Девочка разочарована, мальчишки, кажется, тоже. Один малолеток Васька в восторге и от «секретного» опыта, и от того, что он закончился. Пацанёнок вдруг начинает бешено скакать на месте, хохотать, выкрикивая всякую чепуху.
Цыц, малявка! Помнишь? Никому! Могила! хмуро напоминает Леха.
Ну, ты! Че распрыгался, как дурак!.. Да он, Лешка, все понимает лучше нас! Да пять лет ему на седьмое привычно затянула Таська, думая о другом. Ну, подожгли, ну и что? Что-то этот секретный опыт каким-то ерундовским вышел! Костер на воскреснике и то интересней. Леха, понятное дело, двоечник, второгодник Как и она, Таська! Ну да ладно.
Из оврага, не сговариваясь, пошли в парк привычно побеситься, побрызгаться водой из фонтана с романтической мраморной купальщицей. Утомившийся Васька уселся на скамеечу, где скоро заканючил: «Кусать охота Кусать хочу-у-у» Его нытье потихоньку пробуравило воздушный шарик всеобщего оживления, упоения бегом и криком жизнью! Повернуло ребят к дому.
В быстро опускающихся на парк сумерках Васька вдруг оробел. Ему почудилось: громады кипарисов, точно вредные великаны, вот-вот сомкнутся, сомнут его своими душными боками За то, что «поджигали»! Что-то чуть хрустнуло под ногой Маленький шершавый мячик, кипарисовая шишечка. Васька что было сил стиснул ее дрожащими пальцами, другой рукой цеплялся, не отпускал Таськин подол И тут зажглись фонари. Еще, еще несколько шагов вдоль благоухающего розария в квадрате низкорослых кустов самшита и вон он, «пятачок»! С почтой, магазинчиками, с пивным ларьком, облепленным мужичками, местными и приезжими.
Васька с воплем кидается в ту сторону, в колени, ну конечно, Васьки-Таськиного отца, пивнушка его наиглавнейший пост.
Паа-ап! А мы в овлаге, в овлаге, там, поджигали!!
На это чрезвычайной важности сообщение отец почему-то никак не реагирует. Только когда его кружка пустеет, рассеяно треплет Ваську по загривку единственной, уцелевшей на войне рукой:
Картошку, что ли, пекли? Беги, беги давай к Таиске, поджигатель!
Трагически дрогнули, насупились выгоревшие атаманские брови, гневно затрепетал облупленный нос:
Это самое. Болтун находка для шпиона. Сам значит шпион! Устроим Ваське бойкот, пацаны. И ты, Таська, слышишь? Не разговаривайте с ним. Навечно! Нечего, это самое.
Ну ты Сам шпион! пискнула Таська потрясённо.
А ничего особенного! Их, этих шпионов, у нас в эсэсэр тыщи! Даже мильены! Шпионов, вредителей всяких. Это самое врагов народа! Кино смотреть надо! разъяснял сердитый Лёха.
И пару дней никто из «поджигателей» с Васькой не разговаривал. Сама Таська остерегалась ему при ребятах «нутыкать». Даже жалко, что он вроде ничегошеньки не понял! Кажется, и не заметил, скакал себе с малышней. Ясно, что пять лет ему исполнялось всё-таки на Первомай.
Скалолаз
Привычная такая картина была когда-то: тащат отдыхающие «здыхи» по-грубому, по-местному посылочный ящик в сетчатой цепкой авоське. Фейхоа, хурма, солнцеподобные мандарины-лимоны, разумеется. Тверденькие, по возможности чуть недозрелые, спеленутые бумажками, каждый индивидуально. Розовый павильон с южными нарядными арками, почтамт, начинал заколачивать гвоздями все эти субтропические экзоты рано и громоподобно, хотя в доме напротив на это реагировали одни бездельные «здыхи», опять же, Сами, конечно, с заготовленным штабелем таких же ящиков!
Деревянная коробка этого дома «барачного типа» (Нет, нет, не «барочного»!) тоже была словно обхвачена серыми веревками красавицей глицинией. Ее ствол завивался толстыми нестрашными змейгорынычьими кольцами чуть ли не до печных труб! День и ночь старушка усыпляюще шуршала листьями, в мае изысканно-парфюмерно благоухала водопадом лиловых цветов-подвесков. Именно такими рисовались Вете роковые подвески королевы Анны, добытые героическим дАртаньяном из-за моря А здесь, в окне ее высокого второго этажа море наличествовало громадное и манящее уже с утра, но по противоположному берегу ходили-бродили одни отсталые капиталистические турки. И никаких тебе влюбленных отдаленных герцогов!
Вечером, когда мать, утомленная грызней с коммунальными соседками, а больше избыточным, на две ставки, лечением санаторных больных что саму ее, крупную, тяжело дышащую, крутую, взрывную, лечить надобно, Вете открылось довольно рано Так вот, когда матушка бросалась в койку, завалив ухо твердокаменной подушкой, Вета скоренько бросалась на веранду. Вылезала из окна по глициниевым извивам и неслась к летнему кинотеатру! Где, сидя на кипарисе в кругу несостоятельных киноманов всех возрастов билет стоил аж двадцать копеек, только на первые два ряда десять, досматривала очередную Ну, как правило, love story, хотя словами такими никто тогда не бросался, в ходу были иные зарубежные фразы типа «хенде хох, фашист!»
