Ты в силах запомнить это простое китайское имя?
Да.
Тогда ответь, почему ты не называешь меня так?
Я думал, вам не понравится, сказал раб.
Думать нужно всегда, в этом ты прав. Но порой следует этого и не делать. Впрочем, начинай
Закрутился станок, глина под тонкими пальцами юноши поехала вверх, приобретая выемку, которая все углублялась по мере роста будущего изделия. Изящные стенки сосуда свидетельствовали о большом мастерстве юноши.
Но китаец только покачал головой:
Плохо, очень плохо. Этим не годится даже черпать воду.
Тотмий посмотрел на почти готовый кувшин, к которому оставалось только ручки прилепить и можно обжигать в огне Почему Ну-от-хаби недоволен?
Ты думаешь, я шучу? спросил китаец.
Да, хозяин, вы ошибаетесь, твердо заявил юноша. Если сделать стенки тоньше, глина не выдержит собственной массы. Я много раз убеждался в этом.
Надо же, а я думал, что ты занят чем-то более важным, уборкой дома, к примеру, или другими полезными делами. Тебе не пристала работа гончара.
Да, я не гончар, после небольшого раздумья сказал молодой человек. Но я хочу научиться обращаться с материалом, из которого можно сделать форму
Зачем тебе это? китаец лукаво сощурился на юношу.
Я хочу делать человеческие лица.
Лепить гримасы? Да, это занимательно, поддел Ну-от-хаби. Серьезная работа.
По его чуть ироничному тону невозможно было установить, шутит ли он или говорит всерьез.
Не смейтесь, хозяин! воскликнул юноша. Я всю жизнь стремлюсь познать искусство, делающее глину похожей на живых существ.
Всю жизнь? переспросил китаец. А сколько тебе будет в годах? Допустим, семнадцать. Год ты живешь у меня, и прибавь пару лет на то, что ты называешь «всей жизнью». Это будет три. Три года. Для тебя, быть может, это и много. Но всегда найдется кто-то старше и мудрее тебя, который поднимет тебя на смех, если ты скажешь о своих годах. Я занимаюсь ювелирным искусством гораздо дольше, чем ты живешь на свете. Так что ты имеешь в виду, когда говоришь, что шел к этому всю жизнь?
Это несопоставимо с тем, сколько вы живете на земле. Ответил юноша, потупив взор.
Вот, я уже слышу слова мудрого человека, сказал китаец с одобрением.
И все же это не три года, а семнадцать! упрямо произнес молодой человек. Я действительно не помню перед собой иной цели.
Никогда не говори опрометчиво, иначе будешь несчастным, ответил Ну-от-хаби. Подумай прежде, чем о чем-то сказать.
Ну-от-хаби, вдруг спросил Тотмий. Почему у вас нет учеников?
Китаец хитро взглянул на молодого человека:
Нет достойных.
А как стать достойным? не унимался юноша.
Тот еще более лукаво посмотрел на своего раба:
Зачем тебе это знать?
Зачем? молодой человек замялся, но тут же решительно выпалил. Я бы хотел учиться у вас.
Китаец с улыбкой на губах замотал головой.
Но почему? Почему, Ну-от-хаби? воскликнул юноша. Я не подхожу? Я недостоин вас, потому что я ваш раб, иноземец? Вы не хотите взять в ученики своего соплеменника, китайца, зачем же вам я и отчего я об этом спрашиваю?! молодой человек вскочил с места, схватил с круга недоделанный кувшин и зашвырнул его с размаха в таз с глиной, а сам принялся мыть руки в другом тазу, где была вода.
Нет, тихо ответил китаец. Все это не имеет для меня никакого значения.
Тогда что же? спросил раздосадованный юноша.
Ты напрасно уничтожил хорошую работу, Ну-от-хаби кивнул в сторону глины, валявшейся в тазу.
Вам не понравилось.
Всегда верь себе. Даже те, кого ты уважаешь, нарочно или случайно могут высказывать ошибочное мнение, произнес китаец и глубоко вздохнул.
Потом сказал:
Знаешь, Тот-мий, каждый наделен своим даром. У кого-то это красота, у кого-то чудесное зрение. Мой учитель выбрал меня из числа многих, увидев мои иероглифы. В то время я мечтал о ремесле художника. Ни я, ни другие не видели ничего особенного в том, как я выписывал знаки, для меня это не имело значения, я стремился рисовать совсем другое. Но старый ювелир Лок-хинь усмотрел в них особую отточенность линий, вкус, твердую руку и, как он говорил, учуял легкое дуновение зарождающегося дара. Он взял меня и обучил прекрасному делу. Одного из всех. Его сыновья ненавидели меня, их было четверо, но весь дар, данный семье, боги заключили в их отце, не пролив из этого священного кувшина на детей ни единой капли. Так и с тобой. Пойми, я не могу сделать из тебя ювелира. Потому что ты непригоден к этому.
Понятно, хозяин, молодой человек взял тряпку и стал вытирать руки; все его движения были нервны и импульсивны.
