Во всяком случае, дело было. Документ в две странички, если верно составлен, мог решить вопрос. Этот ну, пусть Григорий Александрович стремительно прочитал обе и воскликнул театральным, но исчезнувшим голосом:
Да это же филькина грамота!
До этого на них и внимания не обращали, голоса журчали, звенели вилки, и кто-то пристраивался к фортепиано. Все замерли только не в гробовой, а в какой-то громовой тишине. Андрей встал, сжимая зачем-то в руке попавшуюся бутылку. В конце концов, адвокат мог и не знать. Но эти усмешки, которые вспыхнули, проползли по губам ящерками и тут же спрятались, эта едва скрытая забава и тревожное, но всё же вальяжное, сытое ожидание детали, поджегшие сухую солому. Они бросились в глаза мгновенно, сразу полутора десятками лиц, и требовать от адвоката извинения сделалось бессмыслицей.
Филькин это была его, Андрея, фамилия. Он не дал её ни жене, ни детям, но сам носил с гордостью пятиколенной памяти, бережно подтверждённой ещё даже дагерротипами. И насмехаться над нею он бы не позволил никому.
Пусть брат и не знал, но Михаил-то Александрович не вступился мгновенно, а именно явственно усмехнулся, да ещё со всей возможной двусмысленностью, кратким движением лицевых мускулов выводя на свет семейную предысторию с неуловимым, недоказуемым и перманентным снобизмом по отношению к браку ветеринара и фельдшерицы. Имелся в этой истории особенный и покровительственный пункт, согласно которому Филькин не должен был чувствовать себя ущемлённым в их обществе, а говорить с ним потому следовало в продуманных выражениях и не обо всём.
В лицо старшему Венециановскому Андрей и выплеснул несколько хлещущих, жгучих фраз, сколько уж нашлось в обойме. «Так-то, и честь имею», закончил он цитатой из Гессе, с наслаждением успев подумать, что никто из этих сытых снобов цитаты не распознает. Он бы и ушёл немедленно, да Люба, вся в пунцовых пятнах, пыталась вытянуть бутылку из кулака. Тогда он бутылку оставил, а Любу взял за руку. «Мы, это мы он бросил, будто булыжник на стол, уходим навсегда». И Люба встала и ушла с ним. Превратил он её в орудие мести, взял в заложники своего унижения или увёл за барьер выбора, который всегда возможен в жизни и всегда раскалывает душу, об этом его совесть годами вела хриплый, сумасшедший спор сама с собой. Успокоить-то её можно было трезвой мыслью, что сделанного не воротишь. Только как бы хотелось воротить!..
Одним слитным движением Андрей свернул в переулок, проскользнул мимо сугробов, припарковался двумя колёсами на тротуаре и, привычно не дожидаясь лифта, взбежал сначала до четвёртого этажа, а потом, придержав дыхание, ещё на два. Позвонил.
Вообще-то, Андрей, несмотря на вспышки характера, был строгий, упорядоченный человек. Антип всего третий раз видел, чтобы отец приезжал так в ночь, без предупреждения и с такими глазами. Однажды когда тот захлопнул дверь и, вместо того, чтобы вызвать слесарей, помчался за полтысячи вёрст за ключами. И потом чтобы разыграть какую-то бешеную ревнивую сцену с матерью.
Но сейчас Андрей сделал небывалое. Он потянулся к сыну. Обнял его одной рукой и неловко, уколов усами, поцеловал в щёку. На Любу, вышедшую следом, он взглянул как-то виновато. Артём протиснулся между матерью и братом. Андрей обнял и его, но иначе крепко и уже не целуя. Выпрямился, стряхнул наконец с головы шапку и треснувшим голосом сказал, словно одному ему, младшему:
Вот, Тоша А у нас У нас бабушка умерла.
Глава вторая
I
А вот и мы к тёще на блины!
Антип, из-за плеча Ивана, заметил, что ему как-то странно обрадовались, с опаской.
Откуда ты только свалился! Один? Ираида Петровна даже выглянула в коридор, будто проверить Иваново мы.
Как перст. Только с электрички. Он повернулся к Антипу и шёпотом признался: Мы тут с Сашкой два дня каботажничали. На просмотре. Днём его отправил. Приняли. Ох, и штормит сегодня
Ну же, как маленькая? Как Леночка? Как вообще? тормошили его голоса.
Выписали, заявил Иван, как последнюю новость.
Да знаем, что выписали! воскликнула Ираида Петровна. Ест-то хорошо? На кого похожа?
Да кто, кто? раздались и двоюродные голоса.
Опять поднялся Михаил Александрович.
Вот это я и откладывал для тех, кто ещё не в курсе. Спешу поделиться радостью: в нашем внучатом мальчишеском стане наконец появилась девочка! Лена неделю назад родила. Первого числа, что замечательно. Новый год новая жизнь.
