Например, один юный священник, на приходе, который он после меня унаследовал, первым делом для прихожан правила написал, как следует им почитать и уважать его за его «сан», с чем можно обращаться к нему, с чем нет, и как надлежит благоговейно вести себя в его присутствии. Такую вот составил бумагу на нескольких листах, размножил, и раздает всем, кто в храм заходит. Называется «Правила церковного общения». Вот уж действительно, «он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог». А еще объявил прихожанам, что заведенные мной свободные порядки отменяются, больше они не вернутся, мол, нечего и толковать. В церкви должна быть железная единоначальная дисциплина с полным подчинением настоятелю, то есть лично ему. И все должны приносить деньги, пока что в размере «десятины» от дохода семьи, «а там посмотрим по надобности». А кто деньги не принесет, того отлучат от церкви, и не будут причащать. Вот так повел дела этот едва вылупившийся, еще в желтке, птенец. Здравствуй, племя, молодое, незнакомое.
Но «не место красит человека», и люди, увидев эту «мерзость запустения на святом месте», разворачиваются, и уходят к сектантам, потому что «здесь их никто не любит» (см. выше), да и не собирается, здесь сами по себе они, очевидно, оказываются никому не нужны.
Вот удивительно, почему Господь, Который даровал нам закон любви, допустил, что в нашей Церкви зародилась традиция злобы и взаимной неприязни? Я думаю, что верующие все-таки Слово Христа не соблюли. Господь предупреждал учеников: «бойтесь закваски фарисейской и иудейской». К сожалению, соблазн протащить в Церковь линию формального исполнения буквы закона всегда существует. И тогда можно с наслаждением учинить расправы любого масштаба над теми, кто эту букву не исполняет, зачастую, по неведению, или будучи не в состоянии понять, зачем ее исполнять нужно.
Освоившись немного в церковной среде, я быстро обнаружил, как легко стать «святым»: достаточно выработать определенную манеру поведения, подражать которой оказалось на удивление просто. Говорить нужно тихим голосом, смотреть всегда вниз, и обращаясь к обсуждению чьих-либо недостатков, включать и себя в число виновных, как бы разделяя вину. Например, вместо грубого: «ты виноват» лучше сказать: « мы с вами виноваты, а я, грешник, хуже всех» это очень нравится в церковной среде, и более того, воспринимается, как некий опознавательный знак, по которому человека принимают за «своего». Вместо «я» нужно всюду говорить «мы», намекая таким образом на церковную соборность высказанного мнения. Вообще, говорить нужно лишь когда спросят, а если тебя перебивают, сразу же умолкать до следующего вопроса, что свидетельствует о наличии смирения. Хорошо складывать руки на животе, и держа их сложенными вместе (только не переплетать пальцы, Боже упаси!), внимательно следить за тем, чтобы они были неподвижны это показатель мирного устроения души. Нельзя жестикулировать, а уж махать руками, шаркать ногами, перебегать с место на место или вскакивать и ходить во время беседы считается вообще недопустимым на этом основании могут решить, что в тебе бес, что ты одержимый. И тогда все.
Освоив азы «святости», я с увлечением включился в новую для себя игру, и до того заигрался, что сам поверил в собственное мгновенное перерождение под влиянием «благодати». Мне очень нравилось, как умилялись на меня пожилые интеллигентные дамы, составлявшие ближайший посвященный круг подруг «матушки» жены священника, особы таинственной, на которую распространялся ореол благоговейного отношения к «нашему старцу», как между собой именовали настоятеля модного «интеллигентского» прихода в ближайшем подмосковье, человека в то время еще вполне моложавого.
Как-то гораздо позже я услышал независимое мнение уважаемого мной за трезвые взвешенные оценки явлений церковной жизни уже очень пожилого заслуженного священника. Он сказал буквально следующее про тот «каков поп, таков и приход»: «Сам он (настоятель), безусловно, в прелести (т.е. в состоянии болезненного заблуждения), а чада его все какие-то задвинутые». Но я думаю, он не угадал корня, из которого выросла эта «прелесть»: там все играли в игру «святости», придуманную и присвоенную себе настоятелем, и усердно подыгрывали ему и друг другу, получая от этого несказанное наслаждение собственным самодовольством («люблю меня, любимого»). Причем затеявший все это священник, видимо, вначале просто пытался чисто внешне подражать тем из числимых ныне среди новомучеников, кого еще в детстве видев и лично знав, усвоил от своих родных воспитателей почитать, как авторитет прижизненной святости. А потом привык. Маска приросла, правда, к сожалению, навсегда скрыв за резиной и раскрашенным «папье-маше» настоящее лицо, которое у всякого живущего изначально исполнено красы Боготворной, а «игра», дуплом опустошив выгнившую безжизненную сердцевину «древа жизни», постепенно вытеснила душу на обочину жизненного пути. Вспоминая сегодня об «игре» с мимолетной усмешкой, я имею сведения, что там все по-прежнему, и люди те же, только постаревшие. Продолжают все ту же игру, застряв, видимо, уже навсегда, и давным-давно потеряв идущего впереди Христа из виду. Явление, весьма часто встречающееся в церковной среде под разными видами: кликуши, юродивые, старцы, «прозорливцы», чудотворцы, «целители», «бесогоны» все идет в ход, все годится для того, чтобы «забыться и уснуть и видеть сны», буквально уснув и умерев для той реальной христианской жизни, в которую Господь призвал нас жить и действовать. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».
