Но, конечно, человек не подбирает эти предметы по собственной воле. Они спонтанно конструируются и реконструируются воображением на основе предыдущего опыта своего собственного опыта и опыта других людей, выраженного в текстах и образах культуры.
Тем не менее, в спонтанном функционировании человеческого воображения отчетливо проявляется тенденция «упрощать» нам жизнь, облегчая негативные, болезненные эмоции. Например, большинство людей относительно редко вспоминают, а вспомнив редко задерживаются мыслью на смерти, хотя смерть неизбежно ожидает каждого из нас. Нам неприятно даже думать об опасных или отталкивающих вещах и воображение направляется по пути наименьшего сопротивления. Вероятно, это же избегание сопротивления побуждает людей воображать в качестве врагов, источников беспорядка, или просто как неприятных типов, таких людей, которые заведомо уязвимы, заведомо слабее нас. Борьба с ними позволяет испытывать радость победы, не требуя высоких издержек.
Это, по-видимому, объясняет важнейшую характеристику буллинга асимметричное соотношение сил. Буллинг это борьба, которую ведут именно для того, чтобы почувствовать себя победителем с наименьшими издержками. Таким образом, буллинг вполне рационален если только принять во внимание, что первичная цель буллинга субъективное удовлетворение, а не овладение какими-то материальными ресурсами.
Впрочем, именно потому, что буллинг способен приносить субъективное удовлетворение, его можно использовать и для достижения других целей. Как упоминалось выше, буллинг может использоваться, чтобы сплотить группу вокруг инициатора и, тем самым, повысить его (инициатора) социальный статус. Из сказанного выше логика этого процесса уже ясна. Инициатор буллинга, начиная травлю более слабого субъекта, делает явной слабость своей жертвы и, тем самым, создаёт соблазн для зрителей испытать радость победы с заведомо низкими издержками, примкнув к более сильной стороне.
В такой ситуации воображению зрителей легко представить дело таким образом, что жертва действительно является неприятной, отталкивающей или даже опасной и они присоединятся к травле с полной уверенностью в своей правоте. А общее дело, причем успешное и приятное, сближает людей, создаёт у них чувство общности.
Феномен переноса враждебности на заведомо слабого «козла отпущения» и сплочения группы общей враждебностью к этой жертве, обнаружил, независимо и от А. А. Зиновьева и от школьных психологов, известный французский литературовед и антрополог Рене Жирар.
Где он это увидел? Не в жизни советских людей и не в жизни школьников, а в античных мифах и в текстах Библии с той разницей, что античные мифы обычно выражают точку зрения толпы, враждебной отщепенцу, а библейские нарративы встают на сторону жертвы, ясно утверждая её невиновность (ср. историю Иосифа и его братьев или историю Иова в Ветхом Завете, или историю самого Христа в Новом Завете).
Естественно, Жирар придумывает для этого феномена своё собственное название. Не «коммунальные отношения», как у Зиновьева, и не «буллинг», как в психологии, а «цикл миметического насилия»11. В ходе этого «цикла» конфликты между разными людьми внутри сообщества отходят на задний план их вытесняет общая ненависть к «козлу отпущения», к отщепенцу, к жертве общей травли. «Существует взаимная конкуренция скандалов, которая продолжается до того момента, когда на сцене остаётся лишь один вызывающий наибольшую поляризацию скандал. В этот момент сообщество мобилизуется против одного-единственного индивида»12.
Анализируя античные мифы, Жирар приходит к выводу, что именно из спонтанного коллективного насилия против отщепенцев вырастает известная большинству народов древности форма культа жертвоприношение.
«Кровавые жертвоприношения суть попытки смягчить или умерить внутренние конфликты архаических сообществ, воспроизводя, как можно более точно, за счёт жертв-заместителей первоначальной жертвы, реальные насилия, которые в неопределимом, но отнюдь не мифическом прошлом действительно примиряли сообщества, благодаря механизму единодушия <> хотя они отличаются друг от друга в подробностях, их основные структурные признаки всегда те же самые, и именно модель коллективного спонтанного насилия их и вдохновляет очевидным образом»13.
