Апофазы - Артемий Ладознь

Апофазы

Артемий Ладознь

© Артемий Ладознь, 2021

Апофазы

 Знаешь, есть у меня теория насчет двадцатки: кажется, она сулит не то катастрофу, не то кризис-перелом. Вот помнишь Евромятеж? Решающий момент грянул 20го января; кажется, само небо нам тогда помогало, так славно этих покоптило А потом глядь2020, пандемия, аж две двадцатки!..

 Кстати, у нашего общего знакомца имеется похожая гипотеза: будто кризис в международных отношениях, мироустройстве назревает каждые 2040 лет. Но здесь налицо неточности-натяжки. Наиболее драматичные события Бунта (повтора-усугубления Флешмоба-2004) произошли не 20го, а накануне, 19го января; так и запомнилось: огненно-кровавая хула на Богоявление. Да и зараза родом из 19го. Тогда же ранее и выскочка явился из продолговато-неровного городка стране своей (напугал реинкарнацию кочевников, либероппо-зиц!) на пагубу. Тогда же, там же и любовь моя нашла свой конец в руках подобного шустряка-шруда Случайно ли  полные даты этого феномена и предшествовавшего, Чернобыльской катастрофы, четко укладываются уже в мою девятичную conjecture

(Из удаленного диалога давноразделенных, инерцией прощения держащихся)

Освящаемое, удостаиваемое, охуждаемое

Требовалось за тридевять (земель ли, лет или еще каких единиц), чтобы достичь чего-то значительного,  заплатив столькажды примерно, дважды по тринадцать-четырнадцать (умолчим пока о мере). Чего же  достичь? Это предстояло еще выяснить, пройдя путь со всеми его апофазами, разменами. Как и то, чем расплатиться: несомненно, главным.

Среди прочего  основанием, твердым и несколько поверхностным. Пожалуй, основанием самых основ этой самой девятичности, как и ее скорбной изнанки (с базисом не то единожды тринадцать, не то дважды по семь).

Как же, и когда, потерял ее? А как  нашел прежде? Может быть, изначально встреча была ошибкой? Может статься, прельстилась его моложавой миловидностью (которая также едва ли выстоит на столь длительном горизонте поисков и разлук), а прежде  всеми этими, давно въевшимися в сознание и бессознательное масс с подачи популяризаторов от магизма-для-профанов: Вселенная, дескать, внемлет тебе; только того и ждет, как бы удовлетворить твои похоти, а не одни лишь сокровенные стремления. И в каждом-де сидят, как и должно тому быть, обе природы  инь и ян  и это, мол, хорошо, и дефицит одного тянется к избытку другого  обоих  как писывал не то Вайнингер, не то Виттгенштейн (это почему-то никак не коренилось в его сознании, улетучиваясь подобно пару или перекати-поле), а прежде  то ли Платон, то ли прогремевший с именем, толкуемым чуть ли не в смысле «Небесного» (а то  «зияющего»).

И она, должно быть, пропиталась этим и прочими поветриями ветрености: ведь и в его сменщике искала того же  ну, очевидно того же!  с точностью до мелочей, так что сложносоставное событие слишком редко, чтоб быть случайным повтором подобного или случайностью в себе. Ну, а он, повторив эту любовную драму в едва ли меньшей совокупности деталей, пусть также исподволь и совершенно не ища того, чего наперед знать и не мог,  он-то чем движим был?

Знал, или в раздражении отстаивал про себя, лишь одно, причем паче сильных активов и вопреки своекорыстным целям: а эти, мол, «полуизвращенцы духом», не пытались ли разглядеть в каждом (банальненько? уж не взыщите!) нечто более простое и полное  не оба пола, но общую, человеческую природу? Ту самую незамутненную, что есть или должна еще теплиться (где за мужеским эго и женской ревностью может крыться и достоинство, если только речь не о выхолощено-хищнических эксцессах)? А за той  и кроющуюся высшую, божественную, этакую гору и твердыню, твердь и недосягаемо-необозримую даль. И как знать, не соответствует ли общечеловеческое в человеках простому-единому (ousia, substantia) в Боге, лежа в основании полноты как Троичности?

