Вы что, не видите этих прекрасных букетов роз?
Каких роз? переспросил я машинально.
Да вон же, вон! От самых небес до земли, а точнее, до могилки моего сына спускается овальная широкая белая полоса, а по этой полосе, по овалу с равными промежутками прикреплены букеты белых роз. Вы это видите?
Я этого не видел. Кроме игры света и причудливого переплетения солнечных лучей моя сетчатка более ничего не улавливала. Я понимал, что этот белый овал и розы, видит только Вера Николаевна, и мне не хотелось ей этого говорить. Ведь она думает, что это вижу и я, и множество других людей не только на кладбище, но и все, чьим глазам доступен этот отрезок голубого неба.
Я помедлил с ответом, подыскивая слова. Но она уже, по выражению моего лица обо всём догадалась, хотя надежда, что это, сотканное из облаков, чудо видят и другие, её по-прежнему не покидало.
Не надо всматриваться, розы белые, на фоне голубого неба, очень отчётливо видны. Один из букетов как бы зацепился за верхушку самого высокого дерева, а ниже букеты и лента видны уже на фоне деревьев. Нижний букет на овале, растёт, как-бы, из земли. Она вопросительно посмотрела на меня.
Нет, не вижу, сказал я.
Я так и знала, ответила Вера Николаевна тихо.
Чего вы знали? спросил я так же тихо.
А то, что это чудо вижу только я одна. Она как бы в бессилии опустилась на лавочку около рядом стоящей оградки и задумалась. Видно в ней боролись два чувства: ей хотелось, чтобы этот венок из белых роз видели все или, по крайней мере, очень многие, и все бы восхищались той благодатью, которая была ниспослана ей и её сыну. С другой стороны, ей уже довольно было видеть то, что видит она одна.
Да вы не расстраивайтесь за меня, сказал я, стараясь вывести женщину из лёгкого оцепенения.
Я не расстраиваюсь, и Вера Николаевна приветливо улыбнулась. Это уже не первый раз, продолжила она, медленно выговаривая слова. Замечала уже не раз я вижу или слышу, а люди нет. Вот и вы не видите, а у меня хоть и зрение не важное, а я вижу. И вижу всё очень отчётливо. Розы лепесточек к лепесточку, а ведь они из облаков, или, по крайней мере, очень похоже, что это так. Вот и сейчас, сколько прошло времени, а ничего не исчезает, не рассеивается и не становится менее резким. Я, именно это, вижу впервые.
Значит, это чудо, дано только вам и больше никому, сказал я.
Может быть, и ещё кому-то дано это увидеть сказала, а не спросила она.
Я посмотрел вокруг. Те, кто был на кладбище, спокойно копошились около родных могилок, и ни один человек не смотрел в сторону больших деревьев.
Да нет, не им, Вера Николаевна кивнула на ближайших посетителей, может быть вообще, кто-нибудь на кладбище видит это?
А вам, что, так хочется, чтобы это видели многие, или все?
Она не стала сразу отвечать на вопрос, посидела, подумала и, глядя себе под ноги, сказала:
Раньше хотела, а теперь не хочу. Чудо сделано для меня, не для сына. Я это поняла. Если бы для сына то было бы прославление, и увидели бы все. А это не прославление, это для моего воцерковления. Она подняла голову и стала смотреть в сторону больших деревьев, затем перекрестилась и заговорила :
А вы верите, что я ничего не придумываю, а это чудо есть на самом деле?
Да, верю, сказал я, нисколько не колеблясь.
Как же вы не видите, а верите? спросила она снова.
Потому, что я верю, что Господь для спасения нашего может сотворить всё.
Вот видите, как вы это твёрдо говорите, заметила Вера Николаевна, а я вот не знаю, поверила бы я или нет, будучи на вашем месте. Может быть, женщина, то есть я, ополоумела от горя, вот оно ей и мерещится?
Я не знал, что ответить и молчал. В голову лезли разные мысли, но, ни одной не было подходящей, чтобы сказать. Философствовать не хотелось, а ответить просто, как-то не выходило. Паузу прервала она.
Да вы не жалейте меня, говорите как есть, баба дура, нафантазировала невесть что и теперь пристаёт к людям со своими фантазиями
Вместо ответа я спросил:
И как долго вы наблюдаете венок из роз?
По существу, этот вопрос и был ответом на её вопрос, она его ждала. В нём было сокрыто желание знать, что я вижу тоже самое, что видит и она. Вера Николаевна сразу оживилась, глаза её немного повлажнели, и она заговорила быстро-быстро, будто боясь, что её перебьют, и она не скажет самого главного:
Уже с час наблюдаю. Я и могилку убрала, и ещё две сходила, убрала. Эти две могилки дальше туда, за поворотом дороги, но и оттуда я хорошо видела букеты роз. Я поначалу думала, что это мне вержится. Но, когда, что вержится, то и сразу пропадает, по крайней мере, быстро, а здесь нет. Вера Николаевна замолчала и посмотрела на меня, будто я знаю ответ на всё происходящее с ней.
