Школьная психология разных стран за последние десятилетия накопила огромное количество наблюдений и сведений именно об этом феномене. «Коммунальные отношения» Зиновьева это не что иное, как пресловутый буллинг.
«Исследования показывают, что от 10% до 30% детей и подростков вовлечены в буллинг, хотя оценки распространенности буллинга сильно различаются в зависимости от того, как именно производится измерение <> более того, буллинг это не изолированное явление, характерное для отдельных культур. Большое количество исследований, проведенных в разных частях мира, свидетельствует, что буллинг распространен повсеместно»3.
Буллинг, по определению это не просто конфликты между детьми и подростками, не просто агрессивное поведение. Это систематическая травля, причём травля слабых. «Асимметричное соотношение сил вот уродливая суть и отличительная характеристика буллинга <> Превосходящая и принуждающая сила, с помощью которой более сильный агрессор нападает на более слабую жертву вот что отличает буллинг от других форм агрессии»4.
«Слабостью», которая делает ребенка или подростка жертвой буллинга, могут оказаться разные вещи. В одних случаях это просто физическая слабость. В других некоторая обособленность в группе, отсутствие разветвленной сети друзей-приятелей. Или же это может быть какая-то черта характера или какие-то личные обстоятельства, из-за которых именно этот человек будет особенно болезненно переносить нападки и насмешки и т. д. Может быть много различных вариантов но во всех случаях речь идёт о какой-то уязвимости, о каком-то «слабом месте», делающем человека легкой добычей для тех, кто его травит5.
Во многих случаях инициаторы травли используют буллинг, чтобы сплотить вокруг себя других детей/подростков. «Дети, занимающиеся буллингом, поощряют членов группы объединяться вокруг них, обозначать свою позицию, нападая на жертву, поддерживать сплоченность и единство их клики»6. При этом характерно, что буллингом могут заниматься весьма непохожие друг на друга субъекты. «В существующей литературе даются серьезно различающиеся описания тех, кто занимается буллингом: как легко взаимодействующих со своим окружением макиавеллистов <> или как трудновоспитуемых [лиц], с проблемным поведением и с нарушениями психического здоровья»7.
Эту двойственность часто описывают, говоря, что буллингом могут заниматься как «социально интегрированные», так и «социально маргинализированные» личности. Первые могут отличаться от своих сверстников «более высоким социальным интеллектом и социальным статусом», в то время как для вторых характерны, например, «проблемы с поведением», «антиобщественные черты личности», «подверженность давлению сверстников», «тревожность» и «депрессии»8.
Но буллинг не поддаётся объяснению, даже если сказать, что заниматься им склонны личности не одного, а двух разных типов. Как инициатор / организатор травли, так и жертва травли это не типы личности, а социальные роли. Один и тот же человек может играть разные роли в разные периоды времени или даже в одно и то же время, но в разной ситуации. «те, кто регулярно занимается буллингом и те, кто регулярно оказываются жертвами это две наименее стабильные подгруппы, и в течение школьных лет учащиеся играют в ходе буллинга разные роли <> что касается различий в ситуации, то, например, учащийся может быть жертвой буллинга со стороны одноклассников в школе, но дома подвергать буллингу своих братьев или сестер»9.
В общем, буллинг это не индивидуальная психопатология, а социальное отношение, социальная практика, к которой могут прибегать разные люди с разными целями. Его можно использовать, чтобы сплачивать группу вокруг себя, а можно чтобы повышать свою самооценку.
Но что делает такую практику вообще возможной? Чтобы использовать вражду, для той или иной цели, нужно, чтобы вражда сначала возникла. Трудно не ощутить, что в буллинге есть нечто вызывающе иррациональное. Мы привыкли думать, что для серьезной, продолжительной вражды нужны серьезные причины; что если уж люди враждуют, то, вероятно, их интересы столкнулись в борьбе за какой-то ценный ресурс. Между тем, для начала буллинга вовсе не требуется, чтобы жертва была соперником инициатора травли, в каком бы то ни было отношении. Как мы видели, единственное, что требуется это слабость жертвы, делающая её лёгкой добычей.
