Исповедуй, коли ещё хочешь, мои сапоги почти просохли.
*****
Тебя зовут Харл? Даргамец сидел неподвижно, его веки были закрыты и если бы не подрагивающая грудь, его вполне можно было принять за мертвеца. Как и большинство людей его племени, он был невысок и коренаст, а тёмные, блестящие кудри уже лет пятнадцать украшала благородная седина. Когда он открыл глаза, белки его глаз показались Уриилу болезненно жёлтыми. Это было что-то среднее между глазами обычного человека и глазами животного.
Да. прошептал он. Таково моё имя.
Так говори, Харл, если тебе есть, что сказать, боги внемлют твоим словам.
Уриил очертил даргамца священным знамением и слегка коснулся груди пленника, в том месте, где под изодранной рубашкой пока ещё билось тёплое сердце.
И если собираешься сказать ложь, то лучше смолчи вовсе.
Даргамец закашлялся, и на его лице расцвела кривая ухмылка.
Я не боюсь гнева богов, жрец, ибо я уже проклят. Мне не пировать с праотцами моего рода и предо мной не откроются врата в Чертог Предков. Я хочу поведать тебе о Чёрном Властелине, наделившем меня Даром Вечного Голода, о демоне, бродящем в горах. Харл судорожно закашлялся, а так как он не имел возможности прикрыть рот связанными руками, его рубашка украсилась свежими сгустками крови.
Глядя на Уриила, сложно было предположить, что внутри хрупкого, с виду, юноши, таится поистине железное хладнокровие. Его, истинного сына акрийских степей не смущали и уж тем более не пугали россказни о демонах и голосах, призывающих свою жертву совершить зло. О подобных вещах жрец слышал на каждой исповеди, а вот число тех, кто безоговорочно принимал собственную вину, было довольно ничтожно.
Я прошу только об одном даргамец впился в лицо Уриила жутким взглядом своих нездоровых глаз, читая мысли жреца, с той же убийственной простотой, как другие люди читают рукописи.
Ты можешь сомневаться в каждом моём слове, но ты должен пообещать мне, что после моей казни ты сходишь на то место, с которого началась моя история.
О чём ты? спросил Уриил, не желая спешить с обещаниями. С места, где они сидели, ему не было видно Виконта, зато он прекрасно слышал, как работали его мощные челюсти, перемалывающие жёсткое солёное мясо, излюбленное дорожное лакомство шакатанцев.
Я из древнего охотничьего рода, и знаком с этими горами не хуже, чем иные знакомы со вкусом ячменного эля в придорожном трактире. Боги! Я совсем забыл его вкус. Харл грязно выругался, что в его понимании вполне соответствовало духу исповеди, и продолжил более тихим голосом. Скорее всего, он опасался, привлечь внимания своего тюремщика и отправиться в последний путь, так и не закончив своей прощальной речи.
Если ты когда нибудь встретишь людей знававших меня в прежние времена, они поведают тебе, что ещё с младых ногтей я был ублюдком и негодяем.
Даргамец усмехнулся, но от внимательного взора Уриила, не ускользнула затаённая боль, проскользнувшая в его взгляде. Один краткий миг глаза Харла казались почти нормальными, но спустя мгновение, его взгляд вновь наполнился звериным блеском.
Людская молва карает суровей плахи, пожал плечами Уриил, гадая вызвана ли шепелявость даргамца воспитательными методами Виконта.
Каким бы плохим человеком я не был, в тот вечер, когда в предгорьях выпал первый снег, я стал гораздо хуже. С приходом зимы, горные бараны и другая здешняя живность спускаются поближе к человеческому жилью, и охотникам не приходится уходить слишком далеко в горы. Бывало ушедшие с рассветом, возвращались к обеду, чтобы успеть похвастать в корчме богатой добычей, только все и так знали, насколько щедры здешние горы.
В тот день горы вовсе не показались мне благодушными и я добрёл до берега мёртвого озера, не встретив не одного животного. Видят Боги, я был бы рад подстрелить даже дикого пса, но за весь путь я так и не притронулся к колчану, висевшему за спиной.
Я начал волноваться, ибо даже ублюдки вроде меня терпеть не могут, когда над ними потешаются, а мне было не миновать этой жалкой участи, вздумай я вернуться назад с пустым мешком.
Вода в мёртвом озере непригодна для питья, да и рыба в ней жить не станет. Виной тому залежи медного купороса в низовьях гор и родники, несущие испорченную воду из подземных глубин. На много колёс вокруг нет других озёр, так что если ты всё-таки заинтересуешься моими словами, то без труда сможешь его отыскать.