К слову, я как-то привез туда, уговорив крестить младенца-сына, близкую подругу, человека, с проницательным мнением которого о людях соглашается сегодня взыскательная аудитория многочисленных зрителей ее всем известных «портретных» фильмов, рассказавших судьбы наших великих, прославленных и забытых, современников. Я так ее уговаривал, убеждал, что именно здесь она сможет встретить столь желанные для любого и каждого, и в церкви всеми искомые убедительные проявления и живые свидетельства действенности Божьей Любви. Наконец, сдавшись, она решилась ехать, я вызвался ее сопровождать.
Стояла поздняя осень, денек был пасмурный, и какой-то промозглый. Пока шли через жухлое поле к храму, в направлении матово светившегося золотом купола и шпиля с крестом, я, торопясь в словах, рассказывал свои религиозные восторги, связанные с новыми знакомыми, к которым мы шли «в гости», для предварительного серьезного разговора о крещении ребенка просто так, «с ходу», на том приходе крестить было не принято. Женщина молчала, заметно волнуясь, комкала в зяблых руках так и не надетые перчатки
Принял нас сам настоятель, во всей красе своего подчеркнуто неброского величия. Я был в восторге от оказанной нам чести быть удостоенными столь лестного внимания (нас даже чай пригласили пить), упустив из виду проявленный накануне интерес, когда я сообщил, что моя предполагаемая «протеже» дочь известного на всю страну телеобозревателя. Однако при конце визита настроение у меня как-то приупало, может, оттого, что, как мне показалось, меня постарались вытеснить, и под ненужным предлогом отправили дожидаться к сторожам. Долго спустя моя спутница вышла очень задумчивая и тоже грустная. К платформе шли молча, говорить как-то расхотелось. Порядочно отойдя, я оглянулся на крест, неожиданно сиявший в пробившемся сквозь мглу одиноком луче, сказал: «Взгляни, солнце». Остановясь, мы смотрели, как живой свет, поиграв с минуту отражением в золоте кровли, медленным щупальцем втянулся обратно под облачный панцырь, и будто заслонка задвинулась отдушина небес закрылась в своде низких предзимных облаков, несущих к земле первую поземку. Стало зябко. Передернув плечами, она сказала: «Бр-р Так неприятно.», «Что?», «Да этот твой батюшка. Такой фальшивый. Он очень неискренний человек ты не заметил?». Тогда я не захотел с ней согласиться: у меня все так хорошо налаживалось. А сына она крестила гораздо позже, уже разумным мальчиком, подростком, у покойного ныне о. Александра Меня, в его игрушечной церковке, куда они случайно забрели теплым весенним деньком в воскресенье, гуляя. Чем-то, видимо, убедил.
Усвоив принятые правила, я быстро преуспел. Меня заметили, на меня обратили внимание. Священники вскорости сочли меня «очень перспективным молодым человеком», и было решено показать меня «монастырским старцам» на предмет определения моей дальнейшей участи: например, не надлежит ли мне избрать для восхождения «царский путь» монашеского жития.
Однако поездка в Печеры Псковские, оставившая по себе неизгладимое воспоминание, стала для меня поворотным пунктом в определении моих гораздо более серьезных отношений с Церковью Христа. Встречей со святостью подлинной, живой и настоящей, без всяких «кавычек»»
Семья
Оторвавшись от рукописи, он вновь вспоминал то лето после посвящения, и первое большое горе, постигшее их вскоре после того, как стал священником весною.
Рукополагали его на Вознесение. Вовсю цвела сирень, и ее буйный аромат вливался в распахнутые настежь окна, перебивая даже запах ладана, которым кадили густо в алтаре за службой. А он так волновался, что, когда его по чину обводили трижды вокруг престола, старенький владыко, глянув с добрым пониманием, даже сказал серьезно сослуживцам: «Держите крепче ставленника, а то он сейчас, наверно, выпрыгнет в окошко».
Буквально за неделю до того Чернобыль грохнул. В те дни было у всех предчувствие вселенской катастрофы, и даже те, кто никогда не помышлял о Боге, испугались конца света. В среде же верующих тем более царили апокалиптические настроения. «Третий ангел вострубил упала с неба звезда, подобная светильнику, и пала на третью часть рек и на источник вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие умерли от вод тех горьких», читали верующие в «Откровении Иоанна Богослова», и друг другу говорили при встрече: «Ну все, началось. Как, вы не знаете? Да ведь чернобыль это вид полыни!». Однако, помаленьку улеглось. Сперва сумели затушить и заглушить разрушенный реактор, затем нам показали по телевизору, как самоходный робот разгребает радиоактивные завалы на крыше разрушенного блока, а к середине лета ученые мужи народу объяснили, что ситуация теперь, мол, под контролем. Про радиацию ничего не знали толком, кроме, разве что, по слухам, все участники аварии померли примерно через месяц и были тихо похоронены, а «в зоне», сожженный радиацией, образовался мертвый «рыжий лес». Говорили, что часть радиации попала с ветром в Белоруссию, и оттуда спешно народ переселяют.