Кикимора
Миром, ладом ли облапьте,
Обнесите ль образами
Я иду в русальем платье,
Волчьими сверлю глазами.
У меня петля на шее,
Бус рябины и рубины.
Месяца в ночи острее
нож, за поясом хранимый.
Видишь звёзды, чёрный космос,
Маки вспыхнувшие в росах?
Смоль в моих русальих космах,
Ночи непроглядной пропасть.
Поперёк встаю дороги
Ятаганом поцелуя.
И мои босые ноги
Холода камней не чуют.
Не разбойница, не тать я,
А любой меня боится.
Я кикимора лесная
И любовь-самоубийца.
Я в ночных оврагах таю,
Твердь не чуя под ногами.
И кочую с волчьей стаей,
Не прирученная вами.
Ни креста на мне, глядите
Взгляд голодный и горючий.
Приголублю лаской хитрой,
Увлекая в лес дремучий.
Ты пойди со мной к озёрам,
Добрый муж и светлый инок.
Там тростник высок зелёный,
Чашечки стоят кувшинок.
Будешь милый и желанный.
Подарю тебе полмира.
Погляди какие храмы
Лютый свет неопалимый.
Обнажу тебе я тело
Потеряешь свой рассудок
Стройный стан, как мрамор белый,
Длинный хвост под тьмою юбок.
Огневая пляска на Масляной неделе в Весновей
Мы огнями обносили
Избы все и храмы наши.
Весновеем озарится
Вера, правда, грады, пашни.
Ветер с юга повернул к нам.
Дождь по лицам хлестанул как.
А потом зима рванулась
Снега хлопья с неба стружка.
Кутерьма. Начало круто.
Факелы нам дождик тушит.
И шипят на перламутре
Отраженья в чёрных лужах.
В месиве дороги с кашей,
Где телеги и машины,
Мы с огнями марта пляшем
Вкруг намокшего овина.
Раскраснелись в пляске бабы
Щёки жаркие и взоры.
На платках, как пёстрых флагах,
Мира множатся узоры.
Вот мужик в сугроб цигарку
Под гармошку прыг вприсядку.
И летят огней огарки
Вдоль соседского порядка.
Улица гудит, гуляет
Под плакучим снегом марта,
С Весновеем-огнетаем
В гульбище гремит поддатом.
У ворот, гляди-ка, стынут,
Нелюдимы от стесненья.
Бросьте март летит палимый
Птицей пёстрого веселья.
Мы с огнями и с блинами,
Со сметаной жёлто-белой,
Скатерть стелим над снегами,
Над зимы лежащим телом.
Вот и праздничные снеди.
И икра глаза таращит.
Водку льёт сосед соседу
В одноразовый стаканчик.
Самогон первач голимый.
Варежки* вы мне налейте!
Масленый рукав родимый
У фуфайки не жалейте
Выпьем вместе и закусим
Мы блинком, и рукавом тем
Оботрём-ка рот по-русски,
И споём над поворотом
Года, неба, мира, Солнца,
Всей Земли в снегах горящих.
Спляшем так, что мир прогнётся
Под весенней пляской нашей.
Варежка* самогон, настоянный на травах, который делают в селе Вареж, Нижегородской области.
Берегиня Лада
На весну и на любовь
Лажу жизнь и веру
В день хороший, золотой,
Отметая скверну.
Ты гляди, печной огонь,
Делаю я Ладу.
Лыко режу я с ладонь,
Лён руками глажу.
Я для Лады жемчуга
Бус прозрачный камень
Сохранила, сберегла
Радугу и пламень.
Свет, надёжу и мечту,
Лад земного сада
Во власы её вплету
Оживляйся, Лада.
Льняной нитью обовью
Лыковые космы.
Золотую девы грудь
Домотканым кросном.
Как ладонь моя тепла
В лад моё моленье,
Космоса и дома лад,
Ладный день весенний.
