Отзывчивое, живое сердце, в человеке какого бы возраста оно ни билось, нуждается в привязанности. Надо кого-нибудь любить, надо о ком-нибудь заботиться, кем-нибудь восхищаться. Вне этого жизнь пуста и бесплодна.
Я не говорю только о чувстве любви, влюбленности, которому принадлежит такое видное, но не исключительное место в сфере чувства. Я говорю вообще о глубоких, всю жизнь наполняющих привязанностях: о привязанности дочери к отцу (Антигоны к Эдипу, Корделии к королю Лиру), любви родителей к детям, братьев и сестер, друзей между собою, ученика к учителю. Припомним из «Братьев Карамазовых» Достоевского отношение Алеши к старцу Зосиме, и мы поймем, как может одна глубокая привязанность наполнить и скрасить человеческое существование.
Но многие ли из лиц, способных к таким привязанностям, или, вернее сказать, нуждающихся в этих привязанностях, всегда находят людей, которые их поймут и оценят?
Разве мы не видим сплошь и рядом, как дети, в которых родители вложили всю свою душу, относятся к ним с полным равнодушием? Я знал одного сына, гвардейского офицера, который был один у отца. Отец, беспомощный, совершенно слепой старик, воспитавший сына и выведший его в люди, не имел в жизни другой радости, кроме его писем. Этот молодой человек, сам по себе очень хороший, не писал отцу, по две, по три недели подряд, хотя старик довольствовался и умолял сына хоть по разу в неделю уведомлять его открытками о своем здоровье.
Сколько таких маловидных, но жесточайших оскорблений и мучений приходится выносить глубоко привязчивым людям от тех, кого они любят!
Неисцелимые раны оставляют за собою такие непоправимые иногда вещи, как вследствие ограниченности нашего кругозора, вследствие разных запутанных причин вражда, возникающая вдруг между дорожащими друг другом людьми. А беспощадная смерть, приносящая остающимся ничем незагладимое одиночество!.. Было бы долго перечислять все те разнообразнейшие комбинации, вследствие которых в человеческой груди бьются большею частью разбитые сердца.
Люди поверхностные, неглубокие, легкомысленные скоро забывают и ищут утешений на стороне. Свойство глубокой благородной души, свойство глубокого благородного сердца ничего не забывать и возводить в святыню для себя всё, что было хорошего в прошлом, часто даже не ища ему замены и вместо новых радостей вспоминая и оплакивая старые невозвратимые. Какою могущественною поддержкою для таких людей служит их вера в загробную встречу! Они знают, что общение их с ушедшими не прекращено навсегда, а только прервано на время. И в самой скорби разлуки, отходя от гроба, уносящего главное содержание из жизни, они находят в себе силы улыбаться душою радости будущего свидания.
Чем дольше живут такие люди, тем более близких у них в небе, и от земли, которая со всякой новой потерей лишается для них последней доли своего обаяния, они всё сильнее стремятся туда, к родным людям.
Один из интереснейших вопросов, относящихся к области нашего загробного существования это сохраним ли мы там вполне нашу индивидуальность, узнаем ли мы друг друга, будет ли там взаимное общение душ и будут ли люди, близкие друг к другу на земле, находиться и там в предпочтительном общении?
Скажу даже, что для людей, понесших на земле невознаградимые потери, это вопрос коренной, чрезвычайной важности.
С величайшей отрадой верующий человек должен прийти к заключению, что наша индивидуальность будет сохранена, что мы не только узнаем тех, кто придет к нам из земной жизни или кто раньше нас перешел в небесную, но будем заботиться об оставшихся на земле, как и о нас заботятся небожители.
Этот вопрос разрешается совершенно ясно повествованием Самого Христа о загробной участи богатого и Лазаря. Богатый ведь узнал знакомого ему по земле Лазаря и просил чрез него облегчения своих мук. Затем, как ни мало был он отзывчив, он просил, чтобы к братьям его на земле был послан небесный вестник с поучением о жизни.
А вникали ли вы когда-нибудь, на чем основана в народе вера в особые дары, присущие разным святым? Отчего великомученик Пантелеимон призывается больными и исцеляет их, святитель Николай помогает людям в разных бедах и почитается за покровителя моряками всех стран? Отчего святителя Спиридона зовут на помощь в безденежье и тяжких материальных обстоятельствах? И отчего к блаженной Ксении, на Смоленском кладбище в Петербурге, ходят ради устройства дел, получения мест, прекращения разных неприятностей?
