Лекарь невозмутимо взял с лавки чистое полотно и принялся повязывать гридню плечо.
Дверь отворилась, на пороге стоял переяславский князь. Гертруда невольно подалась к нему навстречь отчего-то младшему деверю она всегда доверяла больше, чем Святославу.
Пошли людей на левобережье, почти не обращая на великую княгиню внимания, велел Туке Всеволод. Там где-то с севера князь Ярополк с дружиной идёт, пусть его перехватят не сунул бы голову в силок.
У Гертруды занялось дыхание, она прижала руки к груди, не в силах вымолвить ни слова.
Почти сразу же по приезду великого князя, невестимо как просочась с Горы на Подол, по Киеву поползли слухи о поражении и о том, что половцы зорят Русскую землю.
По городу ползли шепотки, усиливаясь до голосов, становясь выкриками. Градские толпились кучками, собирались группами, про что-то зло спорили, оборачиваясь, зловеще поглядывали в сторону Горы.
В городе назревала гроза.
Ярун натянул поводья, останавливая коня, оборотился, яро глянул вдоль улицы несколько досужих зевак смотрели вслед и ему, и телеге. Должно быть, тоже уже слышали про разгром. Да и так было на что посмотреть сам Ярун был грязен и оборван, порванный и порубленный в нескольких местах стегач испачкан кровью и грязью, конь хромает. Нелюб на телеге сидит, словно смерд, свесив ноги с грядки, придерживая раненую руку. И со стороны, даже издалека хорошо видно, что на телеге лежат ещё двое.
Телега остановилась у ворот. Ярун, наклонясь с седла, несколько раз ударил в ворота рукоятью плети. Во дворе наперебой залаяли две собаки, послышались голоса, и почти тут же калитка с еле слышным скрипом распахнулась, в воротном проёме возник мальчишка лет семи.
Дядька Ярун! ахнул он, пятясь, на его лице ясно проступил страх.
Здравствуй, Тур.
А батя?..
Жив твой батя, успокоил Ярун, сползая с седла. Зацепился рукоятью топора за высокую луку, злобно скривился, освобождая (да разве ж было такое возможно ещё три-четыре дня назад, когда они, молодецки гикая и распевая песни, выступали в поход?). Устало поворотился к Туру и повторил. Жив. Только ранен. Так что домашних зови, кто есть. Да поскорей.
Мальчишку словно ветром сдуло. Ярун накинул поводья на островерхий кол. Нелюб тоже сполз с телеги, придерживая вожжи одной рукой вторая висела бессильно. А во дворе уже заполошно голосили бабы. Ярун досадливо поморщился вместо того, чтоб дело делать, они причитать будут.
Первым в воротах появился высокий сухой старик.
Здравствуй, дядька Микула, мрачно сказал Нелюб, прислоняясь плечом к высокому плетню. Плохо дело.
Старик оглядел воев суженными глазами, поджал губы.
Так плохо?!
Совсем плохо, подтвердил Ярун. Побили нас.
Микула несколько мгновений молчал, глядя на них в упор, потом спросил резко и отрывисто, словно палку сухую сломал:
Твердята?!
Жив Твердята, опять повторил Ярун, принимая у Нелюба вожжи и набрасывая на тот же кол, к которому был привязан его конь. Ранили его. Сильно.
Борис?! чуть помедлив, так же сухо и отрывисто спросил Микула.
А вот Борис сказал Ярун и умолк. Лицо Микулы передёрнулось, на глазах старея, уныло обвисли седые усы, разом собрались вокруг глаз морщинки.
Понял дед.
Твердяту снимали с телеги в шесть женских рук, он тяжело обвисал на руках заливающихся слезами жены и обеих снох, горячечно нёс околесицу и норовил повалиться под забор ноги не держали. Бурая от застарелой крови повязка сползала с плеча, с чупруна осыпалась засохшие чешуйки грязи и крови.
К телеге уже бежали сябры, всполошённые градские. Следом за Твердятой с телеги сняли негнущееся уже, чуть тронутое тлением тело Бориса младшего сына старого Микулы. Подхватили, понесли во двор под нестройные, тревожные щепотки.
Да вы не стойте у ворот, парни, горько и безнадёжно сказал враз постаревший дед Микула. Заходите.
Да нет, дядька Микула, мы ненадолго, на мал час только, мотнул головой Ярун, отбросил за ухо чупрун, такой же грязный, как и у Твердяты. Надо что-то делать, к князю идти, к тысяцкому ли
Яруне, слабым голосом сказал Нелюб. Гляди-ка
Вдоль улицы ехал всадник. Такой же растрёпанный и грязный, как они, тоже весь в повязках.
Полюд, узнал Ярун мгновенно. Все пятеро и Твердята с погибшим Борисом, и Ярун с Нелюбом, и Полюд служили в городовом киевском полку. Всадник поравнялся с ними, и Ярун окликнул. Полюде! Ты ж в другой стороне живёшь!