Уже с час наблюдаю. Я и могилку убрала, и ещё две сходила, убрала. Эти две могилки дальше туда, за поворотом дороги, но и оттуда я хорошо видела букеты роз. Я поначалу думала, что это мне вержится. Но, когда, что вержится, то и сразу пропадает, по крайней мере, быстро, а здесь нет. Вера Николаевна замолчала и посмотрела на меня, будто я знаю ответ на всё происходящее с ней.
Но я такого ответа не знал. Хотя, я очень верил этой женщине, тем более, что видел на могилке её сына загоревшуюся саму по себе свечку. Оснований ей не верить у меня не было. Я просто не знал, как Веру Николаевну успокоить, но и разделить её радость в полной мере, я тоже не мог, так как не видел предмета её восторга. И она поняла мои мысли.
Да, конечно. Вы счастливее меня, проговорила она немного с надрывом.
Почему? недоумённо спросил я.
Потому, что вы верите в то, что не видите. По большому счёту от нас это и требуется. А я вот так, наверное, не могу. Я даже вижу и сама себе не верю. Вот и вас стала спрашивать, а ведь догадывалась, что вы ничего не видите. А ведь этого не увидеть нельзя. Этого не увидеть просто невозможно
Она немножко помолчала и добавила:
Фома я неверующий, вот Господь и показывает мне, укрепляя во мне веру. Это чудо было лично для меня и не для кого больше. Я это хорошо поняла. Простите меня, что ввела вас в заблуждение.
Помилуйте! Да в какое вы меня заблуждение ввели? Никакого заблуждения и не было. Просто вы видите, а я нет. По грехам моим мне и видеть этого не положено, сказал я.
Вы мне немножечко льстите, сказала женщина, но уже не так скованно. Мне не надо льстить, добавила она твёрдо.
А я и не льщу.
Нет, льстите, её голос приобрёл металлический оттенок, а мне не надо льстить. Это меня убивает. Потому что я из слабоверия попадаюсь на крючок самообмана. Если я этим прельщусь, то там и гордыня голову поднимет. Я это знаю, борюсь с этим и, в который раз попадаюсь на один и тот же крючок.
Мы расстались с ней так же неожиданно, как и встретились. Вера Николаевна просто меня проводила, сказав «до свидания», пообещала мне доброго пути, и попросила прощения. Я всё понял. Для Веры Николаевны сейчас было необходимо одиночество. Одиночество, размышление и сопоставление своих мыслей и поступков было одно из основных черт её характера.
Увидимся, сказал я и, пошёл по дороге.
Я шёл, не оглядываясь, хотя чувствовал, что она смотрит вслед.
Зачем оглядываться, думал я, что я могу: успокоить, вразумить, ответить на вопросы? Она ведь в этом ни в чём не нуждается. Она задаёт себе вопросы, сама ищет на них ответы. Задаёт иногда вопросы другим, но не ради получения ответа для неё столь насущного, а только ради того, чтобы сверить чувства своего сердца, с чувствами другого. Более того, она задаёт свои вопросы для возбуждения другого сердца, чтобы непосредственно от него слышать ответ, а не то, что скажет её собеседник.
Вот они православные характеры, со своим самокопанием в чувствах, с жизнью по сердцу. Прошла тысяча с лишним лет после крещения Руси, а по сути ничто не изменилось. Они всё такие же. Стоит только затронуть душевные струны и эти струны, невзирая на то, кто их затронул, отзовутся. Я шёл и думал о не увиденном чуде с розами,а о женщине его главном восприятеле ; и мысли уносились далеко-далеко, а мягкие, шелковистые, с золотистым и серебристым оттенками световые нити всё струились и струились с неба, играя в вышине и опускаясь перед глазами на землю.
Вот оно чудо, думал я в порыве душевного подъёма, зачем человеку иное чудо и знамение, когда вот оно, проливающееся на каждого из нас. Смена времён года, засыпающая и просыпающаяся природа, благоухание при цветении и пение жаворонка всё это, по большому счёту, необъяснимо и таинственно, как и сам человек с его душевной глубиной и мириадами импульсов в его сердце. Что ты ищешь, человек, когда ты самая страшная тайна и чудо на этом свете, украшенная разумом и всевозможными чувствованиями? Почему тебе спокойно не живётся на этом свете и ты всё время куда-то устремляешься в беспокойстве и надежде?
В таком расположении духа, я подошёл к кладбищенским воротам, около которых спокойно торговали искусственными цветами бабушки и никто из них, прикрывши глаза рукой, не всматривался в небо по направлению высоких деревьев. Прикладбищенская жизнь шла своим чередом. Я посмотрел ещё раз в сторону высоких деревьев и мне показалось, что на какое-то мгновение я увидел один из букетов белых дымчатых роз, а может быть это была игра света на ресничке, на которую, душа выдавила из своей глубины чувственную росинку.