Глаза раскрылись. Выспался. Отчего-то казалось, что заснул он точно в той же позе, в которой и проснулся. Вторая кровать пустовала. Он сел и протер глаза.
Это не сон. Сны не длятся так долго.
Тишина. Ни один звук не доносился до ушей.
Может, и нет тут никого, кроме меня.
Он нехотя встал и побрел вниз по лестнице. В кухне он впервые заметил груду консервов. Есть не хотелось, хотя неизвестно, когда желудок последний раз переваривал пищу. За столом сидел парень тот, которого не было вчера в гостиной. Он безучастно резал острием ножа столешницу. Как только вошел гость, он бросил взгляд в его сторону.
Что ж начал тот зачем-то.
Долгое молчание.
Говорил бы уже.
Тишина хладнокровно вошла в следующую степень. В обреченность. Гудение кровотока в ушах рвалось наружу. Сильнее и громче. Оно заполонило уже всю кухню.
нам надо как-то жить дальше.
Слова потонули в нарастающем гудении. Тело сковало. В глазах рябило, как в калейдоскопе.
Так сходят с ума, да? Что он сказал?
Внезапный треск спугнул сумасшествие. Говоривший обернулся в сторону гостиной.
Муторное оцепенение отступало. Сердце бойко колотилось.
Говоривший встал из-за стола и направился на звук. Второй сделал то же самое.
Что случилось?
Часы упали.
У нас были часы?
Они не работали.
На полу около шкафа валялся круглый белый циферблат, рядом осколки стекла. Короткая стрелка едва отползла от шести. Длинная застряла на подступах к четырем.
Все столпились около шкафа. Инстинктивно. Ведь вместе лучше.
Что ж, снова начал парень и оглянулся на склоненные головы, теперь это наш дом.
Раздалось робкое всхлипывание.
Что нам делать? спросил кто-то.
Жить дальше.
Как?
Скрипнуло кресло.
Ноги сами понесли к нему. Там, подогнув свои, сидела девушка. Которая вчера убежала наверх. Он присел на пол, облокотившись спиной на стену. Она подняла голову. Глаза были влажные, но она не вытерла их рукой. Из маленького рта вырвался неопределенный звук, отдаленно напоминающий выдох.
Мне кажется, что у меня была семья.
Но голос изменил ей и взвинтился вверх. Девушка тихо откашлялась.
Эти пугливые и потерянные глаза. Бедняжка. Она бы не выжила без семьи.
Была семья.
Фраза по буквам выползала из потрескавшихся губ. Они твердили ее, как мантру. Наверно, это действительно помогало.
Возможно, и у меня была семья.
Глаза пробежались по комнате и замерли на разбитых часах.
Как просто взять осколок побольше и перерезать себе вены, а затем проснуться от этого кошмара.
Большая и дружная. Думаю, я сильно ее любил.
Нет, ни за что нельзя. Я должен остаться.
И она меня любила. Твоя семья тоже тебя любила.
Да?
Точно.
Ее омраченное лицо немного преобразилось, губы искривились в жалком подобии улыбки. Ему тоже стало лучше. Начинаешь чувствовать себя живым человеком, когда рядом семья. Или хотя бы ее воспоминание.
Может, с этим знанием нам будет легче жить дальше.
Может быть.
Он огляделся. У валяющегося циферблата сидел говоривший. Вокруг не осталось никого.
Как забавно, что после его слов все разбежались. Испугались. Им еще рано.
Он задрал голову вверх и увидел грязное окно.
Через него хоть что-то видно?
Любопытство подняло тело. Все в пыли. Если прислониться, можно разглядеть деревья. И только. Сразу же зачесалось в носу. Чихнул.
Будь здоров.
Да, будь.
Спасибо.
Ладонью он провел по стеклу: остался протяжный чистый след, пускающий в комнату немощные лучи светила.
Пыль на ладони была мягкой, как шелк. Глаза завороженно оглядывали каждую крупицу этой природной памяти. Пальцами другой руки он растер ее, точно припоминая что-то. Неявная ассоциация витала на языке, но не давалась. Улетела. Он обреченно поднял голову, заглядывая в очищенную полосу на стекле. Стряхнул руку и протер еще. И еще. И еще. Серая пыль скопилась по краям. Однако в окне виднелись только деревья.
Надо отмыть руки.
Он зашагал прямиком к раковине. Дернув кран, он спиной почувствовал, что кто-то сидит за столом. Кран прохрипел и изрыгнул ржавый поток.
До ушей донеслось противное трение. Обернулся. Говоривший резал боковину дверного проема ножиком. Влево-вправо. Влево-вправо.
Две зарубки, два дня.
Одна над другой зияли глубокие насечки. Первые ступеньки бесконечной лестницы.
В доме нет дров, а вчера перед сном было прохладно. Придется рубить.
В доме нет дров, а вчера перед сном было прохладно. Придется рубить.
