Это я писал для Нади. Ей и подарю. А работа действительно ничего себе. До выставки ещё есть время. Я успею сделать повторение на большом холсте.
Для Нади картина была ошеломлением. Такого она не ожидала. После этого личность Семёна Мироновича стала для неё священной. И мироощущение Устюгова изменилось. Его многодневные общения с Надей сделали своё дело: он увлёкся девушкой. Теперь его стали посещать мысли такого порядка: «Пора жениться. Наденька всем хороша. Где ещё такую девушку сыщешь. И красива, и воспитана, и образована. Мне предана и крепко любит. Что тебе ещё нужно.?
Вскоре по всей форме было сделано предложение, а сразу же после Успенского поста сыграли свадьбу. Венчали молодых в сельской церкви. Было много цветов и любопытных. На медовый месяц молодые укатили в Ялту.
Революция явилась мощным сдвигов для творческого люда. Кто-то из художников сошёл на нет, кто-то уехал за границу, кто-то приступил к обслуживанию новой власти (портреты вождей, картины революционного содержания). Устюгов тоже отошел от портретной живописи и увлёкся авангардом. Его картина «Красная атака», написанная резкой кистью в бордовых тонах имела успех. Позже он отошел от авангарда и стал реалистично изображать конников, тачанки, балтийских матросов. И всё у них с Надей в новой жизни устроилось очень хорошо.
Вот такая незамысловатая история. Её и рассказывать-то на было никакого смысла. Но безжалостной судьбе (или Богу) не понравилась складная жизнь художника и его жены. В конце двадцатых умер Семён Миронович. Тогда еще не умели лечить почечные болезни. А в январе 1942 года погибла от голода в осаждённом Ленинграде светлая Надежда Владимировна Устюгова. Ей было 57 лет.
А у нас во дворе
После войны посуровели, похмурели ленинградские дворы. Куда-то исчез щебет малышни. Не носилась пацанва на самокатах. Огольцы не играли в Чапаева, не гоняли мяч (дп и мячей-то в продаже не было). Они ошивались на заднем дворе, играя на деньги в «чику» или в «пристеночек». И даже девочки не прыгали на скакалках. Хотя классики традиционно чертили. Вот такая неактивность навалилась в Ленинграде на послевоенное детство.
Наверное потому инертность поразила ленинградских детишек, что калорий, которые заключались в продуктах, выдаваемых по карточкам, было недостаточно для подвижной, мажорной жизни мальчишек и девчонок. Конечно, недостаточно! Да ещё вместо полноценного продукта часто выдавали заменители. Так мясо заменялось яичным порошком, причём в таком соотношении, что хозяйка, получив столовую ложку этого порошка не знала, что с ним делать. То ли есть, то ли любоваться. Вместо крайне нужного детскому организму сахара, часто выдавали финики или повидло. Конечно, с фиников много не попрыгаешь. Не мартышки же. Ну и последствия перенесённого голода сказывались.
Но вот, что удивительно: мальчишки не прыгали, не скакали, не носились, но дрались по малейшему поводу. Пацаны были как недотроги, настороженные, насупленные, колючие. Хорошо, что в те времена все драки происходили в рамках дворового кодекса:
двое дерутся третий не лезь,
лежачего не бьют,
ниже пояса не бить,
бой до первой крови,
ногами не бить.
Сейчас-то всё наоборот. И откуда нынешняя молодёжь такого озверина набралась?
Во дворе главным авторитетом, судьёй, арбитром являлся Олег Гуляев. Это был невысокий, но коренастый и сильный пятнадцатилетний мальчик. Его лицо было изуродовано рубцами, которые он получил в результате ожогов от палящего огня зажигалки: он её неудачно захватил щипцами. Его грудь украшала медаль «За оборону Ленинграда».
Из всех медалей Союза, а их насчитывалось 57 наименований, наиболее уважаемой (после медали «За отвагу») была медаль «За оборону Ленинграда». Да и понятно почему. Просто-то жить под снарядами в голодной осаде это уже подвиг, а если ещё и бороться это подвиг вдвойне. Ленинградские дети проявили способность к такому подвигу. 15 000 из них были награждены медалью «За оборону Ленинграда». Вот и Олега Гуляева наградили. Награду он носил с достоинством, никогда не снимая. Детвора взирала на него с восхищением. Да и все в те поры с уважением относились к людям при орденах и медалях.
Но это продолжалось не вечно. Со временем потускнел блеск наград. Вернее не потускнел, а его притушили. Как-то так получилось, что к общественному рупору пробились люди не воевавшие и не стоявшие на трудовых вахтах и наград, естественно, не имевших. Они стали ненавязчиво, но регулярно и неотступно внушать, что энтузиазм, героизм, патриотизм дешёвые агитки. Армия нахлебница, а офицеры дуроломы и бездельники. Ордена и медали стариковские цацки и погремушки. И народ (особенно молодёжь) поверили этим нерусским голосам, причём настолько, что офицеры в форме стали неуютно чувствовали себя на людях, а ветеранам стало стыдно надевать награды. Автор знавал дедулю, который выгуливал вдоль Культуры большого пса, на ошейнике котрого были размещены медали, заслуженные этим дедом. К слову, именно с этого поветрия и начался развал Союза.