Неверы готовы глумиться или, по крайней мере, смотреть с презрительным сарказмом на такое проявление веры. Но для меня ясна разгадка: это вера людей, для которых не существует грани земного и небесного, для которых небесное так же реально, как земное, для которых обе эти сферы, переплетаются множеством нитей, составляют лишь одну громадную, вечно обновляющуюся, безграничную и бесконечную жизнь.
Скажите: не кажется ли вам, что в будущей жизни вы сами будете интересоваться тем, к чему тут лежала ваша душа? Любя, например, музыку, я лично не могу себе представить загробного существования без услаждения прекраснейшими звуками. Что же непонятного в том, что и святые в небесном фазисе своего бытия оказывают людям помощь в том самом направлении, как делали это раньше, живя на земле, Пантелеимон, занимавшийся в своей земной жизни лечением людей, так же врачует их и теперь, и теми же делами милосердия занят теперь, как при земной своей жизни, святитель Николай, и так же, как при жизни святитель Спиридон устраивал денежные дела людей, так устраивает он их и теперь Смерти нет, а только продолжение и расцвет бытия.
Поэт К. Р. говорит об этих дорогих интересах, которые мы уносим с собою в загробное существование:
Нет! Мне не верится, что мы воспоминанья
О жизни в гроб с собой не унесем;
Что смерть, прервав навек и радость, и страданья,
Нас усыпит забвенья тяжким сном.
Раскрывшись где-то там, ужель ослепнут очи
И уши навсегда утратят слух?
И память о былом во тьме загробной ночи
Не сохранит освобожденный дух?
Ужели Рафаэль, на том очнувшись свете,
Сикстинскую Мадонну позабыл?
Ужели там Шекспир не помнит о Гамлете
И Моцарт «Реквием» свой разлюбил?
Не может быть! Нет, всё, что свято и прекрасно,
Простившись с жизнью, мы переживем
И не забудем, нет! Но чисто, но бесстрастно
Возлюбим вновь, сливаясь с Божеством!
Быть может, это чисто человеческое соображение, чисто человеческое чаяние. Но мне кажется, что помимо созерцания Божества, в чем будет состоять главное содержание нашего блаженства, мы будем еще наслаждаться общением с дорогими нам и родными по духу людьми.
И сколько радостей будет в этом общении вследствие того, что все мы будем там совершенны!
Я верю, что в земном периоде своей жизни всякий из нас представляет большее или меньшее искажение того светлого типа, в который ему назначено развиться, в который большинство из нас не доразвивается здесь, на земле, и который расцветет в нас в полной силе лишь там, под непосредственным воздействием животворных лучей Солнца правды.
Во всех глубоких, искренних, серьезных привязанностях мы лучшею стороною нашего духовного существа любим всё то лучшее, что мы чувствуем, а иногда прозреваем в любимых нами людях. Да, именно, «прозреваем». Потому что очень часто то добро, которое заложено в душах людей и на которое они способны, не воплощается в них вследствие многих причин, и прежде всего по слабости их человеческого существа; и только чуткие и глубоко заглянувшие в их душу люди прозрели великие, невоплотившиеся в жизни, таящиеся в душе их сокровища, таящиеся часто под наслоениями внешнего легкомыслия, привычного греха и всяческих заблуждений.
И вот, земное кончено. Из пут порока, ошибок, бессильных порывов к добру, постоянных падений душа летит в область, где нет уже зла, нет соблазна, где одна истина, одно победоносное добро, одна безусловная красота. Там, на святой воле и в мире неизменной и ненарушимой благодати, эта стиснутая, изуродованная, искаженная землею с ее жестокостью и ложью душа как бы выпрямится, развернется, расцветет, явит все бесплотно лежавшее в ней добро и примет, наконец, тот лучезарно-прекрасный вид, который был ей назначен и которого столь немногие сумели, путем непрестанного и крепкого подвига, достичь на земле.
Поймите же, какая будет радость нам увидеть друг другу в такой красоте!
Ведь как тут тяжело нам, что сами мы не можем стоять всегда пред глазами любимых нами людей на той нравственной высоте, в том безусловном совершенстве, как бы нам хотелось! И как тяжело, что люди, которых по любви своей к ним мы желали бы видеть на высоте, представляют собою часто полную противоположность того, чего мы от них ждем и жаждем!
И вот там всё это сбудется. Спадут чуждые краски, налепленные землею и безобразившие дорогие нам души. Всё то благое, широкое, прекрасное, что мы чувствовали в себе, разовьется в формы дивной красоты