В предрассветных сумерках, только едва-едва забрезжил рассвет, звезды уже исчезли с небосвода, но сумрак на земле еще не отступил. Поэтому шагнув за калитку монастырских ворот, он в предутреннем сумраке, едва не наступил на еле различимую корзинку, откуда и происходило звуковое сопровождение летнего рассвета.
Рассмотрев по внимательней свою находку, Пантелей про себя выругался.
вот жеж напасть подумал старик креста нет на этих басурман в сарафанах, принесут в подоле, а ему старому страдай, от недосыпу сна лишившись.
Ворчал он еще и от того, что на его памяти, в многолетнем стоянии у этих ворот, это был далеко не первый случай, когда вот так местные бабы подкидывали младенцев в этот женский монастырь.
вот ведь знает, бисье отродье размышлял дальше про себя, местный страж что монашки младенцев не бросят, и всегда дадут приют сироткам, он даже чуть расчувствовался, подумав, как тяжко сироткам начинать жизнь без мамки.
Старик нагнулся над своей находкой, всмотрелся, разглядев нечто ворочающееся в завернутом тряпье, повздыхал и наконец, подхватил увесистую корзинку, затем занес ее во двор, вновь опустил корзинку на землю, вернулся к воротам и со скрипом закрыл калитку, накинув щеколду, развернулся, вновь взял корзинку на руки, и шаркая своими онучами, держа корзинку на одной согнутой руке другой ее поддерживая, направился через небольшую площадь в сторону деревянного, двух этажного дома, сильно смахивающего на барак, где проживали местные насельницы и где на первом этаже находилась келья матушки настоятельницы.
По пути, пересекая площадь, он еще немного порассуждал о сиротской доле ребенка в этом неприкаенном мире, и жестокосердных бабах, бросающих на произвол судьбы своих детей, да и вообще всех людей, так и норовящих сесть на чужую шею.
Так про себя ворча на этот грешный мир, наконец то, со своей ношей, которая перестала издавать звуки, а только возилась в корзинке, он дотащился до двери дома. Кряхтя открыл ее и вошёл в темный коридор, освящение практически никакого не было, но Пантелея это обстоятельство вовсе никак не огорчило. Он уверенно двинулся дальше по коридору. Остановился только у опочивальни матушки настоятельнице, скромно именуемой кельей. Воротный страж прокашлявшись, постучал в тяжелую дубовую дверь.
Несколько мгновений ничего не происходило, тогда старик еще раз прокашлявшись более настойчиво и громче постучал в дверь, при этом позвал находящеюся за дверью монахиню.
матушка настоятельница, это я Пантелей, здесь вот какое дело
Он замолчал, не зная можно ли в коридоре во всеуслышание говорить, по какой причине он приперся ни свет, ни заря в келью к настоятельнице.
За дверью послышался какой-то тихий шорох, затем приближающиеся шаги, и на конец из-за двери раздался низкий, почти мужской голос, с явными недовольными интонациями:
Чего, тебе не спится Пантелей? От молитвы отрываешь, или не знаешь, что к утрени готовлюсь?
Вратный страж немного замявшись, и еще раз прокашлявшись не громко ответил:
Тут такое дело матушка, ребеночка нам в о черед подбросили, куды девать то его?
За дверью вновь завозились. Затем снова послышались тяжелые шаги и скрип половиц, дверь звякнув крючком распахнулась и в проеме двери слегка подсвечиваемая лампадным огоньком из дальнего угла помещения, нарисовалась дородная фигура женщины в монашеском облачении.
В полумраке окинув грозным взглядом тщедушную фигуру старика и ношу в его руке, махнула рукой, как бы приглашая войти, молча развернулась и двинулась в глубь помещения.
Пантелей последовал следом, перешагнул через порог кельи, полуобернувшись закрыл за собой дверь, затем дотащил ношу до середины кельи и поставил корзинку на пол, возле ног настоятельницы. Та вздев руки в боки, все так же грозно взирала на Пантелея. Тот ежась под этим взглядом, начал нерешительно излагать.
ну вот-а, значит, крик за воротами меня седня разбудил, открываю значит калитку, а тама, у самых ворот, корзинка, а в ней младенчик запеленутый, вот-а, значит.
Завершив фразу, и немного прокашлявшись, Пантелей стал пояснять дальше, все случившееся и свои сомнения.
ну поначалу я и растерялся, а че деять? значит, ребеночек в корзинке криком исходит, а никого больше и нету, вот и подхватил лукошко то, ну и сюды, значит, а куды же, еще то?
Оправдавшись таким образом, он чуть потоптался, покряхтел и отошёл на несколько шагов обратно к двери, где молча встал, ожидая дальнейших указаний.
Оправдавшись таким образом, он чуть потоптался, покряхтел и отошёл на несколько шагов обратно к двери, где молча встал, ожидая дальнейших указаний.