Млечным морем, по волне,
Жизнью через вёсны
В золотой плыви ладье,
Лада, в небе звёздном.
Да наладится уют
Очага и мира.
Наш конёк глядит на юг,
В небо на Ярило.
Птица с юга к нам летит
Доброй, светлой вестью.
С Ладой ладной ладься, жизнь,
Превращайся в песню.
Жемчуга блестят в власах
В космах, в лыке, в косах.
Ты храни родной очаг
Дома лад и кросна.
«Среди суматохи и взрослых потерь»
Среди суматохи и взрослых потерь
пиратский кораблик пускаю в апрель:
В пальтишке клетчатом, коленки в грязи,
овражная глина, спаси, помоги.
С небесного края бабуля следит.
Мы злые корсары команда и Флинт.
Я в снег провалилась, ползти не могу.
Где пара извилин в дырявом мозгу?
Бурлива стремнина, а склон Эверест.
И, кажется, амба, погибнем мы здесь.
С небес обещают нам порки, ремня!
Но смотрят команда и Флинт на меня.
Пиратские флаги все встали во фронт.
Соседская шхуна ладонь подаёт.
Мы лезем на гору. Гора как треска
скользят по спине, по тресковой, войска.
У стражей порядка намётанный глаз
мушкеты разряжены в гибнущих нас.
Пиратский кораблик летит под откос
Не надо, мой Флинт, пораженческих слёз.
Никто не спасёт от родителей нас,
но цепко впились мы в подтаявший наст.
В гремящем потоке и с пулей в виске
мы выживем, вырвемся к главной реке.
И плюнем на пулю, взбираясь на борт.
А рана до свадьбы ещё заживёт.
Да мало ли в жизни случится потерь.
По палубе снова гуляет апрель.
И, если удача послала нас в даль,
тогда остаётся пиратский корабль!
Мой Флинт, я в команде! Поднять паруса!
И чайка, над мачтой, парит в небесах.
Заброшенный Рай
Заброшенный Рай
С утра, росою серебримый,
подходит август к середине.
В садах заброшенных рябины
горбатые нагнули спины.
Они глядят на тело Рая
В былье каком грушовки тонут.
А выше яблони сгорают,
хрустя корой в изгибах чёрных,
Увязнув в мире по колени,
набрякшие к излёту лета,
запретные, на дне столетий,
одни меж тем и этим светом
Тут Рай заросший и обвисший,
где в брюньках рыжих облепиха
курчавая плывёт меж вишен,
с поклоном к утреннему Кришне.
И я иду, как посторонний,
но августейший соучастник,
глядеть на щедрые уроны
чьего-то брошенного счастья.
Я за грибами и с корзинкой
Захожий странник в дальнем Рае.
Мне подаёт плоды поминок,
крестясь, седая ветка с края.
Кто я? Садовник? Огородник?
Нет никого. Никто не скажет.
А боровинка-одиночка
с дичинкой и горчит, и вяжет.
Боровинка* сорт яблок
«Кто я?.. Что я?.. Знать не стоит»
Кто я?.. Что я?.. Знать не стоит.
А живу в Раю.
Я из старой драной шапки
звёзды раздаю.
Рассыпаю их горстями
тьма в той шапке их.
С голубями, новостями,
в рыбах золотых.
Раздаю за так, за посвист.
Мне под хвост шлея
Забирайте яства, гости!
Сыпься, жизнь моя!
Вся, что есть, как в дырках шапка
на пустой калган.
Трёт карман душа-монадка
Золото! Отдам!
Серебром осыплю грядки:
«Сейся, серебро!..»
Разберёте на подарки
ягодок добро.
Получите, милый мальчик,
сладкий петушок.
Это солнышко в нём скачет.
Накоплю ещё!
Я для вас скачу по свету
долам и полям.
В уголке «пальта» монетка.
Утаила я.
Надо всё раздать, до крошки,
до дыры, до дна!
