Надежда Нартова, старший научный сотрудник Центра молодежных исследований и заместитель академического руководителя магистерской программы «Современный социальный анализ» НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:
Я бы назвала «новую этику» процессом (именно процессом, а не конкретным феноменом) пересмотра правил и норм взаимоотношений во всех сферах жизни. В первую очередь, конечно, тех, которые касаются межличностной и гендерно маркированной коммуникации.
Согласна с тем, что этика постоянно меняется. Однако, когда есть некая конвенция, доминирующая и устоявшаяся норма, которой следует большинство, то при ее пересмотре можно говорить о появлении чего-то нового. Это не значит, что раньше не было тех людей, которые думали по-другому, или что не было сопротивления, но существовало некоторое принятие способа взаимодействия. В основном это, разумеется, касалось общения между мужчинами и женщинами: действовала позднесоветская практика коммуникации, связанная с особыми режимами понимания приватного и публичного, гендерной иерархии, сексуальности и индивидуальной автономии. Грубо говоря, шлепки, хватания за коленку или объятия на вечеринке, о которых никто не просил, считались нормами выражения внимания, проявления власти и производства маскулинности и феминности. Безусловно, всегда были те, кому такое не нравилось, но в целом это разделялось как норма.
Думаю, то, что происходит сегодня, следствие многих процессов. Во-первых, это результат, как писали социологи Энтони Гидденс и Зигмунт Бауман, становления рефлексивного общества и индивидуализации. Во-вторых, это результат появления психотерапевтической культуры, которая подразумевает попытку контроля по крайней мере себя и своих границ, осознание внутренней отличности. В-третьих, это результат эмансипации и феминистского движения, то есть субъективации женщин, пересмотра их позиции в коммуникации и места в обществе.
Почему этика «новая»? Потому, что она связана с новым поколением, поколением 2030-летних. Это не означает, что в этом процессе нет 4050-летних: как мы помним, в движении #MeToo, например, участвовали люди совершенно разных возрастов. Но это проблематика, которую в первую очередь ставит молодежь.
Интересно, что молодежь, как правило, проблематизирована: она не такая, она не вписывается в какие-то нормы, она все нарушает. Вдруг выясняется, что сейчас ее нельзя назвать «плохой», так как молодые люди, в отличие от предыдущего поколения, к примеру, меньше потребляют алкоголь, статистически дольше учатся, отлично ладят с гаджетами (последнее во время пандемии оказалось очень полезным навыком). Молодежь не «плохая», однако она другая.
Прилагательное «новая» наделено позитивным смыслом. Молодежь не «пришла и все разрушила», но предложила пересмотр важных вещей, которые другие люди, тоже проходившие через явления позднего модерна, в принципе понимают, даже если им сложно изменить собственное поведение. Уровень доверия и уважения к молодым повысился, и потому остальные прислушиваются к тому, что они проблематизируют.
Таким образом, в обществе возникает идея «новой этики», то есть уважения границ, гендерно равноправной коммуникации, изменения иерархии, в том числе сексуальной, в которой доминирующая роль ранее принадлежала мужчине, а подчиненная женщине. На мой взгляд, это хороший эгалитарный процесс.
Каковы особенности
«новой этики» и ее языка?
Оксана Мороз, доцент департамента медиа НИУ ВШЭ; кандидат культурологии. Автор «Блога злобного культуролога»:
Один из важнейших столпов «новой этики» интерсекциональность, то есть понимание, что разговоры об уважении к другим и о равенстве возможностей должны опираться на представление о множественности подходов к инклюзии. «Новая этика» это в какой-то степени продолжение большой критической теории, только она была политико-академическим проектом, а сейчас все сильнее смещается в сторону активизма.
Здесь существует такая проблема: для того чтобы практиковать интерсекциональный подход, нужно, что называется, «выйти из своей коробки». К примеру, у меня есть гендерная и этническая идентичности, которые я точно знаю могут стать причиной для дискриминации. И понимаю, что способна уловить ее, даже если это затрагивает другого человека. Но я не особо сталкиваюсь, допустим, с эйджизмом, соответственно, он выпадает из моего интерсекционального поля зрения. Или, например, я, как и очень многие российские граждане, не соприкасаюсь с расизмом как он есть (скорее с этно- и ксенофобией), поэтому вещи, связанные с ним, тоже могу не видеть. Это естественные ограничения, которые проистекают из того, что мы обладаем как привилегиями в некоторых положениях, так и потенциалом для дискриминации нас самих в других.