Как перст. Только с электрички. Он повернулся к Антипу и шёпотом признался: Мы тут с Сашкой два дня каботажничали. На просмотре. Днём его отправил. Приняли. Ох, и штормит сегодня
Ну же, как маленькая? Как Леночка? Как вообще? тормошили его голоса.
Выписали, заявил Иван, как последнюю новость.
Да знаем, что выписали! воскликнула Ираида Петровна. Ест-то хорошо? На кого похожа?
Да кто, кто? раздались и двоюродные голоса.
Опять поднялся Михаил Александрович.
Вот это я и откладывал для тех, кто ещё не в курсе. Спешу поделиться радостью: в нашем внучатом мальчишеском стане наконец появилась девочка! Лена неделю назад родила. Первого числа, что замечательно. Новый год новая жизнь.
Раздались восклицания.
Поздравляю, в спину сказал Антип. Он-то как раз и не знал.
Как назвать решили? звонко спросила Олеся.
Катенькой, сообщила Ираида Петровна.
Эсмеральдой, одновременно с ней выдал Иван.
Они посмотрели друг на друга вежливо и прозрачно и больше ничего не сказали.
Рядом с Олесей, как вернувшийся король, возвышался Сергей. Антип, однако, обогнул стол и пристроился с другой стороны, потеснив нарядную старушку, тоже Венециановскую. Точней сказать, она, приходящаяся родной тётей хозяину дома, во вдовстве вернула себе исконную фамилию. Ираида Петровна на противоположном конце делилась телефонными подробностями от дочери.
Ну, где бы бросить якорь? огляделся Иван, протирая очки. Чуть нынче не занесло меня не занесло кой-куда. Но звезда Рождества, этот, знаете ли, маяк, ибо ждут и беспокоятся я сам жду и беспокоюсь но ведь этакий шторм!
Он говорил, ни к кому пока не обращаясь. И вряд ли кому-то хотелось, чтоб обратился; а всё-таки смотреть на него было радостно.
Садись уже, Ванечка, появившаяся Василина пристроила его напротив Олеси, да и сама примостилась рядом.
Выпьем же, Васюта, за прибытие блудного зятя! Иван покосился на Антипов бокал и налил себе вровень с тем, только совсем из другой бутылки.
Да, от скромности ты не умрёшь, заметил Сергей.
Антип услышал лишь оскоминную репризу, произнесённую эстрадным фениксом. Иван выпил до дна, хрустнул огурцом и только тогда спросил:
А от чего же я умру?
Аллюзия была так резка, что тут же оба рассмеялись, и Иван немедленно наполнил бокал. Бутылка наполовину опустела. Василина придвинула ему тарелку и попыталась заменить бокал рюмкою. Это ей удалось только после второго тоста, поднятого за то, чтоб в жизни всегда было другое, с этими словами он влил что-то терпкое, рубиновое в высокий фужер, стоявший подле Олеси. Она попробовала отказаться, но Иван локально закричал, ничуть притом не мешая рецепту маринада в хозяйском углу:
Дамское вино! Амбра, морс! Создано для! Божественный аромат и никаких винтов!
Олеся уступила. Антип испугался: винтов-то в этом морсе хватало. Он подумал отвлечь Ивана, но его опередил Женя, оказавшийся не только с сыном, но и с беременною женой, чьё бледное лицо казалось молчаливо заключённым в скобки вечера. Муж обнял её плечо и, перегнувшись через стол, поинтересовался разницею лет.
Одиннадцать, отрывисто сказал Иван.
Многовато, покачал головою Женя. У нас всё же меньше выйдет: семь с половиной.
Тоже девочку ждёте? спросила Олеся.
Тоже
Заговорили про детей, затем через Сашку переключились на хоккей.
Что же, у него и в каникулы тренировки? вмешался Михаил Александрович.
Старушка рядом с Антипом вздохнула, должно быть, расслышав в простом, спокойном вопросе сдержанный вскрик, жалобу вот-вот старика, дожидающегося и всё не дожидающегося прихода внуков.
Две в день, гордо ответил Иван.
Хоть бы сегодня привёз, в голосе Ираиды Петровны та же нотка звучала куда сильнее и почти что упрёком.
Не дорога.
Антип пристально поглядел на Ивана, удивляясь не столько беззастенчивости вранья, вполне разоблачимого, сколько надобности в нём. Водка, меж тем, произвела на Венециановского зятя сказочное действие. Если вначале он то возбуждённо выкрикивал, то шептал и при этом не в шутку покачивался, так что можно было предположить весьма витиеватый путь от вокзала, где днём он отправил сына домой, до этой расположенной в тихом центре, как писали правду (но не только и не всю) в своих объявлениях пронырливые риэлторы, шестиэтажки, то теперь он словно протрезвел. Речь прояснилась, кончики рыжеватых усов, над которыми неустанно трудились его воображение и бритва, сами собой приподнялись, взгляд за стёклами очков, без которых нотка беспомощности появлялась в его лице, сделался строг и ищущ. Вообще, он относился к типу мужчин, которые лет до пятидесяти, до седины способны казаться юнцами.