Учитывая как иррациональность буллинга (в указанном выше смысле), так и его кросскультурный характер, не может не возникнуть предположение о чисто биологических корнях этого явления. Мы ощущаем импульсы выстраивать иерархию в наших сообществах так, как это делают и наиболее родственные нам животные (например, шимпанзе). Индивид следует этим импульсам, в той мере, в какой они (ещё) не преобразованы специфически человеческим аспектом личности.
Прежде чем согласиться с этой мыслью, её необходимо уточнить. Индивид нашего биологического вида (Homo sapiens sapiens) обладает качественно большей силой интеллекта, чем представители других биологических видов. Эта сила проявляется в том, что мы можем представлять себе вещи, которых не видим сейчас, или умозрительно конструировать то, чего не видели вовсе. Мы можем мысленно «работать» с этими конструктами памяти и воображения. Впрочем, их можно назвать и просто «конструктами воображения», поскольку известно, что память тоже использует силу воображения: достраивает, додумывает, воображает образы, отталкиваясь от ряда опорных точек10.
Способность представлять то, чего уже нет или чего ещё не было, позволяет человеку мыслить о прошлом и о будущем, планировать свои действия на длительный период времени. Эта же способность позволяет человеку придумывать новое, создавать культуру и жить в мире культуры, а не только в природной среде. Таким образом, эти особенности человеческого интеллекта резко отделяют нас от других живых существ, позволяют нам вести специфически человеческий, а не животный образ жизни.
Однако легко заметить, что склонность к буллингу то есть, к систематической травле тех, кто слабее, этими особенностями человеческого интеллекта ещё никак не затрагивается. Скорее, верно обратное человеческое воображение может воспламенять и разжигать отвращение или ненависть к жертвам буллинга.
Дело в том, что влечение и отторжение у человека тоже направлены на образы и представления, сконструированные воображением. Даже гастрономические или сексуальные желания, физиологическая основа которых наиболее очевидна, направляются именно на воображаемые объекты.
При этом, конечно, воображение работает не на пустом месте, но на основе впечатлений и образов, почерпнутых из личного опыта и/или из культуры (литературы, изобразительного искусства, кинематографа, шоу-бизнеса и т.п.).
Например, что происходит, когда человек (особенно молодой но во многих случаях и зрелый) влюбляется? Включается воображение, и перерабатывает впечатление, произведенное новым знакомым или знакомой, в неотразимо привлекательный образ. И уже этот, созданный воображением образ, вызывает пылкую страсть. А в том, что воображение так активизировалось при виде именно этого человека, могут сыграть роль, как отголоски предыдущего жизненного опыта, так и впечатления, испытанные при просмотре каких-нибудь фильмов, чтении книг и т. п.
Воображением сконструированы не только объекты наших желаний, но и предметы, в которых мы видим источник угрозы. Часто бывает, что человек всю жизнь страдает от какой-нибудь иррациональной фобии перед пауками, муравьями и т.п., но недооценивает ту или иную реальную опасность. Его воображение превратило паука в нечто крайне страшное или крайне отвратительное, а о реальной опасности оно попросту ничего не знает.
Что делает человека счастливым, или, наоборот, несчастным? Не обладание какими-то «объективно ценными ресурсами» (абсурдность словосочетания «объективная ценность» давно, тщательно и подробно продемонстрирована в рамках экономической теории). Человек счастлив, доволен, высоко оценивает самого себя и свои действия, когда овладевает предметами, которые именно ему представляются как желанные, и когда одолевает предметы, именно ему представляющиеся опасными, вредными, отвратительными. Можно предположить, что если бы человек мог произвольно и сознательно, своим решением, выбирать и желанные и отталкивающие предметы, он всегда был бы абсолютно счастлив, выбирая только легкодоступные предметы желаний, и только легко устранимые источники страха и отвращения.
Но, конечно, человек не подбирает эти предметы по собственной воле. Они спонтанно конструируются и реконструируются воображением на основе предыдущего опыта своего собственного опыта и опыта других людей, выраженного в текстах и образах культуры.