Именно так приветствовала однажды Вета рыженького здыха-целинника Леника, который каждое лето с родителями обретался на такой же веранде у соседей. Это называлось «снимать коечку». «Снимать девочку» умели и в те времена ребята постарше, но именовалось это тоже по-другому. Только, конечно, Леник средь бела дня забрался к ней по глицинии не потому совсем Да просто так забрался, но Вета все равно разъярилась:
Что, на своей целине тоже по чужим окнам шастаешь?
Вообще-то по происхождению я москвич, сечешь? Романтик, как мои предки. Вот захотелось им взять необыкновенную высоту в жизни
Ага, и понесло их в степь за высотой, ничего себе. Идиотизм полный, в Москве ведь все-все! МГУ, например!
Со второго класса Вета почти единолично выпускала классную стенгазету, у которой лишь название менялось с годами. («Колючка» стала «Кактусом», потом, с полетами космонавтов «Нашим космосом», а далее, совсем уж возвышенно, «Алым парусом».) Естественно, мечтала стать журналисткой, и потому все родные снеговые вершины, уж не говоря про какую-то плоскую степь, ей застил горделивый небоскреб на Ленинских горах
Леник ничего этого не знал, оскорбился за родителей и потому стал злобно пихаться и валить Вету на ее продавленный диванчик. И вдруг поцеловал в уголок глаза скорее, в нос!
Никогда, между прочим, никаких больше нежностей между ними не проскакивало, не случалось категорически. Вета была серьезная восьмиклассница, хотя тоже весьма романтично недавно переименовала себя, вернее, отсекла первую букву имени. И требовала, чтобы все теперь эту неугодную букву позабыли-позабросили! Навеки!
Света промямлил тогда потрясенный собственной прытью Леник, и потому был с удвоенным негодованием изгнан с веранды. Тоже навеки!
А был он, конечно, шухарной, умненький пацан. Но, во-первых, на год младше Веты, да еще такой дурацки ушастенький! Ох, как они, эти его ушки-завитушки, бывало, розовели на пляже, пронизанные солнцем, прямо тебе затейливые кораллы. У нас на Черном море такие не водятся, издевалась Вета, вот разве что в чингисхановских степях!
Но когда второй раз Леник осмелился навестить Вету уже на четвертом этаже (то есть по пожарной лестнице и далее по карнизу!), выглядел он «ничтяк». С хипповскими лохмочками, баррикадирующими уши и даже картинный крутой лоб, был он вылитый битл Джордж Харрисон! А она уже являлась студенткой-первокурсницей, увы, провинциального вуза, простенького, но журфак в нем наличествовал.
Леник, понятно, все еще прозябал в десятом классе и прикатил на весенних каникулах в университетский город с волейбольной командой, на соревнования. Тогда это широко практиковалось и даже не именовалось благотворительностью. (То есть тысячи деток-спортсменов, деток-музыкантов разъезжали по стране бесплатно на всякие турниры и конкурсы, вовсе не обещая поголовно дорасти до Родниной либо Кисина!) Да, но правды ради следует сказать, что Леник-то Ну, потом, дальше.
Одним словом, прелестно они тогда полдня побродили по очень обыкновенному городу-крайцентру, казачьей станице в недавнем прошлом. Вышли к реке, тоже обыкновенной, не Москва-река тебе, не Нева, скажем. Тем более, не море Ветино, так часто о себе напоминавшее: странновато было ходить по улицам без этого обязательного огромного ориентира! Здесь же маяками-ориентирами громогласно выступали Сенной рынок, Колхозный рынок, Блошиный Фу!
Но возвращаясь к обыкновенной городской реке, надо отметить ее сверкающее, полноводное, чистое течение в тот солнечный день! И очень чистыми и смешными были их нескончаемые разговоры и воспоминания. («Так чего тебя понесло тогда на мою веранду, интересно?» «Интересно? Да так, в общем-то Здоровенный стал, интересно, думаю, выдержит глициния такого медведя?» «Глициния-то выдержала») Посидели в кафе и расстались вечером у дверей студенческого общежития: вахтерши звери, приглашать кого в гости расхочется моментально. И потом, Леник на год младше, всего-то десятиклассник. Ну, понятно.
А через полчаса Ветины соседки по комнате вдруг завопили дружным трио, захохотали, заахали в темном окне обозначился Леник с букетом сирени!
Так ты в «Спартаке» играешь? У Колхозного рынка? Я приду! объявила Вета, но Леник замотал головой тренер взбесится, все, все, пока
Были потом от него письма работаю, заочно учусь в архитектурном институте, очень хорошо к тебе отношусь. А поздравление, кажется, с восьмым марта, было начертано на листке с ее акварельным портретом, с хохмаческим комментарием. Дескать, девчонок лучше рисовать по памяти, они, вертухи, «каждый сеанс позирования точно хулахуп крутят». Запомнился, запомнился этот «каждый сеанс», из-за которого Вете расхотелось что-либо отвечать этому Ленику. «Каждый сеанс» с каждой девчонкой? Скажите, пожалуйста!