Я хочу выпить на помин храброго хотомельского князя Бориполка Мстиславича!
Ходимир вздрогнул.
Поднял голову.
Воротынский князь Жирослав поднялся из-за стола и глядел на него, Ходимира, с неприкрытой неприязнью. Ещё один отцов ворог, вспомнил корьднич, заставляя себя улыбнуться. Должно быть, улыбка вышла кривой или натянутой гости один за другим примолкли, ждали, что скажет хозяин, с которым они приехали замиряться. Сидящий рядом с Жирославом незнакомый Ходимиру дедич дёргал воротынского князя за полу шитой цветными шерстяными нитками и золочёными греческими паволоками свиты, словно пытался его усадить, да только где там
Не одолеешь.
Воротынцы выставили на нынешнюю войну немалую дружину, такую же, как и у хотомеличей, а только после гибели Бориполка Жирослав не отважился очертя голову ринуть в бой. А ныне глянь, осмелел, захотел после времени кулаками помахать. И глядит с вызовом, держит в руке полный рог, того и гляди, пиво прольёт на скатерть.
Ходимир поднялся на ноги, заметив, что головы гостей одна за другой поворачиваются к нему. Что-то скажет в ответ на пьяную выходку гостя корьдненский князь? Крика небось ждут, гнева, оскорбления гостя.
А чего ж медленно сказал Ходимир. Давайте выпьем и на помин. Хороший князь был Бориполк Мстиславич. Добрый хозяин городу своему. И воин храбрый знал когда надо с врагом сразиться, а когда не время кулаками махать. Выпью на его помин и я!
За столом облегчённо зашумели, засмеялись многие уловили намёк в словах Ходимира. Жирослав исподлобья смотрел, как Ходимир пьёт дорогое греческое вино из рога с серебряной оковкой, потом хмуро дёрнул уголком рта, отбросил со лба чёрный с проседью чупрун, выпил из своего рога и грузно сел дородства воротынскому князю было не занимать.
Витонега смотрела холодно, недовольно поджав губы, колола взглядом. Ходимир даже остановился у порога. Жена отвернулась, глянула на мамку. Холопка понятливо подхватилась, привычно качнула резную колыбель и почти неслышно скрылась за дверью.
Опять злишься? князь постарался, чтобы его голос звучал ровно. Не надоело?
Витонега вновь глянула колюче, словно иглами сверкнула из-под ресниц. Князь вздохнул, сел рядом с ней на лавку, положил руку на плечо. Княгиня дёрнула плечом, сбросила руку. Глядела в отволочённое оконце молча.
Ну скажи хоть, чего злишься-то? в голове и голосе князя играл хмель.
Ты! прошипела княгиня зло, мгновенно оборачиваясь только взметнулись тёмно-русые волосы, отлетел в сторону свалившийся с головы повой. Ты мне что обещал?!
Что? не вдруг понял князь. Но почти тут же до него дошло. Охмурел, мотнул головой трезвея.
Ты мне зимой что говорил?! Витонега вскочила на ноги, отступила от лавки в сторону, словно стараясь отгородиться от мужа висящей колыбелью. Ты сказал вот справлюсь с Мономахом и тогда Киев! Поглядим, чьи мечи острее! А теперь!..
Голос Витонеги сорвался, она, всхлипнув, отвернулась.
А что теперь? Ходимир вдруг успокоился.
А теперь ты опять через братни дружины свою власть укрепляешь! почти выкрикнула жена обвиняющим голосом. А про Киев и не вспомнил! Отец с братьями теперь всю жизнь в полоне томиться будут, пока ты в великие князья на Оке лезешь?!
Ходимир представил себя великим князем и едва удержался от усмешки. Добро хоть удержался во что бы эта его усмешка вылилась боги знают. Княгине сейчас малого не хватало, чтобы окончательно разбушеваться. В неё сейчас словно вселился строптивый и гневный норов её прапрабабки Рогнеды-Гориславы Рогволодовны.
Угомонись, жена, мягко сказал он. Или лучше было бы, кабы я на Киев походом ушёл, а эти он поискал слова, чтобы обозначить мятежных князей и дедичей, но не нашёл пристойных а эти бы тут за моей спиной и Корьдно взяли, и тебя, и Гордика и чего бы мы добились?
Витонега кусала губы. Вестимо, возразить ей было нечего, тем более, что муж был прав. Но и тем больше ей хотелось возразить, а то закричать, закудесить, срывая зло и гнев от своей неправоты и обиды, невзирая на то, что может разбудить сына, названного по покойному тестю, которого она никогда не знала, Гордеславом. Удержалась. Одолела и гнев, и злость. Поникла головой.
Что же будет теперь, Ходимире?
