Когда в шестнадцать лет в мои руки попала книга, написанная Трионом, с рекомендациями растительной диеты, я решил перейти на нее. Мой брат, еще неженатый, вместо того, чтоб оставаться дома, уходил со своими учениками питаться в другую семью. Мой отказ от мяса приводил к неудобствам, и меня часто ругали за мое своеобразие. Я познакомился с методами Триона приготовления некоторых блюд, таких как вареный картофель или рис, простых пудингов и некоторых других, а потом предложил моему брату, давать мне еженедельно половину денег, которые он тратит на мое пропитание, чтоб я мог питаться самостоятельно. Он сразу же на это согласился, а я понял, что могу таким образом откладывать половину из того, что он мне платил. Это стало еще одним источником финансирования моих книг. И в этом было еще одно преимущество. Когда мой брат и другие шли из типографии на обед, я оставался там один и, справившись с моим скромным банкетом, который часто состоял из всего-навсего одного бисквита или кусочка хлеба, горсти изюма или пирога из пекарни со стаканом воды, оставшееся время до их возвращения посвящал обучению, делалая больший прогресс благодаря той ясности головы и быстрому восприятию, которым обычно мешают еда и питье.
А еще, почувствовав однажды стыд за свои знания в арифметике, которую я дважды завалил, учась в школе, я взял «Арифметику» Кукере и самостоятельно прошел ее всю с легкостью. Я также прочитал книги по навигации Ширме и Селлера, это помогло мне немного понять геометрию, но я так никогда и не продвинулся в этой науке слишком далеко. А еще примерно тогда же я прочитал произведение Джона Локка «Опыт о человеческом разумении»[15] и «Искусство мышления» Мессера[16].
С целью улучшить свою речь, я взялся за английскую грамматику (сдается мне, это была книга Гринвуда), в конце которой находились две маленькие зарисовки об искусстве риторики и логики, последняя заканчивалась образцом метода сократовского диспута[17]. Вскоре после этого я взялся за «Воспоминания о Сократе» Ксенофонта, в которых приводится много примеров этого же метода, и был очарован этой книгой, освоил ее, отказался от своей привычки резкой аргументации, зато вооружился скромной любознательностью и сомнениями. А потом, читая Шафтсбери и Коллинса, я стал действительно сомневаться во многих пунктах религиозной доктрины и почувствовал, что этот метод самый безопасный для меня и очень смущает тех, против кого я его применял. Итак, постоянно практикуя метод, я наслаждался им, стал довольно искусным и смышленым в убеждении даже тех людей, которые были умнее меня, делать уступки, последствий которых даже не предполагали, запутывая трудностями, из которых они не могли выпутаться, и таким образом заполучая победы, которых не заслуживали ни я лично, ни вещь, которую я защищал. Я продолжал практиковать этот метод еще несколько лет, но постепенно оставил его, сохраная лишь привычку выражаться средствами скромного недоверия. Когда я рассказывал о чем-то спорном, я никогда не использовал слова «безусловно», «несомненно» или любые другие, которые могли придать моему суждению абсолютно утвердительный тон. Я скорее говорил, что понимаю или чувствую вещь так или иначе; или: мне кажется; или: я должен думать об этом так и так по таким вот причинам; или: я представляю это именно так; или еще: это именно так, если я не ошибаюсь. Эта привычка, по моим представлениям, была моим большим преимуществом, когда мне предоставлялась возможность прививать мои взгляды и получать согласие людей на продвижение мероприятий, которыми я занимался время от времени. А поскольку главное в любой беседе это поучать других или учиться самому, доставлять удовольствие или убеждать в чем-либо, то я бы хотел, чтобы умные люди с благими намерениями, не уменьшали силу воздействия своих доводов при помощи безапелляционной, заумной манеры говорить. Это почти неизменно вызывает отвращение у слушателей, настраивает их недоброжелательно и, одним словом, приводит к достижению совершенно противоположных целей, в отличии от тех, для которых мы получили дар речи. Поскольку, если хотите знать, утверждающая и догматическая манера доказывать свою точку зрения может провоцировать противоречия и отвлекать внимание собеседника. Ведь вы хотите совершенствоваться и получать информацию из знаний вашего окружения и одновременно безапелляционно выражать свои мысли. Скромные, чувствительные люди, которые не любят ссор, вероятно, оставят вас наедине с вашими ложными представлениями. И, разговаривая в такой манере, вам редко придется надеяться на симпатию слушателей или на возможность убедить тех, с кем вы соревнуетесь в остроумии. Папа благоразумно говорил[18]: «Людей нужно учить так, будто ты их не пытаешься учить. И представлять незнакомые вещи так, как забытые знания». Еще одна установка: «Однако говорить уверенно, но с мнимыми сомнениями».