Я не домой, Полюд остановил коня. Я на Боричев взвоз.
Они переглянулись и поняли друг друга без слов. И все вокруг поняли.
Верно! хрипло сказал кто-то. К князю надо! Пусть зброярни открывает, время пришло всему городу за оружие браться.
По улице шли, ехали, напористо шагали, обрастая по пути людьми. А вслед им глядели двое мальчишек.
Поглядели, потом быстро переглянулись.
Видал?! шепотом спросил заворожённый (никогда ещё не доводилось ему видеть, чтобы вот так единодушно двигалась толпа) Бус Белоголовый. Слыхал, чего они?!
Ага, коротко отозвался Сушко, сын усмаря Казатула. Подумал и добавил. К отцу надо, рассказать всё.
И к Колюте с Несмеяном, добавил Бус согласно.
И мальчишки рванули вдоль улицы бегом.
Киев полого сбегал к Днепру, Почайне и Притыке песчано-глинистым откосом, на котором раскинулось пристанище тьмочисленного в городе торгово-ремесленного люда Подол. А с севера, между Копырёвым концом и Щековицей, затаился поросший остатками сведённых на постройку города дубрав и зажатый каменистыми склонами распадок, на дне которого звонко журчит речка Глубочица. За Глубочицей уже не было улиц, здесь скорее город уже переходил в деревню, а вернее, в несколько деревень, дома перемежались большими камнями, полосами и островками доселе недорубленного леса. И называлось это место Оболонь.
В полуверсте от речного берега покосился небольшой уже замшелый и полугнилой дом-мазанка в таких на Руси почти что и не живут. В деревнях не дадут дому погинуть, соседи помогут срубить клети, зная случись что у них и ты сам им тоже поможешь. Прочно живут в деревнях, единым общим побытом. В городах нищеброды в таких халупах встречаются чаще, хоть и там община сильна.
Эта же изба была вовсе сущей развалиной не вдруг и скажешь, что в ней живут. В иное время Несмеян, поморщась, прошёл бы мимо. Стены покосились и почернели, маленькие волоковые окна глядели слепыми чёрными дырами, кровля шербатилась потемнелым от старости камышом, а кое-где и вовсе скалилась прогнившими прорехами.
Внутри в избе было так же убого, как и снаружи. Тусклый свет едва проходил через два волоковых окошка, посреди мазаного пола стоял небольшой кособокий стол, глинобитная печь, несколько горшков да ухват. В подпечке тараканы (а может и мыши) шуршали яичной скорлупой.
Но на обшарпанной, давно не мытой стене под скособоченным светцом висели два длинных скрещённых меча в ножнах цвета старого дерева. Мечи выделялись на стене неуместностью, словно золотая лунница на шее холопки сартаульского12 купца, но сейчас Несмеяну и Колюте было не до того, чтобы блюсти скрытность. Двум полоцким гридням нужно было спешно решить пора или ещё не пора.
У окошка скучающе глядел наружу чернявый хозяин неказистой избы Казатул, оружничий староста Киева, коваль не из последних. Сам он в этой избе смотрелся не лучше мечей, но его это тоже мало смущало жил он в своей хоромине на Подоле, развалюха же на Оболони была его наследством от кого-то из дальней родни. Вот и сгодилось наследство.
В сенях раздались шаги, лёгкие и почти невесомые.
Чернявый хозяин избы мгновенно оказался у самой двери, в руке его блеснуло кривое лёзо длинного ножа, Колюта выхватил лук, сместясь к окну, и только Несмеян не шелохнулся, хотя очень ясно ощутил хребтом сквозь рубаху и кожаную безрукавку прижатый спиной к стене меч. Он успеет его выхватить, если что, а четвёртый (после самого князя Всеслава! и воевод Бронибора и Бреня) меч кривской земли значит многое.
На пороге появился белоголовый мальчишка. Казатул шумно выдохнул и спрятал нож, а мальчишка оторопело глядел на Колюту и на лук в его руках. Чуть попятился, но почти тут же справился с собой в глазах Буса (и Несмеян его отлично понимал!) кипело нетерпение. Сам таким был. Ну скорее ж! ныло что-то внутри Белоголового, что-то более сильное, чем она сам.
Говори, Бусе! бросил Колюта резко и отрывисто как всегда.
Они мальчишке не хватало воздуха. Они идут к великому князю! Хотят требовать оружия!
Они?! Кто это они?! остро поблёскивая глазами в полумраке избы, спросил Несмеян.
Белоголовый несколько мгновений молчал, переводя дух, потом открыл рот и заговорил.
Кияне на Подоле собирают вече на торгу, хотят чтобы великий князь или хоть тысяцкий Коснятин вышли к ним. Хотят сказать: «Вот, половцы рассеялись по всей земле, выдай, князь, оружие и коней, мы еще побьемся с ними!».