На секунду жрецу показалось, что солнце скрылось за тучами, но, обернувшись, он увидел Барбаду, который заслонил свет своим могучим торсом. Виконт, насвистывая, справлял малую нужду под соседним деревом, явно не заинтересованный рассказом Харла.
Пройдёт совсем немного времени и он, скорее всего, начнёт выражать собственное недовольство, но сейчас тот, кого называли Виконтом, вёл себя почти прилично.
Несколько минут даргамец увлечённо рассказывал о паутине дорог опоясавших горы, и о тех из них, что брали своё начало на стылом берегу одинокого озера, которое в его народе называли «мёртвым». Такова уж природа человека, что он готов разглагольствовать о чём угодно, коль дело касается не его, но подходя к чему то важному, он не находит по настоящему нужных слов. Наверное, так случилось и с Харлом, он замолчал, хмуро глядя туда, где над сосновым лесом возвышались длинные, серые гряды древних стволов.
Наконец он снова заговорил, но его речь, с этого момента, стала всё чаще прерываться на кашель, словно силы, сидящие в даргамце, противились исповеди.
По мере продвижения в горы, собственная злость подогревала меня, и я не сразу понял, что заблудился. Это был уже второй удар по моему самолюбию, ведь я живо представил себе, что скажут в деревне, когда узнают, что Харл из Рода Охотников, сбился с пути, даже не понюхав настоящих гор. Уже смеркалось, когда я все-таки встретил зверя, и пускай у него было все две ноги, этот, был самым опасным из всех хищников, подсунутых мне Богами. Он сидел на холодном камне у костра, грея длинные, белые как снег пальцы. Только вместо жаркого пламени, над поленьями плясала густая тьма, более вязкая и осязаемая чем мягкий сумрак заката. Позже он объяснил мне, что я был жив только благодаря его милосердию, ибо никто не смел, бродить в этих горах, без его молчаливого согласия. И он, как вежливый Властелин Гор не станет карать меня слишком строго, но взыщет разумную плату, должную стать предостережением от глупости, для таких же дурачков, как и я.
До того дня я наивно полагал, что не боюсь смерти, но сказать, что я испугался, значило бы не сказать нечего. Тысячи холодных иголок впились в моё тело, сковав его вместе с разумом, ибо я решил, что сам Януш, принц мёртвых, выбрался из своего подземного царства, чтобы почтить меня визитом и забрать с собой.
Как он выглядел?
Даргамец закашлялся, и на его глазах выступили капельки слёз. Он не имел возможности смахнуть их или вытереть, и они вперемешку с грязью и кровью, тоненькими ручейками стекали по его небритым щекам.
Высокий и тощий как свеча, и смертью от него разило так, словно не человек перед тобой сидит, а покойник. А вот глаза у него живые, голубые как небо, и холодные, словно кусочки льда.
Он не называл имени? возбужденный Уриил подался было вперед, но услышав предостерегающее ворчание Барбаду, поспешил вернуться на место.
Хозяин Гор не удостоил меня такой чести. Никогда бесконечное небо не будет представляться перед листочком, сорванным с дерева, порывом ветра. Он напоил меня из чёрной чащи украшенной серебреными пауками, и я уснул, убаюканным холодным мерцанием звёзд. Когда я очнулся, у меня во рту всё ещё стоял терпкий привкус вина, но теперь к нему добавилось ощущения, разгоравшегося в желудке пожара. И вот тогда, сидя на стылой земле за несколько часов до рассвета, я внезапно осознал, что Хозяин Гор извратил мою сущность, словно гончар испортивший кувшин, у которого и без того хватало изъянов
Я не совсем тебя понимаю, Уриил поскрёб гладкий подбородок кончиком указательного пальца.
Даргамец лишь усмехнулся и покачал головой, словно ему была понятна вся глупость и недалёкость, беседующего с ним человека. А может он попросту не ждал понимания, отчаявшись встретить кого то, готового поверить в его искренность.
С той поры внутри меня образовалась червоточина и она точила меня, подобно реке крошащей прибрежные камни. Я видел сны, которые возвращали меня к тому костру, и сидя рядом с мрачным человеком, я внимал историям о далёких войнах и героях, чьи кости истлели задолго до рождения моего деда. В насмешку над голодом, вынуждавшим меня питаться за двоих, а то и троих здоровых мужчин, я осунулся и похудел. Вся пища стала для меня одинаково пресной, и в темноте я бы не смог отличить медовое яблока от горького синайского лука, но всё равно бы съел и то, и другое. Все вокруг считали, что я чем- то заразился в горах, и я не стал расстраивать их правдой, тем более, то, что со мной произошло, в каком-то смысле было хуже любой заразы.