Однако поездка в Печеры Псковские, оставившая по себе неизгладимое воспоминание, стала для меня поворотным пунктом в определении моих гораздо более серьезных отношений с Церковью Христа. Встречей со святостью подлинной, живой и настоящей, без всяких «кавычек»»
Семья
Оторвавшись от рукописи, он вновь вспоминал то лето после посвящения, и первое большое горе, постигшее их вскоре после того, как стал священником весною.
Рукополагали его на Вознесение. Вовсю цвела сирень, и ее буйный аромат вливался в распахнутые настежь окна, перебивая даже запах ладана, которым кадили густо в алтаре за службой. А он так волновался, что, когда его по чину обводили трижды вокруг престола, старенький владыко, глянув с добрым пониманием, даже сказал серьезно сослуживцам: «Держите крепче ставленника, а то он сейчас, наверно, выпрыгнет в окошко».
Буквально за неделю до того Чернобыль грохнул. В те дни было у всех предчувствие вселенской катастрофы, и даже те, кто никогда не помышлял о Боге, испугались конца света. В среде же верующих тем более царили апокалиптические настроения. «Третий ангел вострубил упала с неба звезда, подобная светильнику, и пала на третью часть рек и на источник вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие умерли от вод тех горьких», читали верующие в «Откровении Иоанна Богослова», и друг другу говорили при встрече: «Ну все, началось. Как, вы не знаете? Да ведь чернобыль это вид полыни!». Однако, помаленьку улеглось. Сперва сумели затушить и заглушить разрушенный реактор, затем нам показали по телевизору, как самоходный робот разгребает радиоактивные завалы на крыше разрушенного блока, а к середине лета ученые мужи народу объяснили, что ситуация теперь, мол, под контролем. Про радиацию ничего не знали толком, кроме, разве что, по слухам, все участники аварии померли примерно через месяц и были тихо похоронены, а «в зоне», сожженный радиацией, образовался мертвый «рыжий лес». Говорили, что часть радиации попала с ветром в Белоруссию, и оттуда спешно народ переселяют.
Новоиспеченный отец Сергий тем временем мирно жил и служил у себя в приходе, в глухомани, до которой, казалось, даже отголоски катастрофы не доходят. Уговорив жену провести с ним отпуск, он снял в соседней деревеньке домик, в котором они поселились втроем с малышкой-Машей, а на службы ездил на велосипеде. Жена, не одобрявшая его религиозных увлечений с самого начала, стать «матушкой» и разделить с ним жизнь по вере отказалась наотрез, и разговаривать об этом не пожелала раз и навсегда с ним. Его священство для нее как будто не существовало. Однако, вне этого все оставалось как будто по прежнему, и время они проводили вместе все втроем вполне счастливо: катались в лодке, удили мелкую рыбешку, ходили в лес по ягоды и ранние по тому году грибы, плескались с Машей на теплом мелководье заросшей илом и травой медлительной речушки в общем, пастораль, и только.
Раза два заметил он каких-то теток с приборами, что-то делавших поодаль с пробами земли и воды из речки, но в свете тех событий большого значения не придал: ну что ж, проверяют, видать, на всякий случай. А в конце июля деревья стали как-то слишком рано уж желтеть. И скоро листва на них пожухла, причем с одной той стороны, которая была обращена на юг. Возможно, что и от жары то лето выдалось на редкость знойным. Так и стояли в ряд деревья вдоль дороги будто опаленные пожаром, с пожухлою, скрутившейся листвой с той стороны, где их как будто бы лизнуло пламя. Сергея этот факт насторожил, ведь он по образованию был специалист по атомной энергии, физик-инженер. Не желая тревожить жену своими подозрениями, он промолчал тогда. Однако, из опасения, что это может оказаться неспроста, под предлогом обещанного ухудшения погоды и возможного похолодания он поспешил ускорить их отъезд домой в Москву, не дожидаясь больше окончания их отпуска и тех счастливых дней.
А спустя неделю Чернобыль вторгся в их собственную маленькую вселенную Маша тяжко заболела. Сперва пошли по всему телу пятна, скоро превратившиеся в синяки, и поднялась температура. А день на третий, подняв с горшка ребенка, мать с ужасом увидела, что он полон черной крови. И началось Врачи только руками разводили: не то «красная волчанка», не то еще какая-то напасть с мудреным названием. В общем, детский организм вдруг как будто сошел с ума и ополчился собственным иммунитетом на свои сосуды. И почки, в которых тех сосудов километры, не выдержали первыми. Прогноз неукротимый, злокачественный нефрит, и в результате смерть не далее месяцев трех-шести. Возможное лечение гормоны, вдруг помогут? Никто не знал, как быть, а меж тем ребенок просто таял на глазах. Ручки обвисли плеточками, тонкие пальчики стали совсем прозрачными, а с побледневшего осунувшегося личика на папу с укоризной смотрели ставшие огромными детские глаза: «Ведь ты же можешь все, так помоги мне».
