Три маленьких элегии
1Замыты лица перегноем сумерек,
Тех винных, ласковых, тех в чем-то виноватых.
Не сведущих, чьи родственники умерли
За Охтинского моста шубой ватною.
Друзья мои! Мы слишком быстро выросли
Из дач оладьевых, из вязаных кольчуг.
Из вас из всех один лишь я чернилами
Все время балуюсь, поблажки не ищу.
Не знали мы, как пачкаются прозвища,
Как одуванчик выжелтив лицо.
Из вас из всех лишь я пустился в розыски
Моей страны. Со всех ее концов!
Я не имею права. Отнято внезапно
Иль от рождения, но я уже не враль!
Прошел февраль в чернильных теплых пятнах.
И сердце выбежало: Нет знакомых. Жаль!
Повествование прием довольно скучный,
Зато петляющий, чтоб истину сберечь.
Я брошен в жизнь и это тем и лучше,
Что в жизнь, что некогда извлечь из жизни речь.
И я готов учиться чистой речи,
Прямой у веточек и косвенной у птиц,
Чистописанью и чистосердечью,
Чистопроходству женских лиц.
Посредине, где лес плачевня
И где простыни сушит простор,
Нащебетавшаяся привереда,
Ждет природа своих сестер.
Это тьма отдает на вырост
Нам оставшиеся две ветлы,
Превращая их ночью в сирот,
Ничего не постигших в любви.
Коридор обрастает веткой
И уже тяжелей дышать.
Хорошо, когда жирно, мелко
В ночь вщебетана благодать.
«Больно стискивать руку хужей: человека»
Больно стискивать руку хужей: человека
А всего безобидней всю жизнь
Раскрывать, раскрывать до последнего вздоха
Рот, глаза и объятья всему, чем ты жив.
«Мы с дедушкой часто гуляли вдоль кресел»
Мы с дедушкой часто гуляли вдоль кресел,
На темную зиму одетых в чехлы
Сугробов в Таврическом. Мир мало весил
И, кажется, мы себя тихо вели.
С чего нам шуметь? Жизни два средоточья
Я что еще не, ну а дедушка что уже все.
Как будто бы света длина здесь ходила в обносках ночи.
И пуншем, и бронзой, и теплым цукатом обложенный сон.
Мы позже узнали, что здесь в исчисленьи
Каком-то двадцатом Потемкин бывал,
Что он не любил страшно это строенье:
Подачку царицы и с кресел чехлов не снимал.
«Не надо желать лихолетья»
Не надо желать лихолетья.
Фонтанка, как рифма, стара,
У Анны и Симеона
На службе давно не была.
Там дальше Литейный
И ей для чего-то нужна
Улица имени этого
Салтыкова и Щедрина.
День пятый. Раннее утро. Узоры прошлого
Прощание с тем веком
Прости, нет, лучше отпусти.
Мой век, мой страх не мною вымышлен.
Здесь не в чести сердечный стыд,
Что третьей был главою выношен,
Над коей сто уж с лишним лет,
Глядясь и пристально и врыдчиво
В судьбу Татьянину, поэт
Не разогнется неусидчиво.
И город не взметнет метель
Над умирающим Акакием.
Отсель она шинель, оттель
Все то, что Гоголем наплакано.
И, знать, напрасно, возвратясь
С обедни, вдоль столов обеденных,
Здесь Достоевский шел, крестясь,
А то и морщась привередливо.
И комнатам, как тактам внять,
И разыскать слепую копию,
Чтоб, с ней обнявшись, умирать.
И подоконник тих, как подлинник.
И только женские глаза
Проснулись, выплакали, вспухли
На мылом страха выскобленный зал,
На пышную, как осень трусость.
Не дует здесь ничем. Ничто
Мне забирается в печенки.