Колокольцы скоморошьи
звонкие звенят.
Богатеть неловко очень
грех держать в себе.
Раздарю-ка глазки-очи,
не возьму себе!
Вот они: морские ветры,
карее кольцо
не нужны и две монеты
им перед концом.
За последнею звездою
зимней, на заре,
над голодною судьбою
снега на дворе,
небесами над домами
пролетаю я.
Придорожный киньте камень
в глупую меня.
КОШКА ЭТО СФИНКС САДОВЫЙ
Бабушка нить пряла. Веретено вращала щёлк пальцами и оно крутится в воздухе, без всякой поддержки. Ниточка из шерсти вытягивается, прядётся. Спрашиваю её: «Бабушка, как так веретено у тебя летает?» Она засмеётся: «А вот угляди». Щёлк пальцами, и петлю на кончик накинет, щёлк и пустит его. Веретено в воздухе закрутилось. Летит! Я на коленках сижу перед бабушкой гляжу, как веретено летит, крутится и колышется. Да не просто, а по кругу. Да не просто по кругу, а по конусу. Как вокруг невидимой чаши. А бабушка, тем временем, не торопясь, другой рукой из кудели, привязанной к прялке, нить вытягивает. И раз ладонь открыла а веретено само в ладонь летит! Как к магниту! Поймала и петельку пальцем скинула. Нить на веретено накрутила. «Ну что? Не углядела?» «Нет, говорю, волшебное оно?» «Волшебное на небе, в космосе, а у меня простое. Попробуй-ка». Усаживаюсь на бабушкино место. Беру веретено, кудель тяну, пускаю веретено крутись А оно падает. Не получается. «Что же, бабушка, говорю, у тебя руки волшебные?» Бабушка на свои, в морщинах руки смотрит и говорит: «Может, и волшебные за жизнь стали». «Может и с космосом у них связь?» спрашиваю. «Может", вздыхает бабушка.
А стихи? Тоже в воздухе, в пустоте, как нити. Не получались, не получались А вот и получились! Крутится веретено! А где оно? На небе, в космосе волшебное!
С точки зрения здравого смысла стихотворение на чём оно держится? Пустота вокруг. А оно, как планета, крутится. Летит в космосе. Чудо или чудачество? Кто его знает. А что в нём творится? Околесица куролесится. А оно крутится! Веретено в космосе. Потому, что жизнь сама невероятна, как явление космическое.
«Был ураган. И бабушка летела»
Был ураган. И бабушка летела,
как бабочка летит через поля.
Её крутило в небе и вертело.
«Ой, батюшки, неужто это я?»
Платок цветастый ситцевый трепало
и космы облаков над головой.
«Не потерять бы новые чувяки,
рублёвые, с опушкой меховой».
Зачем она, во сне ль моём возникла,
Явилась в неустроенность, бардак?..
И к облаку привязанная нитка
не сдерживала воздуха атак.
Внизу, как щепки, плыли сухогрузы
в стремнине, отливавшей синевой.
И видно было белые рейтузы.
«Ах, Боже мой, сыночки, Боже мой».
Сама себя порочила разиня!
Народ её историю трепал,
что разные широкие резинки
сверкнули на коричневых чулках.
Да если б титул ангельский, вселенский
да крылья, как у птицы, за спиной.
Она ж летела так по-деревенски,
нелепо, над Семёновой горой.
С округлою хозяйственною сумкой,
где пачка чая, сахар да батон.
А сколько было хохота и шума,
и злыдней, и зевак со всех сторон
«Наверно, это бабушка к погоде!
К дождю и снегу! К повышенью цен!»
«Приметы есть, что мор пойдёт в народе,
хотя не сообщал Гидрометцентр!»
Я бабушке протягиваю руку
в небесный безоглядный окоём.
Ты, бабушка, держись за жизнь, за сумку.
Авось всё сон, авось не пропадём.