Всё, сказала я Толе, целенаправленно дом в деревне и с Московского вокзала, чтобы до электрички пешком не больше 20 минут.
Вторым был дом в Померанье, за Любанью. Дом понравился, и я не думала о том, что под окнами трасса на Москву, а по ней день и ночь идут фуры. Я хотела его купить, но судьба отвела от непродуманного решения. Документы у хозяина не были готовы, и мы решили смотреть другие варианты.
Следующим оказался дом в Торфяном. Дом и сад. Отличная баня. Но Автолавка пару раз в неделю и отсутствие водоёма. Здесь Ленинградская область закончилась, и Чудово показалось совсем близко.
Следующим был дом и отличный яблоневый сад в Дубцах, а это уже за рекой Волхов. Через деревню проходит всего лишь ручей, но мне всё нравилось, даже не пугало, что в магазин придётся ехать в Чудово. Хозяин сказал, что на дом есть желающие, и он позвонит, и скажет свой ответ. Как я плакала, когда те, кто смотрели раньше, решили купить этот дом. Это была судьба!
И вот, наконец, Большая Вишера. Далековато? Возможно. От станции идём с Толей и семенящей пожилой женщиной, сворачиваем на длинную прямую:
Это КДО, поясняет старушка.
Как? переспрашивает муж. Я пожимаю плечами.
Улица 50 лет первого КДО Комсомольского Добровольческого Отряда.
Далеко ещё?
Скажу, загадочно улыбается проводница.
Подходим к ярко-синему домику в три окна, с белыми резными ставнями, я шепчу Толе:
Хоть бы этот, хоть бы этот, но он остаётся позади, и немножко грустно становится. Я ничего не жду.
Вот он! Мой дом.
Я поворачиваю голову влево и ахаю. Ярко-жёлтый, в четыре окна, а перед окнами тонкая рябинка.
Вот это дом! прошептал муж.
Сказка! Я не верю.
Внутри дома, конечно, было убого: старый диван, железная кровать, обои, видно, из старых советских запасов. А за окном большой пруд. Никакого сада, участок большой, не очень ухоженный. Но это был мой дом, и я уже его любила. Сделку оформили в начале ноября, сразу заказали машину дров. И вот ноябрьские праздники встречаем вдвоем с Толей в новом доме.
Трещат дрова в печи,
Весь дом теплом согрет.
Немного помолчим:
К чему слова, мой свет?
Твоё дыханье мне
Дороже всяких фраз,
А блики на стене
Соединяют нас.
Последняя любовь
Молитва у огня.
Последняя любовь,
Не оставляй меня.
Строки складывались, пока сидела у печки, глядя на пылающие дрова: счастье, тепло и ощущение покоя, добра и света. Я вижу тот день, будто всё было вчера.
И ведь, такой хитрец: прошу, чтобы прочитал моё стихотворение, а он отвечает:
Я купил тебе толстую тетрадь, когда заполнишь стихами всю, прочитаю с удовольствием.
Хороший стимул. Мне так хотелось, чтобы прочитал!
В Большую Вишеру приезжали на пару дней. Ранней весной гуляли по нашей улице КДО или, как называют местные жители «Концы». Раньше, ещё до открытия стекольного завода братьев Курженковых в 1837 году, здесь была деревня Концы. Станция 1 класса Николаевской железной дороги (из Санкт-Петербурга в Москву) в 1874 году получила название Большая Вишера, а с ней и поселение.
В 1938 году Указом Президиума Верховного Совета СССР посёлок был отнесён к категории рабочих с включением в его черту деревни Концы.
Во время Великой Отечественной Войны Большая Вишера была оккупирована немецко-фашистскими войсками с 23 октября по 22 декабря 1941 года. 5 июля 1944 года после образования Новгородской области, посёлок Большая Вишера вместе с Маловишерским районом перешёл в её состав. Несмотря на название, Большая Вишера меньше по величине, чем Малая Вишера. Название она получила по реке, на которой расположена.
Концы
На черном небе звезды в россыпь.
Иду по улице моей,
Что так длинна, темна, а просто
Здесь не хватает фонарей.
Живу в Концах, верней в начале
Концов, такая вот беда,
Длиннее улиц не встречали
Вы в Новгородской никогда.
Кивают ветлы мне навстречу
По всей дороге с двух сторон;
Вот слева пруд, а вот, замечу.
Пред ним обычный желтый дом.
Но серы в темноте все кошки,
И желтый цвет не виден тут.
Зато в нем светятся окошки,
А, значит, что меня там ждут.1
Ранней весной 2003 года мы гуляли по нашей улице, останавливаясь возле каждого скворечника, ассоциируя прилёт скворцов с наступлением весны. Ещё лежал снег, но дневное солнце наполняло воздух весенним теплом и ароматом набухающих почек. И они прилетели. Мы восхищались всему, что видели, это было непередаваемое время. Лето я решила провести в деревне.