После содержательного монолога привратника в помещение повисла тишина, время от времени нарушаемая легким пощелкиванием костяшками четок, которые привычно перебирали пальцы монахини.
Молчание затянулось, настоятельница явно что-то обдумывала.
Сторож, переминаясь с ноги на ногу, слегка покашлял, чем вывел монахиню из задумчивости. Та кинула на него косой взгляд, и недовольно передразнила.
куды, куды, раскудыкался, на кудыкину гору и нес бы, ан нет, мне притащил.
Затем ее взгляд неожиданно ка-то неуловимо изменился, стал задорным, и она вдруг развеселилась.
а может это тебе подарочек, Пантелей, ну признавайся, с какой это ты молодкой, из местных селянок по блудил?
От такого неожиданного заявления игуменьи, Пантелей аж поперхнулся, и не нашёл что ответить, только возмущенно выпучил глаза на монахиню.
ну ладно, ладно, будя, будя, не возмущайся, это я так для острастки.
Уже примирительным тоном сказала настоятельница, но веселые искорки из ее глаз никуда не делись.
Нервная обстановка в келье несколько разрядилась, Пантелей понял, что гроза прошла мимо, и настоятельница на него уже не сердится, он чутьем, на уровне интуиции это понял, и про себя выдохнул, но расслабляться не стал, он знал ее переменчивый и взрывной характер.
Пока он так переживал, игуменья ему что-то сказала, а он ее слова пропустил мимо ушей, опомнился только тогда-когда уловил в ее голосе грозовые раскаты, и услышал.
Пантелей, ты что старый перечник, заснул?
А затем велела аккуратно, не вынимая младенца с его ложа, осмотреть, на предмет определения пола ребенка, слегка его распеленать и посмотреть, что там у ребенка между ног.
Пантелей достаточно живо для своих лет, выполнил распоряжение, встал на колени около корзинки, подсунул руку под младенца, приподнял его и слегка растормошил тряпье в которое тот был закутан, посмотрел в указанное место, затем крякнув, не вставая с колен, доложил:
Малец, матушка, мужицкого звания значит.
Настоятельница, молча выслушала сообщение, затем подошла сама, бросила быстрый взгляд на находку, затем в задумчивости постояла, нависнув над младенцем, и вдруг подхватила корзинку с подкидышем и быстро перенесла ее на скамью поближе к углу с иконами.
После чего, отошла в угол где не ярко горела лампадка, освещая лики на православных иконах, не вставая на колени, но с явным благоговением, стала тихо шептать молитвы.
Когда наконец закончив шелестеть губами, прочитав какой-то канон, Пантелей не шибко разбирался в тонкостях, то ли Спасителю, то ли Богородице, монахиня повернулась к старику, и узрев, что тот вовсе не участвовал в молитве, стала недовольно тому выговаривать.
ты что мнешься у двери, Пантелей, мог бы малость и прочитать молитвы Богородице, да и поклоны перед ликом Царицы Небесной сотворить, совсем обленился старый, смотри рассержусь на тебя, да и епитимью наложу.
Неожиданно строго отчитала она вратного стража, тот от неожиданности и испуга совсем сгорбился, ощутив себя нашкодившим мальчишкой, и не зная куда себя девать, от колющего взгляда настоятельницы, на инстинкте попытался, пятясь задом, улизнуть из кельи настоятельницы.
Та заметив его поползновения, и удовлетворенно уяснив, что нагнала на Пантелея страха, уже менее строго, но все еще грозно, приказала.
Ты вот что Пантелей, поспеши к ключнице, сестре нашей, к инокине Марфе. Да передай что бы поспешила она ко мне в келью. Да вот еще что сам сюда же возвращайся, будешь нужен еще.
Через некоторое время в келье настоятельницы появилась, тощая и высокая как жердь сестра Марфа, за ее спиной маячил Пантелей.
Когда они вошли в помещение, матушка настоятельница, держала на руках сверток с младенцем, увидев входящих, она аккуратно положила младенца обратно в корзинку, повернулась к прибывшей парочке, и снова выговорила сторожу.
Пантелей, а ты что тут торчишь, ступай к себе, ты уже сделал свое дело, притащил нам подарочек.
Проворчала не довольно игуменья, сама уже забыв, что велела Пантелею вернутся. Тот что-то пробурчав себе под нос, но довольно сноровисто развернулся, захлопнул дверь в келью настоятельницы и зашаркал по коридору.
Дождавшись, когда исчезнет фигура сторожа, и закроется за ним дверь, обратилась с некоторой иронией к ключнице Марфе, которая так и осталась стоять у двери, как бы не решаясь пройти ближе, в позе абсолютной послушницы, и несколько Богу сколько самой настоятельницы.