Он развернулся и направился к выходу, попутно захватив с крючка первую попавшуюся куртку.
Из-за стола кто-то шумно подорвался.
Я помогу, мужской голос стянул куртку следом и исчез.
Кухня стала пустынной, и он впервые осмотрелся. Свисающая с потолка убогая лампочка едва давала свет. Тусклые лучи освещали неказистую столешницу, припертую к стене и снизу поддерживаемую убогими квадратными тумбами. На уровне головы висели прямоугольные шкафчики. Цвет невозможно было разобрать. Все было в пыли. Он провел рукой по дверце верхнего шкафчика.
Цвет ореха. Не помню какого. Пыль это останки человеческой кожи. Кто-то смотрел в то окно. Кто-то наблюдал за ореховыми дверцами. Быть может, давно или совсем недавно. Выходит, мы не первые люди в этом крае. Природа должна знать, как с нами обходиться. Она не даст нам погибнуть.
Напротив столешницы стоял железный четвероногий стол с придвинутыми стульями. Чистой ладонью он провел по его поверхности: тонкая кожа ощутила мелкие рубцы и впадины. Пыли здесь уже не было, успели стряхнуть.
Послышался скрип половиц, и он усмехнулся, поймав себя на мысли, что от скрипа становится спокойнее. Он привык к нему, как начинал понемногу привыкать ко всему окружающему.
В животе заурчало. Не ел он, наверно, больше суток, и организм начал сигналить о помощи.
Значит, нервы угомонились. Чудно.
На столе и столешнице не оказалось чего-то пригодного для открывания консервов.
Должно быть, нож забрал тот. Ножом, что ли, дрова рубит?
Он порылся к ящиках. Открывая их один за одним, он видел скудную кухонную утварь пару ложек, вилок, мутных, покрытых слоем несмываемой грязи; несколько кружек, давно потерявших цвет; тряпки с заскорузлыми краями; прямоугольные деревяшки и запыленные куски облицовочной плитки; повстречалась даже наполненная чем-то бутылка. Наконец показалась темная рукоятка с лезвием.
Он проверил подушечкой пальца: тупое, хотя кожу, наверно, проткнет. Взял жестянку и вогнал лезвие в верхнюю часть. На удивление, оно довольно проворно отковыряло крышку. Запрокинул банку, вываливая содержимое в голодный рот. Желейную массу разбавляли куски шинкованной говядины. Вряд ли отборной, но пойдет. Он неприятно ощущал, как все пережеванное опускается по горлу до изголодавшегося желудка. Затем запрокинул снова, вывалив оставшееся.
Золотистая этикетка, синее окаймление. Неплохо постарались для брошенных. Наверно, та девушка тоже хочет.
Лезвие проворно повторило операцию.
Она по-прежнему сидела в кресле, уставившись в окно.
Хочешь поесть?
Резко встрепенулась.
Да.
В гостиной никого больше не было.
Никто не приходил?
Нет.
Она неаккуратно запрокинула жестянку, и часть мяса полетела мимо рта, на штаны. На них было темное пятно. Рядом кисть, плотно сжатая в кулак. Изнутри тек красный ручеек. Взгляд его метался с пятна на кулак, устанавливая причинную связь.
Она еще раз запрокинула жестянку. Ручеек спокойно стекал по коже.
Это что?
Ее словно молнией сразило. Мгновение и она повернула к нему заплаканное лицо. Подбородок задрожал. Она опустила глаза на кулак и раскрыла его.
Я хотела и замолчала, а слезы капали рядом с кистью.
На трясущейся ладони лежал кусок стекла, небольшого, но острого. Его края изрезали все линии жизни.
Хотела порезать себя?
Она едва слышно всхлипнула. Он стоял в злой растерянности. Неаккуратным движением выхватил стекляшку и бросил в разбитую груду. Тот раскололся на еще меньшие осколки.
Бордовая кровь вытекала из рваных бороздок женской ладони.
Черт, делать ей нечего? Вздумала угробить себя ага, сейчас.
В голове гнев перемежался с заботой. Кляня ее, он все равно соображал, как помочь. Внезапно пронеслась мысль о тряпках и тело его оказалось на кухне.
Они грязные, вода ржавая. С чем была бутылка?
Руки действовали инстинктивно, не было времени обдумывать. Они открыли нижний ящик и вынули прозрачную с пятнами бутылку. Открутили тугую крышку, и изнутри вырвался едкий аромат. Потом схватили ножик и отрезали нижнюю часть футболки.
Она почище тех тряпок.
Вылили жидкость на ткань. Ноги понесли обратно.
Девушка сидела в той же позе и не отрывалась от окровавленной руки.
Будет больно.
Он опустил ткань на ладонь. Девушка пискнула, но на большее не решилась. Чувство вины задушило все иные ощущения. Он обмотал ткань вокруг раны и коряво завязал.