Русские в скором времени сами могут составить нам конкуренцию на внешнем рынке!
Ну-у-у! насмешливо протянул Рузвельт, на этот раз не поскупившись на качественную усмешку. «Довод» не поколебал уверенности Моргентау.
Да-да, сэр! Не забывайте о том, что Сталин в лапотной России за несколько лет создал те отрасли промышленности, о которых его «предшественник на троне» император Николай и не слышал!
Но у русских после войны будет такая разруха!
В голосе президента не было ни грана сомнения в собственной правоте. Но и это не подвигло министра финансов «в верном направлении».
Да, у русских будет разруха, сэр. Но мы не должны забывать о том, что в двадцатые годы Сталину досталось наследие, вряд ли много лучше теперешнего. И ничего: справился! Что ему помешает справиться и на этот раз? Мы уже знаем о том, как Сталин умеет мобилизовать народ и ресурсы. Вряд ли кто другой смог бы не только выстоять после такого удара, но и создать альтернативную промышленность на востоке страны, на голом месте! Кроме того, у русских будет теперь возможность существенно поправить дело за счёт репараций!
Кстати, насчёт репараций
Лицо Рузвельта исказила гримаса, то ли боли, то ли неудовольствия: в наличии имелось и то, и другое. В последнее время президент активно недомогал, и только слепой в лице какого-нибудь неофита Белого дома не мог не заметить этого. Что же до неудовольствия Опять же в последнее время Рузвельт испытывал нарастающее влияние окружения. Из очень многих ртов в его уши ретранслировалась одна и та же «песня»: «пора русских ставить на место в угол!»
Моргентау тактично переждал, пока лицо президента не восстановило статус-кво, насколько это было возможно при наличии перманентных оснований для нарушения.
Так, вот насчёт репараций, Генри Я полагаю, что в этом вопросе нам следует быть большими реалистами
Вы хотите сказать, сэр, что
Нет-нет, Генри! слабо улыбнулся Рузвельт. Я, разумеется, не имел в виду лично Вас. Просто мне кажется, что, чем меньше Советский Союз получит в счёт репараций, тем больше будет его заинтересованность в наших кредитах.
Лицо Моргентау прояснилось.
Значит, Вы согласны, сэр пусть и «с другого фланга»? И это правильно!
И он тут же раскрыл папку с документами.
У меня готово встречное предложение русским, сэр!
Рузвельт начал открывать рот, но Моргентау уже завладел инициативой.
Мы предложим русским кредит не в шесть миллиардов, а в десять! И не на тридцать лет, на тридцать пять! И не под два с четвертью процента а под два! И
Моргентау не закончил фразы, замерев с открытым ртом так, словно наткнулся на препятствие. Да он на него и наткнулся на препятствие. «В лице лица» президента: настолько убедительно и оперативно оно прокисло от последних слов министра финансов.
Что, мистер президент?!
Предваряя ответ, Рузвельт слегка разбавил кислоту скепсисом.
Вот, уж, не ожидал от Вас, Генри, таких «просоветских» взглядов
Если Рузвельт сейчас упрекал своего министра финансов, то упрёк был явно незаслуженным. В чём, в чём, а в симпатиях к русским Генри Моргентау нельзя было заподозрить даже при большом хотении. Министр финансов был «хорошим, правильным американцем»: антикоммунистом, антисоветчиком и русофобом. В этом отношении он отлично вписывался в коллектив, из дружных рядов не выпадал и не собирался. Обвинять его в том, что он «шагает не в ногу», не следовало даже в шутку: «не заслужил, однако». Человек всего лишь проявлял здравомыслие. Здравомыслие капиталиста: «когда видишь деньги, не теряй времени!». Верный христианин, Моргентау заключил бы сделку и с дьяволом, если бы она сулила ему те самые «триста процентов по Марксу».
По причине незаслуженности упрёка министр финансов счёл возможным обидеться. В пределах допустимого, конечно: «полноформатно» забываться даже в связи с личными обидами в Белом доме непозволительная роскошь и непростительная глупость.
Смею уверить Вас, сэр, что я не более «просоветский», чем директор ФБР Эдгар Гувер! Но, в отличие от него, я вижу перспективу. Перспективу нового рынка, новых прибылей и новых политических возможностей. Ведь «установку» на то, что экономика базис политики, ещё никто не отменял. Надеюсь, сэр, Вы не станете обвинять меня в том, что я цитирую Маркса: эта мысль универсальная! И, потом, кредит русским это тот самый «крючок», на который мы будет улавливать их неоднократно и долгие годы. Это позволит нам держать Советы «на коротком поводке»! Разумеется, если проявить терпение и чуточку здравого смысла!