Чуял, что своими рассуждениями рискует скорее отвратить ту, даже ту, что была уже на пределе терпения и надежды. Поздно, пожалуй, осознал, что и наиболее подробными околичными изъяснениями разума, отчетами духа не исчерпывал попутно производимой сложности, но скорее сбивал и сбивался с толку, внушая иллюзию иного рода, двойственную к тому, чего опасался: иллюзию взаимоотторжения. Ведь и сам вдруг, словно током прошит, поймал себя на том, что полукокетливо, полумалодушно пытался выведать, не ложен ли ее выбор в пользу него. Но пусть и имея в виду, что сам боялся оказаться не тем, кто нужен ей (словно помогая решить в смысле не решиться, причем обоим), невольно запутал, создавая видимость, будто не уверен, она ли та, что нужна ему. Этот клуб запутанных опасностей и пустородящих мнимостей ему отчего-то разорвать было страшнее (ну, как же: «неспортивно»! ), нежели просто и прямо ощутить правду сердцем, сообщив то же и так же сердцу ее. Поведав вполне, без экивоков и самоистязательной состязательности, сутяжничества благородных и отягощения бессмысленными разменами

Дважды по тринадцать. Но ведь и двадевять  меж всеми нюансами-осложнениями, казалось бы, непохожих историй, что воплотили, вместили простую любовь Создается впечатление, что и он, и она, быв подвержены единому info-фону и etho-тону, пали жертвами чар поттерьянства, шарма тотального оцифрования: легкомысленно допустить убийство в легковесном исповедании отмены, уповая на обратимость размена? Убить, и прежде всего  злословием: душу, страну, любовь, память,  а затем недоумевать, может ли истинное быть столь хрупким, невоскрешаемым, термодинамически невозвратным? Мол, не срослось само  «не твое». Где-то даже пародируя евангельскую тему, к ропоту прилагая хулу.

Охужденная, встать!

13-ичность амицида, или Общая теория брака

Почему угадал он, когда выглянул в окно, чтоб увидеть, что это она  легкая, воздушная, отягощенная разве рукотворно-несбыточным да, пожалуй, еще планами на деторождение? В честном, немыслимом браке. Знал, что своими новонажитыми чарами обязана не ему. Оба знали, что имеющим родиться прекрасным деткам невдомек будет, что не аистом, не капустой принесены, но украдены их родителями,  подобно и прошлому с будущностью,  похищены у самих себя. Она в последний раз (с безмолвной мольбой, как писано бывало в трехгрошовых пьесках) покосится на его дверь, по выходе  на окно в их доселе общей малоэтажке, сбегая вниз из невестиного дома, откуда накануне съехали уж, по направлению к карете такси об руку с тем, длительные и приятно-необязывающие отношения с которым предстоит узаконить. Оборвав мстительное томление, довершив акт амицида. В предвкушении чего в последний раз прошьет и его вольтова дуга, к коей свернулось их чувство, обессмысленное невинной игрой, почти детским поддразниванием Пошло?

Времени настолько не оставалось, что всякое мгновение растягивалось, подобно представлению о распределении-проецировании наноскопического электрона на бесконечность. Казалось (и здесь алтынная беллетристика вновь не солгала)  она сбегала по лестнице целую вечность. По той самой лестнице, где, по молитве Рафаилу даровать им встречу (ибо хоть проживали в одном строении, никогда не знали графиков-маршрутов друг друга), он улучил-таки миг, когда та в очередной раз куда-то спешила, и всучил ей дешевенькую, новехонькую карту памяти с одной-единственной записью: неуклюжим, завуалированным под метафизическую муть, признанием. Тем, что знала давно и в ответ на что должна была бы бросить все и пренебречь всем (опять же, памятуя заветы литературного лжеобетования)!..

Вот и она теперь, последнее мгновение, чаяла одного: что «вселенная» откликнется на ее жгучее желание «отмены-обнуления-безоковности». Пусть он выйдет и все расстроит! Не может не прочувствовать ее вновь, не сломать этого приятного, беспутного, пусть и удобоосвящаемого. Ведь изыскал же возможности все о ней узнать  пусть и поздно, слишком поздно

Ни он, ни она не выбирали проживание в одном доме, хоть безотчетно тянулись друг ко другу, даже прежде ведения о существовании неосуществимого, почему, съехавшись, в дальнейшем: то, бывало, оказывались в одной точке города, то задерживались перед дверьми другого, не будучи в силах сдвинуться с места. Ничем иным не объяснить всех этих стечений, встреч без сговора и даже вопреки центробежной склонности порвать, взять себя «на слабо». Усилием воли разбить тайну, развеять мечту, навеять себе иное чувство и внушить более контролируемую, «правописную» любовь. К неким возможно более молодым и привлекательным, «сетепожатным» и общественно-престижным. С которыми будет хорошо, даже когда без оных не бывало худо и не будет.