Но это продолжалось не вечно. Со временем потускнел блеск наград. Вернее не потускнел, а его притушили. Как-то так получилось, что к общественному рупору пробились люди не воевавшие и не стоявшие на трудовых вахтах и наград, естественно, не имевших. Они стали ненавязчиво, но регулярно и неотступно внушать, что энтузиазм, героизм, патриотизм дешёвые агитки. Армия нахлебница, а офицеры дуроломы и бездельники. Ордена и медали стариковские цацки и погремушки. И народ (особенно молодёжь) поверили этим нерусским голосам, причём настолько, что офицеры в форме стали неуютно чувствовали себя на людях, а ветеранам стало стыдно надевать награды. Автор знавал дедулю, который выгуливал вдоль Культуры большого пса, на ошейнике котрого были размещены медали, заслуженные этим дедом. К слову, именно с этого поветрия и начался развал Союза.
Но эта напасть приключится не скоро. В сороковые года и офицеры и награды котировались высоко. Хотя и в то время награда это ещё не пропуск на авансцену. Так Олега Гуляева, несмотря на хорошие отметки в дневнике и на боевую награду не приняли в только что открытое в Ленинграде Нахимовское училище. Ему прямо сказали, что его внешность не соответствует героическому образу советского офицера.
Действительно, внешность Олега пугала и отталкивала публику. Когда он неудачно укрощал зажигалку, пылающие частицы горючего вещества, которым плевалась бомба, попали ему на лицо и местами прожгли физиономию до черепа. Чудо, что глаза уцелели. В те времена пластическая хирургия была ещё не на высоте. Несмотря на несколько операций, лицо Олега являло собой жутковатую маску из коричневых рубцов и красных пятен.
Постепенно Олег со своей судьбой смирился. Он перестал на людях прятать своё лицо, скрываться от любопытных глаз. Он научился безразлично относится к реакции публики на своё уродство. Одно только по настоящему угнетала его: девочки не хотели заводить с ним дружбу. И чем старше он становился, тем в большей степени эта угнетённость давила ему на душу. А тут ещё Лидка Севорцова овладела всеми его помыслами и чаяниями. И чего он в ней нашёл? Девчонка и девчонка ничего особенного. А вот подишь ты!
Кроме Олега в доме жил ещё один награждённый одноногий дядя Миша. Помимо нескольких медалей и ордена «Красная Звезда» у него был «боевик». О! это что-то! Это мечта каждого пацана. Дядя Миша почти всю войну прослужил в разведке. Трижды ранен, дважды контужен. Он удивлялся: «И как это я уцелел!? Разведчики на войне долго не живут.»
Дядя Миша жил один. Его жена и сын умерли в сорок втором от голода. Олега он очень привечал. Относился к нему как к равному, как к пострадавшему от войны. Олег любил слушать рассказы разведчика. Ему открывалось много нового, неизвестного, страшного. Перед ним раскрывался жесткий, суровый, неписанный кодекс разведчика. Так в трудном положении, когда раненый товарищ становился смертельной обузой, разведчики удовлетворяли просьбу раненого, приканчивая его. Разведчикам не очень нравилось нахождение в составе разведгруппы командира, офицера. Начальники, имея меньший опыт разведки, иногда принимали ошибочное решение, следование которому неминуемо привело бы к гибели всей группы. Если не удавалось убедить командира в ошибочности его решения, приходилось с ним расставаться. Распалённый воспоминаниями, дядя Миша неизменно завершал свои повествования просьбой: «Вот тебе деньги. Сбегай в коммерческий за маленькой.» Дядя Миша часто обращался за помощью к Олегу. То за справкой сходить в военкомат, то продуктовые карточки отоварить, то ещё что. Ему было трудно с одной ногой-то. К тому же и лифт после блокады не работал, а жил дядя Миша на четвёртом этаже.
А еще дядя Миша показывал страшно заинтересованному Олегу способы захвата «языка», приёмы рукопашного боя, возможности нейтрализации противника, вооружённого ножом, штыком и даже пистолетом. Полученные от разведчика знания Олег передавал дворовой пацанве. Прохожие с опаской поглядывали на мельтешащую на заднем дворе группку подростков, которые азартно швыряли друг друга на землю.
Иногда поглазеть на забавы мальчишек приходили девочки. При наличии таких зрителей действия тренирующихся становились заметно энергичнее. Когда же среди зрительниц оказывалась Лидка Скворцова, Олега было не удержать. Он тигром бросался на партнёра.