Да, ты не ювелир, ты рожден с другим даром, какого нет у меня, продолжал размышлять вслух Ну-от-хаби. Тебе не дано копаться в мелких вещах, корпеть над едва различимой линией, поворотом завитка, зубчиком оправы. У тебя стремление не к плоскости, а к объему, к большому, массивному. Ты прекрасно чувствуешь оттенки, свет и тень. Настолько, что смог бы стать художником
Но, хозяин
Меня зовут Ну-от-хаби. Прискорбно, что это имя никак тебе не дается, невозмутимо сказал китаец, разгуливая по дому.
Я помню, я оговорился, поправился юноша, боясь, что ювелир прекратит разговор, так волнующий его сердце.
Ты умеешь сознавать свои ошибки и не боишься говорить о них, это очень дорогое качество, его нечасто встретишь даже среди сильных духом людей! Ну-от-хаби дружески похлопал юношу по спине. Мне не жаль обучить тебя своему искусству
Благодарю вас! поспешил обрадоваться молодой человек и услышал:
Но вряд ли это принесет тебе удовлетворение. Потом, когда ты поймешь, что занят нелюбимым делом, к которому остыло сердце, ты будешь обвинять меня и покрывать позорными словами память обо мне.
Нет!
Да, Тот-мий! Ты не из тех, кто простит себе это. Ты не сумеешь долго терзать свой дар, держа его в клетке чуждого тебе ремесла. Я старый человек, я знаю, что истинный твой покровитель, живущий внутри тебя, оставит память о тебе в делах твоих и твоих работах.
В каких работах? Ну-от-хаби? у Тотмия кончалось терпение.
Посмотри на свои твердые руки, сильные кисти, чуткие пальцы. Это не орудия ювелира. Сравни, китаец показал юноше маленькие сухие ладони и пошевелил фалангами нервных остроконечных пальцев. Сам бог создал тебя для твоего дела. Ты действительно не гончар. Но ты не ювелир и не художник.
А кто? широко открытые глаза юноши с жадностью ждали ответа.
Ты будешь скульптором, заключил Ну-от-хаби.
Скульптором? неуверенно переспросил молодой человек.
Да, Тот-мий. Есть такое искусство. И оно твое. Я это понял еще в первый день нашего знакомства, когда так неожиданно выменял тебя на украшения у черного дикаря. Ты дорого мне обошелся. Но ты создашь настоящие шедевры. И тебя будут помнить. Я это знаю. А вот мое искусство, добавил китаец со вздохом. Разойдется по странам и землям вместе с караванами, и никто не будет знать имя создателя блестящих золотых штучек, хотя все восхищаются ими
Он помолчал, а потом сказал почти весело:
Я буду учить тебя, Тот-мий. Но ты должен помочь мне вылить золотую статую. Для этого необходимо сначала вылепить ее из глины, и сделать это хорошо, что оказалось мне не по силам. Хочешь ли ты попробовать себя в таком деле?
Я не могу обещать, что справлюсь, промямлил юноша. Я же еще ничего не умею, я же пробовал
А вот так никогда не говори, наставительно заметил Ну-от-хаби. Так ты можешь думать, но будь достаточно мудр, чтобы не произносить этого никогда, дабы завистливые уши недоброжелателей не уловили и следа твоих сомнений. Гони прочь дурные мысли. Они не помогут твоим успехам. Берись за неизведанное и смело иди вперед. Ты понял меня, мой ученик?
Да, понял, со счастливой улыбкой ответил Тотмий и впервые в жизни произнес слова: Мой учитель.
Глава 6. 1368 год до Р.Х.
Нижний Египет.
Неподалеку от дельты священного Хапи, плефрах в пятнадцати от крестьянского поселения обособленно стояла убогая хижина бедняка-земледельца.
У крестьянина было восемь детей: старшие уже выросли, завели семьи и трудились вместе с отцом на благословенной земле дельты; младшие помогали матери в ее тяжелой работе по хозяйству. Так было заведено из месяца в месяц, из года в год
Но в этот день две малолетние дочери и сын бегали вокруг хижины, беспечно крича и смеясь, счастливые тем, что мать не дала им никакого задания. А та в это время сидела в хижине на полу и обреченно глядела на страдания ребенка, девочка лет шести, тяжело дыша и стеная, металась по полу.
Ра стоял в зените, и было очень жарко. Хапи испарял воду в бледную голубизну неба, и над землей висело сизое марево. Старик в одеянии странника, прямой, как его палка, и такой же коричневый, приближался к хижине с запада и, поравнявшись с ней, уже хотел пройти мимо, как вдруг остановился, будто что-то почуяв. До его ушей долетел стон девочки. Старик нахмурился, направился к хижине и, остановившись на пороге, всмотрелся в сумрак помещения. Вместе с ним внутрь жилища проник слепящий свет солнца, выхватив из темноты убогую обстановку и человеческие фигуры. Старик скользнул взглядом по скудным крестьянским пожиткам, по горке посуды, сваленной возле затухающего очага, по грязной соломе, заменяющей постель, и присмотрелся к лежащему на ней маленькому высушенному жаром тельцу девочки.