Этой ночью монастырь был пуст, если не считать молодого жрецапокинувшего Лесной дом незадолго перед рассветом. Укутанный в фиолетовый, дорожный плащ с изображением сияющего пера юный жрец спустился вниз по тропе и вышел на дорожку вдоль извилистого северного берега Тайи. Несмотря на тёплые деньки, перед рассветом всё ещё было довольно прохладно, и Уриил быстро продрог от исходящей с реки прохлады. Жрец начал молится Лунному Богу Огму, Хранителю ключей от звёздного неба и Величайшему Хату, подыскивая нужные словосочетания и вскоре, у него в груди разгорелся божественный источник тепла, от которого слегка покалывало в кончиках пальцев. Его шаг стал решительнее, ибо Бог не оставил его, молодой жрец ощущал присутствие Огму в каждом листочке окружавшего его леса.
Река сужалась, доходя до тоненького ручейка, затем вновь начиналась, постепенно расходясь вширь, в некоторых местах она уже вполне годилась для судоходства. Уриил наблюдал за рыбой, плещущейся в мутной воде Тайи, и догадывался, отчего восточные поселенцы давно облюбовали себе этот берег реки. В таких местах проще начинать жизнь заново. Здесь никто не станет интересоваться твоим мрачным прошлым. Должно быть, здорово каждый день наблюдать за бесконечным течением вод, отмечать, как самым холодным днём зимы белый лёд окончательно покорит Тайю, заключив речушку в
свои сухие объятья и как он нехотя отпускает её весной, когда плавучие глыбы плавно скользят подгоняемые робкими лучами солнца.
Уриил достиг ивовой рощицы, где река делала плавный поворот и мерцающей лентой уносилась в сторону Пампуты и нескольких небольших поселений, крупнейшим из которых являлся Лодочный Рай. Молодой жрец перекусил кукурузной лепешкой и оттряхнул руки, готовясь продолжить путь, когда послышалась грязная ругань и из-за деревьев показались две странные фигуры.
Первым шёл довольно высокий мужчина в кольчужной рубахе и мечом бастардом на поясе. Казалось и меч и его хозяин служат одной цели, внушать страх в души собственных врагов. Лысая голова незнакомца была покрыта дюжиной шрамов, а пронзительный взгляд серых глаз резал глубже даргамской стали.
Вторым был невысокий, коренастый мужчина, чья крепкая шея была стянута удавкой, за которую его, собственно говоря, и вели. Руки пленника были связаны за спиной и судя по его внешнему виду, его попросту тянули за шею через весь лес. Уриил, самым грозным оружием, которого была старая чернильница, тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Считалось, что странствующие жрецы Огму, как и многие другие жрецы Шакатана вверяет жизнь Богу, но
Уриил прекрасно сознавал, что не одни известные ему чары не спасут его от удара столь уродливым мечом.
Хороший день для прогулки, сир? произнёс жрец, когда расстояние между ними сократилось до четырех шагов.
Пленник расхохотался, пуская пузыри кровавой пены и лишь удар тяжелого сапога заставил его остановиться. Дождавшись, пока хихиканье пленника сменилось жалобными стенаниями, незнакомец удовлетворенно сплюнул.
Ты ошибаешься храмовник. Я не рыцарь. Я всего лишь вершу правосудие от имени короля Олина из рода Ундвиков. А теперь уйди с дороги, а то мой приятель даргамец уже стал отвыкать от объятий пеньковой петли, а ведь ему предстоит жить с этим чудесным ощущением до конца вечности. К Хартуму он породнится с верёвкой так, что местный палач славно повеселится, прежде чем ноги этого подлеца перестанут отбивать в воздухе фортеля. Словно в подтверждении своих слов незнакомец намотал на руку несколько колец, затягивая петлю на шее пленника.
Пошли, собака, рано тебе ещё умирать.
На мужественном, словно вытесанном из камня лице крепыша читалась холодная решимость довести дело до решающего конца. Он был готов тянуть несчастного даргамца хоть до ступеней эшафота, даже если у последнего внезапно откажут ноги. Уриилу стало не по себе при одном виде, этого грязного, измученного человека и когда они поравнялись, их взгляды встретились.
Исповедуй ме-ня-а. прошептал узник, падая на колени.
Умоляю.
Где-то на другом берегу реки медленно поднималось солнце. Грязно- бардовый солнечный диск окроплял их разгоряченные лица сюрреалистическими цветами. Каким разным казался этот рассвет трём людям, встретившимся в это раннее утро, на северном берегу Тайи. Обладатель кольчужной рубахи скривился, намериваясь сказать что-то из разряда фраз, не произносимых рыцарями при дамах, но Уриил заговорил первым.