Говорят, «кто не был на войне, не видел смерти тот Богу не молился». Он тогда молиться стал ночами. Убедившись, что дорогие его забылись наконец тревожным тяжким сном, вставал тихонько, чтоб не потревожить, и уходил на кухню, где в кромешной тьме поклонов бил по тысяче и больше, до изнеможенья, иль до утра стоял, бывало, на коленях со вздетыми вверх, к небесам, руками и исходил горячими слезами. Но Небо все молчало, было глухо к его мольбам. А между тем ребенок уходил, жизнь в ней кончалась. И тогда зимой однажды, в ночь накануне Николина дня, придя в отчаяние и возопив, он поставить Богу дерзнул условие: «Ты можешь все, Ты можешь мне помочь, я верю, знаю значит, Ты не хочешь. Почему, зачем не мне судить. Но знай, что если Ты меня покинул, если не захочешь мне помочь и бросишь нас на произвол злого рока и я Тебя покину, брошу веру, и жить не стану, удавлюсь, когда умрет ребенок», сказал так Богу, и молиться бросив, злой, отправился к постели дочери дежурить, ее держать в руках биение слабой жизни и детский сон хранить, как память о любви.
Жена наутро, заранее договорившись, повезла Машу к какому-то целителю-буряту. И хоть не верил он, и думал о вреде, и опасался, как бы не вышло хуже не стал перечить понапрасну, чтобы не рушить пусть и призрачной надежды, которая уж много раз, явившись было через тех или других, обманывала горько. Стоял мороз. Закутав Машу в шубу и платки, она ушла, а он, проводив их до машины, пошел домой и принялся слоняться, не зная, чем себя занять все из рук валилось, а молиться он не хотел. Не стал он больше обращаться к Богу: все что можно, уже сказал Ему, и замолчал, возможно, навсегда.
Несколько часов прошло, они вернулись. Жена была растеряна, о чем-то думала своем, и отвечала на его расспросы невпопад. Да он особо не настаивал в расспросах.
Да, такой важный. Он руками все над ней водил. Сказал зачем-то, что почка сплющена одна, но никакой болезни он не обнаружил. Озадачен очень был. Просил придти к нему еще, через неделю. И денег с нас ты представляешь? он не взял, сказал, что ничего пока не сделал, что должен разобраться, а пока ничем чтоб не лечили, будет от гормонов только хуже.
О чем-то думала она, но он не стал выпытывать, чтоб не замкнулась. И точно, спустя время сама пришла к нему.
Ты знаешь, тут она замялась. Он ее не понукал, Встреча странная была у нас сегодня. Я выходила с Машей из такси напротив самой двери и поскользнулась. Навстречу мне шагнул смешной такой старик: бородка белая и волосы седые из-под шапочки, как у тебя, похожей на скуфейку. Меня он поддержал, а Машу поднял. И подержал ее, пока я расплатилась с шофером. Потом сказал ей, мне передавая, с улыбкой ласковой такой: «Что, деточка, болят у тебя глазки? Ну, не плачь, и мама с папой тоже пусть не плачут. Все у тебя пройдет зимой холодной». И нас перекрестил. Пока ее взяла я, шаг шагнула, и оглянулась, чтоб поблагодарить за помощь его уж нет, а улица пуста
Ты что ж? Не поняла? Ведь это он от волнения стал ходить туда-сюда и всплескивать руками.
Кто? Что? Ты думаешь? Да толком говори! Ну?
Как хочешь но это же был сам Никола-Чудотворец! Точно, он. А ты не поняла. Вот и твой целитель не нашел уже болезни никакой. Исцелена! О, Боже! Слава!
Да погоди ты. Раскаркался уже! Где то исцеление?
Увидишь. Теперь она поправится, я знаю. Ты мне верь.
И с того часа чудо Бога вступило властно под их семейный кров. В горшке в тот день они кровь увидали но алую, как будто из аорты. Затем, днями, моча стала прозрачного красноватого оттенка, потом бледней, бледней, и через неделю от той беды не стало и следа. Ребенок поправлялся, начал есть, потом смеяться и болтать, как прежде. В общем, Слава Богу, ожила. И он ожил. Опять молиться начал, и Бога сокрушенно умолял простить его безумие и дерзость. Врачи по прежнему лишь развели руками.
Все это было так явно и со временем прошло, рассеявшись, как утренний туман. Сперва она ходила, было, в церковь по соседству. Ребенка причащала раз в неделю, по воскресеньям, как он ей велел. Сама на исповедь пошла, потом к причастью. Потом все реже, реже А потом ему сказала: «Больше туда я не пойду. Там люди злые. Противные старухи толкаются, шипят, все норовят ребенка дернуть, сделать замечанье, чтоб молчала и не смела меня спросить, или что-нибудь сказать». Как он переживал, но не мог ее он заставлять насильно. Так и кончилось само. А про чудо спустя немного времени она уже без веры говорила: «Да, конечно, поправилась но оттого, что правильно лечили, и организм справился с бедой. А виноват в том ты ты потащил нас в деревню с радиацией свою ведь сам мне говорил про те деревья. И обманул, смолчал вместо того, чтоб сразу бить тревогу и уехать. Вот она и заболела. И чудом жива осталась вопреки эгоизму твоему». Однако, Маша сама тянулась к Богу, к вере и, чуть подросла, настаивала ездить с отцом к нему в деревню на приход. Там приучилась постепенно в церкви читать и петь и стала отцу помощницей в его служении. Тогда разлад с женой пошел уже не в шутку. Но это позже. А в те года ждало еще одно их испытание.