Субъективную логику перехода от коллективного спонтанного насилия к регулярно повторяемому ритуалу Жирар объясняет тем, что люди запоминают то чувство общности, то переживание единства, к которому привело коллективное спонтанное насилие. Они интерпретируют этот опыт таким образом, что убитый оказался жертвой, угодной богам; что боги, получив эту жертву, даровали сообществу мир и благоденствие. Следовательно, принесение жертв нужно возобновлять регулярно14.
Очень возможно, что Жирар, увлекшись своей теорией, преувеличил фундаментальную роль жертвоприношений в становлении человеческой культуры. «Всё говорит о том, что ритуалы жертвоприношения появились первыми во всех сферах жизни в истории человечества <> Всё то, что мы называем нашими культурными институциями, должно было первоначально произойти из ритуальных действий»15. Настолько широкие обобщения просто напрашиваются на критику. Можно выдвинуть серьезные возражения и против идеи Жирара о всецело «миметической» природе человеческих желаний.
Однако есть некоторые вещи, которые можно считать достоверно установленными и помимо Жирара с его анализом мифов.
1) Спонтанное коллективное насилие против отщепенцев это реальный феномен.
2) Отщепенец это не тип личности, а социальная роль. На неё могут вытолкнуть любого человека, в каком-либо отношении уязвимого, имеющего слабые места.
3) Организатор/ инициатор коллективного спонтанного насилия это тоже не тип личности, не должность и не социальный статус. Заранее неизвестно, кто в каждом конкретном случае выступит таким инициатором.
Спонтанное коллективное насилие, вспыхивающее в заранее неизвестный момент времени и случайным, непредсказуемым образом выбирающее своих жертв, несовместимо с упорядоченным существованием человеческих сообществ. Следовательно, любое человеческое сообщество должно иметь механизм, упорядочивающий спонтанное коллективное насилие и направляющий его в какую-то сторону, приемлемую для сообщества. Характерные для древних культов жертвоприношения действительно подходят на роль таких механизмов. Они подчиняют акты насилия определенному порядку и графику; вместе с тем, они позволяют заменить случайные жертвы специально подобранными. В большинстве случаев эти специально подобранные жертвы оказываются вовсе и не людьми, но живыми существами других биологических видов (хотя не всегда многие культы разных народов подразумевали и человеческие жертвоприношения).
Здесь следует обратить внимание на двусмысленность, заложенную в самом ритуале. С одной стороны, он должен заместить спонтанное насилие упорядоченным, формализованным действием. С другой стороны, он не будет достигать этой цели, если станет слишком формализованным. Он должен быть достаточно гибким, чтобы давать выход человеческой враждебности и приносить переживание единства именно там и именно тогда, когда люди, составляющие сообщество, в этом наиболее нуждаются. Поэтому организация ритуала это постоянное балансирование между упорядоченностью и спонтанностью. Тонкое искусство, владение которым дарует власть.
На самом деле, фигура носителя власти встречается здесь уже второй раз. Первым носителем власти был уже многократно упомянутый инициатор коллективного спонтанного насилия (буллинга). Но его положение неустойчиво; в этой роли может выступить если не абсолютно каждый, то очень многие.
Организатор ритуала, который знает, как именно, когда и кого приносить в жертву, чтобы это дало наибольший эффект уже гораздо более могущественная и опасная фигура. Но поскольку это фигура не просто опасная, но и необходимая, сообщество не может допустить, чтобы доступ к этому положению был у любого случайного человека. Чтобы удостовериться, что распорядитель ритуала понимает, как использовать свою силу, и не направит её на разрушение сообщества, требуются фильтры в виде специального подбора кандидатов, длительного обучения, эксплицитно выраженного признания со стороны других, более опытных распорядителей. Так распорядители ритуала выделяются в отдельную социально-профессиональную группу. И эта группа становится, помимо прочего, группой носителей власти.
Но как дело обстоит в более поздних обществах? В культурах, отказавшихся от ритуальных убийств, от принесения в жертву богам, как людей, так и животных? Разумеется, здесь тоже есть механизмы, упорядочивающие коллективное насилие и направляющие его в определенную сторону. Выглядеть они могут по-разному, но в каждом таком механизме есть три структурно необходимых элемента.