Исповедуй ме-ня-а. прошептал узник, падая на колени.
Умоляю.
Где-то на другом берегу реки медленно поднималось солнце. Грязно- бардовый солнечный диск окроплял их разгоряченные лица сюрреалистическими цветами. Каким разным казался этот рассвет трём людям, встретившимся в это раннее утро, на северном берегу Тайи. Обладатель кольчужной рубахи скривился, намериваясь сказать что-то из разряда фраз, не произносимых рыцарями при дамах, но Уриил заговорил первым.
Сударь, я не знаю вашего имени, но раз уж этому человеку суждено умереть, кто мы такие, чтобы отказывать ему в святом праве на исповедь. Неужели в вашем сердце нет места состраданию?
Улыбка, с которой, незнакомец повернулся к монаху, вышла кривой и зловещей. Да и было ли это улыбкой? Однажды Уриилу довелось повстречать человека, с изрубленным лицом, и кривые разрезы около его рта, были куда больше похожими на улыбку. Шрамы остаются не только от ударов, но и от слов, поэтому монах благоразумно смолчал.
Моё имя Ронэ Барбаду, но в этих краях меня называют Виконтом. Я сын фермера, возглавившего крестьянское восстание, в Унылом Яру, восемь лет назад. Милостью богов, наш добрый король заменил смертную казнь пятнадцатью годами рудников, однако указал, что не один дархам из королевской казны не пойдёт на пропитание негодяя. Позже, он смилостивился настолько, что согласился принять меня на службу, сроком на пятнадцать лет, с тем, что большая часть моего жалованье пойдет на ту гнусную пайку, что в турских рудниках называют человеческой пищей. После ареста отца, его бывшие приятели в насмешку стали называть его графом. Для них, склонивших голову, был непонятен, диковинный крестьянин, пошедший против Короны. Им привыкшим жить в рабстве, одна мысль о свободе, вызывала тошноту и несварение желудка.
Я нечего не знаю о сострадание, ибо оно мне не ведомо.
Замолчав, Ронэ Барбаду отвязал от пояса бурдюк для воды и потряс его перед лицом. Нахмурившись, он отвинтил пробку и сделал несколько мощных глотков. Пленник, бессвязно бормоча, оставался стоять на коленях, опустив голову, словно его интересовало, исключительно происходящее на земле. Бросив задумчивый взгляд в сторону реки, Виконт вздохнул.
Ладно, парень. Хочешь исповедовать этого ублюдка, валяй. Только сперва ты сходишь за водой и разожжёшь огонь. Надеюсь, мои сапоги успеют просохнуть, прежде чем ты поймешь бесполезность своей затеи.
Молодой жрец, в благодарность склонил курчавую голову, укрытую капюшоном и спешным шагом, направился к реке. Уже на пологом, илистом берегу, Уриил как следует рассмотрел бурдюк, прикидывая его немалый вес. Кожа, обтягивавшая сосуд была покрыта пятнами запекшейся крови, и молодой жрец старательно вытер их чистой, речной водой. Вернувшись, Уриил увидел, что Виконт успевший привязать пленённого к дереву, сидит немного поодаль, вытянув перед собой уставшие ноги.
На заготовку сухих веток не ушло много времени и вскоре к великому удовлетворению Барбаду в небольшой ложбинке, на берегу реки Тайи заплясал огонёк.
Мне было шестнадцать, когда я попросился на службу к королю Олину, храни боги его бессмертную душу. Я был готов к работам в конюшне или кузнице. Что ещё могут доверить сыну фермера, предавшего короля? И видишь, кем я стал? Не смотри так на меня, монах, раньше я не был таким красавцем. Ронэ Барбаду коснулся шрамов, украшавших его раскрасневшееся лицо, и покачал головой.
Короли не прощают
В чём провинился этот человек? спросил Уриил, чтобы прервать затянувшееся молчание, во время которого предавшийся воспоминаниям Виконт, задумчиво играл желваками.
Его зовут Харл, он убил свою семью. Уничтожил весь род от мала до велика. Даже собаку не пощадил. Зиму ублюдок провёл на своей одинокой ферме, поедая родственников. С приходом весны, когда на ферме не осталось даже крыс, Харл подался к соседям, но к тому времени охотники уже обнаружили в горах странные кости.
Когда его маленькая тайна была раскрыта, он бежал и скрывался до тех пор, пока я его не выследил.
Барбаду пожал широкими плечами, как бы удивляясь простоте собственной истории, и замолчал.
Исповедуй, коли ещё хочешь, мои сапоги почти просохли.