С первыми тёплыми деньками началось моё переселение. Толя работал швейцаром в ресторане «Карл и Фридрих» на Крестовском острове 3 через 3. Я всегда встречала его с утренней электрички: необыкновеннее чувство, когда вдали видишь маленькую точку, потом она растёт, вот уже видны красные полосы на локомотиве, они всё ближе и явственнее, Наконец, электричка останавливается напротив меня, выходит улыбающийся муж, мы обнимаемся:
Здравствуй, Любимка!
Три дня блаженства в собственном доме, и рано утром Толя тихонько будит меня:
Родненькая, закрой за мной.
Я, сонная, поднимаюсь, закрывая дверь, целую на прощание:
Толя, береги себя!
На выходные муж неизменно приезжал в загородный дом, мы гуляли, разговаривали обо всем. Толя был прекрасным собеседником, я с удовольствием слушала его истории. Свою жизнь он делил на прошлую и настоящую. Прошлая, когда работал на киностудии Ленфильм: встречи, расставания, творчество. В настоящей жизни «светом в окне» была я.
О женщинах Вехотко был высокого мнения, что приятно. Он говорил, что женщины умнее, лучше и глубже мужчин. Возможно, он действительно так считал, а, может быть, чтобы польстить мне. В молодости Толя был отчаянным ловеласом.
Вскоре после того, как мы познакомились, Анатолий Тимофеевич торжественно собрал нас с дочкой, чтобы полнее рассказать о себе. Не знаю, насколько достоверен его рассказ.
Анатолий Вехотко о себе
Итак, моя мать из рода священнослужителей, отец образованный человек, химик, труды по тяжёлой воде. Но, всё по-порядку.
Однажды, то было в разгар лета, 24 июля 1930 года, пошли мама с папой в лес по грибы, а нашли меня. Заметь, не в огороде на капустной грядке, а среди грибов. В общем, родился я в лесу. Как сейчас помню: лодка, папа в белой рубашке на вёслах. Вот ты, Любимка (Толя называл меня так же, как когда-то мама), знаешь, о чём говорю, но в те времена, наверно, казалось диким помнить себя с рождения.
Можно и прошлые жизни вспомнить, вставляю я, а уж момент рождения, подавно.
Я точно помню!
А насчёт голодного детства?
Тридцатые, продразвёрстка. Впрочем, вскоре семья переехала в Ленинград: папе предложили научную работу, дали квартиру, не сразу, конечно. Сначала была комната на улице Некрасова, а квартиру уже после войны. Мама всю жизнь была домохозяйкой. Папочка очень любил и уважал маму, советовался всегда с ней. Всю жизнь душа в душу.
Зато сынок был бабником, заметила я.
И не говори, родная
Мы смеёмся, хотя мне не очень приятно.
Ты и режиссёром стал, чтобы самые красивые женщины хотели сняться в твоих картинах. Колись!
Ну, разве что, это одна из причин. Не главная. Соседями по коммунальной квартире была еврейская пара, муж каким-то снабженцем работал, звали друг друга Муpзиком и Пупсиком. Самую большую комнату занимала семья из трёх человек, как у нас. Муж и жена работали в торговле. В те годы, если воровали, то скромно. Боялись. Ведь могли и расстрелять.
Меня определили в мужскую гимназию возле Прудковского садика. Мы с ребятами часто в садике, как теперь говорят, тусили. Ни телевизора, ни, тем более, интернета не было. Я много читал. С ребятами ходил в кино. Тогда почти все бредили киношным миром. Казалось, это совсем другая жизнь, не всамделишная, сказочная. Так оно и было на самом деле. А, что касается женщин те, что в жизни на меня бы не посмотрели, сами искали моей благосклонности.
Ты же джентльмен.
Да. Сама посуди, как отказать женщине? Потому и женился пять раз, что джентльмен.
Меня несколько коробило данное утверждение. Толя всему искал благородные причины. А женился на разных женщинах, и не все были так или иначе связаны с миром кино. Меня мало заботила личная жизнь мужа до меня. Его сын Миша, от Ольги Савельевой (сестра актрисы Людмилы Савельевой) встречался с отцом, и иногда бывал у нас в гостях.
Когда началась война, тебе было десять.
Да, десять. Помню, с папой кошку ловили. Она, будто испарилась. Моё отчаянье, потом апатия. Мама всё больше лежала, я каждое утро ходил за хлебом. Хотя, скорее, кое-как передвигался. Булочная на улице Некрасова, очередь, которая стояла с раннего утра, и нестерпимый холод. Вот кто-нибудь кидает:
Качаемся!
Мы строимся по-одному, обнимаем друг друга за пояс и молча, качаемся, пытаясь согреться. Продавщица в обрезанных на пальцах перчатках, принимает карточки, тщательно, до крошки, взвешивая брусочки хлеба, добавляет к ним довесочки. Все стоят, затаив дыхание: вот стрелка весов качнулась, она добавляет ещё крошечку. Однажды мне перепало три довесочка. Я не стал их есть, чтобы принести мамочке.