Моргентау замолчал, и уставился на босса в ожидании «высочайшей резолюции». Рузвельт неопределённо поморщился и откинулся на спинку коляски: в последнее время он стал быстро уставать и от новостей, и от необходимости реагировать на них. Некоторое время он сидел с закрытыми глазами, предоставляя министру финансов возможность качественно истерзать себя догадками, разгадками и сомнениями. Наконец, он приоткрыл глаза и покосился в собеседника.
Я думаю, Генри, что древние римляне были правы
???
Взгляд Моргентау был красноречивей любых слов. Рузвельт миролюбиво улыбнулся.
«Audiatur et altera pars!»: «Да будет выслушана и другая сторона!» Поэтому я предлагаю вынести наш с Вами вопрос на заседание кабинета. Как говорят русские: «одна голова хорошо, а полторы лучше!»
Моргентау знал эту поговорку, пусть и в переложении на «цивилизованный лад», но смеяться над «ополовиниванием второй головы» ему почему-то не захотелось. И он знал, почему: босс явно отводил ему роль «голубя мира» в обществе «проголодавшихся ястребов». Назначение этой роли и судьба «голубя» не вызывало у него ни малейших сомнений. Тем паче, что ему был точно известен количественный состав и реквизиты «ястребов». Об их «ястребиной квалификации» и тенденциозности подхода к «голубю» и речи не шло: само собой разумеется
Было бы очень вредно предлагать такой большой кредит, и тем самым, потерять единственный и такой действенный рычаг давления!
Стеттиниус, не так давно сменивший в кресле госсекретаря Кордэлла Хэлла, одобрительным взглядом поощрил своего помощника Клейтона: парень в концентрированном виде и «прямо в лоб» выразил их совместную точку зрения на предмет. Краем глаза он заметил, что и президент воспринял эту сентенцию, как надо даже подобрел лицом. То есть, слова Клейтона упали явно не на камни: не ради же Моргентау требовалось «рассыпать жемчуг»! Следовало немедленно закрепить успех и Стеттиниус взглядом испросил согласия босса, каковое и было незамедлительно дано.
Господа, позвольте мне огласить телеграмму нашего главного специалиста по русским делам special envoy Аверелла Гарримана. Мнение прямо из логова вр хм эээ друга.
Рузвельт улыбнулся: оценил подход. Можно, оказывается, и якобы оговорку с последующим «исправлением» квалифицированно и не без юмора использовать для характеристики действующих лиц. Пусть даже «юмористическая составляющая» изначально и не планировалась. Это был тот случай, когда слово, вылетевшее в формате «неуловимого воробья», не только не осуждалось, но даже приветствовалось.
Стеттиниус, тем временем, развернул услужливо протянутую Клейтоном бумажку.
Гарриман пишет: «Вопрос о кредите должен быть увязан с общими дипломатическими отношениями с СССР. Надо дать понять русским, что наша готовность к сотрудничеству будет зависеть от их поведения в международных делах».
После того, как госсекретарь выразительно помахал бумажкой в воздухе, она вернулась к его помощнику.
По-моему, это предельно трезвый взгляд на вещи. Нам нужно держать глаза открытыми: Россия на пороге Европы. Это привносит в наши отношения с Советами новый момент, и, я бы даже сказал, создаёт их новую конфигурацию. Гарриман чётко расставил акценты. Чётко и правильно: мы должны, наконец, вспомнить не только об обязательствах перед русскими, но и об обязательствах перед собственным избирателем. В конце концов, нас избрали не для того, чтобы радеть об узкоэгоистических интересах русских.
Стеттиниус уже начал движение задом в направлении кресла, но «на полпути» задержался.
Я не против кредита: я против благотворительности и торопливости. Ситуация требует от нас, защиты, прежде всего, интересов Соединённых Штатов.
Седалище госсекретаря, наконец-то, совместилось с сиденьем кресла.
Разрешите, сэр?
Рузвельт доброжелательно обозрел аккуратно воздвигнутый пальчик военного министра Стимсона.
Прошу, Генри.
В вопросах отношений с русскими некоторые считают меня «ястребом».
Стимсон ухмыльнулся и пошёл глазами по лицам соратников по администрации. Вряд ли в поисках «некоторых»: последние в лице Гарри Гопкинса отсутствовали по причине недомогания и «неприглашения».
Но, если я и «ястреб», то лишь тот, который изображён на гербе Соединённых Штатов!
Высокопарной патетике генерала не помешала даже маленькая неточность: на гербе Соединённых Штатов был изображён не ястреб, а куда более редкая птица белоголовый орёл.