А что будет, муж пожал плечами. Встал, подошёл вплоть, положил руки на плечи. Прижался щекой к непокорным волосам жены, вдохнул её особенный запах запах мяты, воска и молока (сама кормила младеня грудью). Теперь, когда я главного заводатая убил, князья и дедичи против меня не вякнут. Глядишь, лет за десять привыкнут, ярмо холку набьёт а там, глядишь, Гордик наш над ними и вовсе хозяином полным станет
Витонега кусала губы. Вестимо, возразить ей было нечего, тем более, что муж был прав. Но и тем больше ей хотелось возразить, а то закричать, закудесить, срывая зло и гнев от своей неправоты и обиды, невзирая на то, что может разбудить сына, названного по покойному тестю, которого она никогда не знала, Гордеславом. Удержалась. Одолела и гнев, и злость. Поникла головой.
Что же будет теперь, Ходимире?
А что будет, муж пожал плечами. Встал, подошёл вплоть, положил руки на плечи. Прижался щекой к непокорным волосам жены, вдохнул её особенный запах запах мяты, воска и молока (сама кормила младеня грудью). Теперь, когда я главного заводатая убил, князья и дедичи против меня не вякнут. Глядишь, лет за десять привыкнут, ярмо холку набьёт а там, глядишь, Гордик наш над ними и вовсе хозяином полным станет
Я не про то, вновь острожела голосом Витонега, высвобождаясь из его рук. У отца нет тех десяти лет
Вестимо, нет.
Вестимо, нет, князь едва заметно усмехнулся самыми уголками губ. Поможем ему раньше. Теперь, когда они в моих руках, можно и их в поход против киян созвать. Может и ещё кого найдём
Его последние слова прозвучали как-то странно словно князь опасался выболтать что-то лишнее или сглазить задуманное. Оборвал сам себя на полуслове. Но Витонега не обратила внимания:
Да?! вновь обернулась к мужу лицом.
И ах! вскинулись на плечи тонкие руки, и по губам пробежала счастливая улыбка. Витонега спрятала лицо у мужа на плече, и Ходимир почувствовал, как намокает рубаха от слёз. Вот только слёз не хватало! подумал недовольно князь, касаясь любимых глаз губами, и чувствуя, как начинает кружиться голова и гулко стучать в висках кровь.
3
Степь пахла полынью. Душноватой сухой горечью, от которой першило в горле.
Вадим Станиславич по прозвищу Козарин, дедич из Корьдна, остановил коня на высоком взлобке, глянул из-под руки. Где-то в непредставимом туманном мареве голубели едва заметные дали, шевелилось что-то призрачное, ждалось вот-вот дохнёт оттуда палючим жаром, налетит, шурша и хлопая кожистыми крыльями, зелёнокожая лупоглазая погибель, клыкастая и жадная. И тут же манила эта даль, хотелось ехать в эти широко размахнувшиеся просторы, туда, где далеко-далеко за окоёмом подпирают небосвод туманные Ясские горы. А то и дальше, за море Хвалынское, в Индейскую страну, где живут нагие мудрецы-рахманы, где говорят по-человечьи звери и птицы, в лесах бродят хвостатые, обросшие шерстью люди, а золотом мостят улицы в каменных городах. Или к тёплым винноцветным морям, где лежит за морем Русским Царь-город, где дома и хоромы крыты листовым золотом, куда тысячи кораблей везут каждый год несметные сокровища.
Вадим вздрогнул, словно очнувшись. Каждый раз, когда он глядел в эту степную даль (а глядел он часто), на него находило что-то вроде забытья, словно грезил наяву. Он верил придёт время, и отсюда, с берегов Оки, от Москвы и Прони, с великой Волги пойдут люди в эти непредставимые дали. Дойдут и до Индии далёкой, и до Царя-города, и дальше, до тех жарких земель, где люди черны, как смоль, и до холодных восходных берегов, утверждая и там свою речь.
Русскую речь.
Дедич сжал зубы. Вспухли желваки на челюсти, сошлись на переносье брови. Широко раздулись ноздри.
Имя Руси всё шире расползалось над словенскими землями. Киевские князья-чужаки утвердились во главе словенского языка, внуздали прежние вольности крепкой уздой. Забывались прежние имена древлян и дреговичей, волынян и полян, северы и словен. И правнуки тех, кто ещё сто лет тому назад ходили против руси меч к мечу и топор к топору, ныне сами именовались русью. И только кривичи и вятичи упрямо держались, не желая оставлять свои имена и память о предках.
Да и то сказать из тех кривичей одни полочане остались сами по себе, да и то под рукой князя из русичей ходят Всеслав Брячиславич-то правнук самому Владимиру, праправнук Святославу. Тому, кто привёл печенегов на Оку, кого и о сю пору недобрыми словами поминают во многих вятицких домах. В роду Вадима Станиславича иначе про Святослава и не говорили, и по другому как разорителем, его и не звали. Вадим верил, что и в других домах вятичей так же.
И теперь только вятичи по-настоящему блюдут святую старину.
Только они.
Да ты никак спятил, Вадим Станиславич?! князь оборотился от окна, вперил взгляд в дедича, и Козарину стало не по себе. Даже лёгкий страх возник а ну как и тут же Вадим себя одёрнул да что ему сделает князь? Или шутишь?