уговору уклоняются включать у себя «Закон против христианства, Изданный в День Спасения, первый день Первого года» из семи тезисов сделанных с такой жесткостью, показательным артистизмом и с такой ненавистью, что лишь по прочтении самих работ узнаешь, насколько автор был серьезен, постановляя в назидание грядущей эволюции разводить ядовитых гадов в тех местах, где христианство высиживало свои яйца-базилики: сровненные с землей «безумные» места предполагалось навсегда сохранить в истории как ужас для всего мира, пример как не надо делать дела и как преступление против жизни.).
Исправленные в известном соответствии с русской идеологией, его работы в их затруднениях так же далеки от самих себя, как и от их ожиданий, сохраняя под собой лишь все то же их усилие убедить себя и других, что они не могут ошибаться, поскольку их идеология верна. Именно на фоне тех полок попытка мимоходом, просто в рабочем порядке ввести у себя в национальный оборот пользование латинской графикой выглядит наивнее всего. На одной конференции антропологов некий сведущий делегат от москвы со счастливым лицом, по пунктам перечислял достигнутое: сколько и где сегодня этнических кочевников лесотундровой полосы и океанских льдов успело оставить тысячелетний слишком холодный образ жизни и перейти на достаточно русский. У всех удовлетворенные чувства у американцев и канадцев только почему-то молчание и озадаченный вид. Потом кто-то выяснил, чего они там молчали.
Чему тут радоваться, не понимали те. Выясняется, на американском языке то же самое имеет еще другой синоним, фашизм. И вот уже социологи с местными этнографами пытаются понять, где причина и в чем секрет волны на планете русофобий. Американцы часто любят на виду у всех расхваливать себя как «страну 1000 культур», не желая понимать, что «так много хорошего» по карману далеко не всем.
Пунктуальная не знающая покоя администрация п.н. уже сколько времени разрывается между двумя сердечными желаниями: уберечь от тектонических подвижек контроль русского языка и русских приоритетов над россыпью иных еще пока зависимых языков и приоритетов, убедив себя, что таким образом на корню удастся свести сам ген пандемии «сепаратизма», с одной стороны, и чтобы понравиться спецкомиссии ООН с другой. То есть, значит, чтобы и на рыбку сесть, и со всем остальным не промахнуться. Кому-то это может показаться забавным, только что-то на редкость скучное видится в том взгляду чужому и случайному. Помню, когда я однажды проходил в одном университете практику, я как-то случайно обронил фразу, что один слегка знакомый американец решительно взялся за изучение башкирского как представителя Урало-алтайской ветви, как пример поразительной непоседливости данной нации. Нужна крепкая рука Хемингуэя, чтобы набросать полный этюд, с какими стеклянными лицами сообщение было встречено аудиторией москвы. Я, естественно, потом заинтересовался, до меня так сразу не дошло, в чем дело, и потом провел между делом любимое бесчеловечное занятие, хорошо убивающие любую скуку апперцептивные опыты на людях с последующим анализом реакций. Есть у меня такая нехорошая привычка, ничего не могу с собой поделать.
Так вот, если соблюсти такт, номинал реакций сводился к стандартной модальности: американцам достаточно знания одного русского языка. «Мы были об американцах другого мнения». Мне могут возразить, что конкретная реакция конкретной аудитории еще не повод строить какие бы то ни было далеко идущие статистические прогнозы, и я, конечно, не соглашусь. Стоя же на последнем пороге столетиями напрашивавшегося союза двух еврокочевых доменов, перед лицом, так сказать, аудитории этносов я попробовал бы поставить вопрос иначе: из числа виденных вами за свою жизнь этнических руссиян скольких бы вы могли вспомнить и назвать, которым бы случалось браться за изучение ваших языков? Их не было. (Боюсь, другая часть моей аудитории саму постановку вопроса сочла бы неэтичной. О, все мои подопытные, как правило, большие ценители этичного.)
Но пожалуй, было бы более отталкивающим, если бы кому-то из них, совершая оригинальный жест, когда-нибудь пришло бы в голову такое сделать. Я даже слышал, как ТВ п.н. на половину континента озвучивало одно частное мнение, что «лишь на русском языке возможно полноценное преподавание в вузах» пишу, как есть. Специфические термины приводились на весы увесистых доказательств, забыв указать там же, что все они, любые из мыслимых пластов терминов не есть русское изобретение. Они целиком вынуты из языков, не имеющих к нему даже родственного отношения.
И в том пласту более чем скромный процент поименований, удачно выведенных исследователями п.н., вряд ли бы имел минимально длительное хождение, начни они свою жизнь в версиях достаточно русских. Мало того что в их языке они безэквивалентная лексика, так еще едва ли не вся целиком бесчисленная армия москвы, ревниво принимающаяся за изучение английского, теперь надменно берется «тенденцию» менять на «тренд», «аренду» на «лизинг», «консультацию» на «консалтинг», «инициативу» на «франчайзинг», а «строулинг» на «роуминг». Ряд любой может продолжить самостоятельно.