Здесь существует такая проблема: для того чтобы практиковать интерсекциональный подход, нужно, что называется, «выйти из своей коробки». К примеру, у меня есть гендерная и этническая идентичности, которые я точно знаю могут стать причиной для дискриминации. И понимаю, что способна уловить ее, даже если это затрагивает другого человека. Но я не особо сталкиваюсь, допустим, с эйджизмом, соответственно, он выпадает из моего интерсекционального поля зрения. Или, например, я, как и очень многие российские граждане, не соприкасаюсь с расизмом как он есть (скорее с этно- и ксенофобией), поэтому вещи, связанные с ним, тоже могу не видеть. Это естественные ограничения, которые проистекают из того, что мы обладаем как привилегиями в некоторых положениях, так и потенциалом для дискриминации нас самих в других.
Таким образом, чтобы стать по-настоящему интерсекциональным, нужно развить чувствительность в тех сегментах, в которых ты привилегирован. Это дико тяжело, потому что наше воспитание, социализация и все предрассудки базируются на имеющихся привилегиях. Даже если мы знаем, что они сильно мешают нам действовать по отношению к остальным равным образом, у нас все еще есть когнитивные искажения, которые смещают поведение. И поэтому каждый раз, наблюдая споры вокруг чего-то, что называется «новая этика», я вижу, как люди, только что стоявшие на либеральных или леволиберальных позициях, внезапно превращаются в людоедов по параллельному вопросу.
Вот хороший пример из практики. Люди боролись с реновацией в определенных районах, потому что им она казалась отчуждением их права на распоряжение частной собственностью (в общем-то, часто так и есть). По сути, это гражданская ответственность за городское пространство и признание себя политическими субъектами, что хорошо укладывается в новые этические параметры. А потом в те районы пришла петербургская «Ночлежка», которая захотела открыть штаб в Москве. И те же самые люди, которые вели митинги из-за реновации, выступили против того, чтобы рядом с детскими садами, школами и жилыми кварталами ходили дальше цитата «вонючие бомжи»4. Удивительная история, ведь если ты уже чувствителен к соблюдению прав, то по-хорошему должен понимать, что субъектами права по умолчанию являются все. Этот случай показывает, что нельзя быть выразителем «новой этики» на сто процентов: в каких-то моментах ты всегда будешь смещаться, потому что у тебя есть biases [предубеждения. Прим. ред.], которые не дают возможности посмотреть на все абсолютно отрешенным и инклюзивным взглядом.
Если упоминать какие-либо термины «новой этики», нет смысла, по-видимому, углубляться в частные понятия, которые работают в разных видах дискриминации. Достаточно сказать, что само слово «дискриминация» и, например, «угнетение» понятия из «новой этики». «Толерантность», «инклюзия», «инклюзивное поведение», «инклюзивный язык» это все тоже оттуда.
Дальше начинаются нюансы. Если мы говорим, к примеру, о дискриминации, то она бывает «позитивная», «обратная», «косвенная» и так далее. Эти понятия можно идеологически не принимать и спорить, есть ли вообще штуки, которые ими описываются, но сами-то слова существуют. Если же мы имеем в виду инклюзию, к ней тоже применимы разные подходы: вы можете делать ставку на то, что нужно максимально видеть различия, а можете, наоборот, использовать blind [слепой. Прим. ред.] подход и за счет этого выстраивать принятие всех. Кроме того, есть вещи частного порядка. Например, типы поведения, которые связаны с борьбой за «новую этику», вроде кэнселинга.
Наверное, базовым словарем «новой этики» оказывается словарь современной фем-оптики, причем далеко не всегда исследовательской, чаще активистской. Допустим, есть понятие «культура силы», у которого нет академического расширения, однако оно настолько часто встречается, что действительно кажется концептуально важной штукой. Также в словаре «новой этики» появляются элементы современного левого и скорее американского дискурса, в большей или меньшей степени радикального. Само по себе это не хорошо и не плохо, но необходимо понимать, что подобное работает в конкретном контексте. Условно говоря, те слова, которые можно найти в манифестах Black Lives Matter [Жизни темнокожих важны. Прим. ред.]5, контекстуальны, то есть они произносятся в связи с определенными событиями. Их перенос, скажем, на российскую почву видится довольно проблемным, потому что наши реалии сложно перекодировать в эти понятия.