И, возможно, он сопроводил эту мысль строкой, которую продолжил следующей, по моему, менее подходящей: «Ведь стремление к скромности это стремление к здравому смыслу».
И если вы спросите, почему это менее подходящее? Я повторю эти строки: «Нескромные слова не имеют права на защиту. Ведь стремление к скромности это стремление к здравому смыслу».
Так, разве «недостаток ума» (если человеку так не повезло, что ему его не хватает) не является некоторым извинением «недостатка скромности», и не правильнее было бы читать эти строки так: «Нескромные слова можно извинить только нехваткой скромности и недостатком ума».
Окончательно рассудить эту проблему я, однако, оставляю компетентным лицам.
Мой брат в 1720 или в 1721 году начал выпускать газету. Это была вторая газета, появившаяся в Америке[19], она называлась «New England Courant». Единственная газета, существовавшая до нее это «Бостонский новостной бюллетень». Я помню, как его друзья отговаривали брата от этого дела, как такого, которое не принесет успеха, ведь уже есть одна газета. Для Америки этого, по их мнению, вполне достаточно. Сегодня (1771 год) газет в Америке уже больше двадцати пяти. Однако он взялся за продвижение своей идеи, и я, достаточно поработав за составлением шрифтов и печатью листов, устроился разносить по улицам газеты к читателям.
Среди его друзей было несколько гениальных людей, которые развлекались написанием маленьких статей для издания, из-за чего его газета получила больше доверия и спроса. Эти джентльмены часто нас посещали. Слушая их разговоры при утверждении статей и мысли, которые сопровождали принятие статей, я стремился попробовать себя в их деле. Однако я был еще мальчиком и думал, что мой брат не одобрит печать в своей газете моих произведений, как только узнает, что они мои. Поэтому я схитрил, скрыв свое авторство: написал анонимную статью и положил ее ночью под дверь типографии. Ее нашли утром, и друзья моего брата узнали о ней, собравшись вместе, как обычно они это делали. Прочитав и обсудив мою статью в моем же присутствии, они одобрили ее, чему я был несказанно рад. Этот разговор сопровождался различными догадками об авторе. Они перечисляли множество имен различных по остроумию и образованию мужей. Теперь мне кажется, что мне повезло с моими судьями, как и с тем, что они, вероятно, не были столь находчивыми, как я о них думал.
Ободренный результатом, я написал и отправил в печать несколько других статей, которые так же радушно приняли. Я сохранял свой маленький секрет, сколько мог. А когда уже не находил места от переполнявших меня чувств, разоблачил себя[20]. Знакомые моего брата начали немного больше уделять мне внимания, что не очень ему нравилось. Брату казалось, вероятно, не без причины, что это взлелеет во мне гордость. И это, наверное, единственная причина, по которой мы тогда спорили. Он был моим братом и одновременно моим начальником, у которого я работал в учениках, и поэтому ожидал от меня тех же усилий, что и от других, хотя иногда мне и думалось наоборот: он многого от меня требует. Наши несогласия весьма часто приходилось решать отцу. И, мне кажется, то ли я чаще был прав, то ли просто лучше брата умел выпрашивать, поскольку юрисдикция отца была чаще на моей стороне. Тогда мой брат становился вспыльчивым и часто меня бил, что казалось совершенно неуместным. Считая свое ученичество слишком скучным, я постоянно искал возможности его сократить. Через некоторое время такая возможность неожиданно появилась.
Одна из наших заметок в газете, написанная на какую-то политическую тему (теперь я уже и не помню, о чем именно), показалась оскорбительной для Ассамблеи. Брата арестовали, осудили и посадили на месяц в тюрьму вместо автора статьи. Я думаю, что он не хотел выдавать своего автора. Меня также схватили и допросили перед советом. Несмотря на то, что мой допрос их не удовлетворил, они ограничились выговором и отпустили меня, считая, видимо, что я ученик, связанный клятвой верности со своим мастером.
Во время заключения моего брата, необычайно возмущавшего меня, несмотря на наши личные ссоры, я остался руководить газетой. И решился напечатать в ней несколько сатирических публикаций о наших управляющих. Некоторые тогда начали смотреть на меня искоса, видя во мне молодого гения, который имел склонность к клевете и сатире. Освобождение моего брата сопровождалось приказом (удивительно странным) от Управления, в котором говорилось, что «Джеймс Франклин больше не имеет права печатать «New England Courant»».