Перед нами выросли позолоченные аномально высокие ворота с угольно-чёрными мифическими созданиями с длинными и острыми зубами. Они держали в руках луки и натягивали тетиву, целясь зазубренными стрелами во входящих. Совсем рядом бугай в тёмных очках и деловом костюме оттаскивал за волосы цыганку с закутанным младенцем в руках.
Стойте, сказала мама, давайте посмотрим, что будет.
Сколько тебе раз говорить! кричал мужчина пытавшейся вырваться женщине, это частная территория! Сюда приходят культурные люди! Вали на рынок со своим выпердышем, накаченным самогоном, и там побирайся!
Она изловчилась и вырвала из его густой шевелюры несколько волосков. Бугай обозвал её проклятой ведьмой и стал наносить несильные тычковые удары кулаком в костлявое лицо. Я взглянул на отца. Он ухмылялся и увлечённо двигался, будто сам сражался с невидимым соперником. Под градом ударов попрошайка ослабила хватку, и дитятко выпало из рук. Мама рванулась, но отец крепко сдавил ей кисть.
Дура, успокойся, ты же знаешь, произнёс он, дёрнув её назад, заступишься за неё, а потом от милиционеров не спасёшься, да ещё и сядешь.
В пылу неравной схватки избивающий несколько раз наступил на младенца, затем пнул его подальше от себя. Я не принимал ни одну из сторон и только бесстрастно наблюдал за происходящим, ибо как говорил Господь: «Будь равнодушным и холодным в сердце своём, и тогда кто воистину верует в меня не сможет зажечься и сгореть дотла»
Наконец, всё прекратилось. Цыганка подобрала своё безмолвное чадо. Она поплелась прочь, вытирая гигантским узорчатым платком хлещущую кровь из носа. Бугай отряхнулся, поправил одежду и с располагающей доверительной улыбкой приблизился к нам.
Господи помилуй, проговорил он, сложив кисти в замок на груди, а затем перепетлившись, прошу простить за столь богомерзкую сцену и любезно зову вас пройти в приход, массовая молитва ещё не началась.
Родители поблагодарили за приглашение, и мы вошли. Нас сразу же обыскали. Я обожал это мероприятие, момент, когда тебя всего трогают и щупают, а ты беззащитно стоишь и чувствуешь себя в безопасности. Отец прошёл к одной из сотни стоек церковной лавки и принялся нахально разглядывать иконы с вклеенными красочными фотографиями лишённых целомудрия девушек. Особо верующие люди приводили своих дочерей Филарету, и тот проводил обряд вхождения в виновную жизнь посредством разрывания перегородочной плёнки внутри женского влагалища. Мне жуть как хотелось оказаться на таком обряде и воочию посмотреть на исполнение наказов Бога из Книги Жизни, ибо сказано было: «Дева, на глазах у простых мирян запятнанная прикосновениями и прониканиями наместников Моих в храмах, она избавлена от страха бесчестия и порицания от злых языков, ибо показала бесчестье своё добровольно»
Неожиданно мне на ум нагрянула шальная мысль о том, что папа искал фотографию мамы среди икон и хотел её выкупить, чтобы никто другой не посмел излиться, смотря на неё. Это отчего-то показалось таким уморительным, что я взорвался раскатистым гоготом и тут же неприятно принял шлепок по губам от всевидящей и всеслышащей матери.
Сколько тебе раз говорить, прошипела она, веди себя прилично в святилище.
Народ всё прибывал, становилось невозможно дышать. Габариты данного сооружения мне казались равными размерам стадиона. Неимоверная смесь дурманных ароматов низкокачественного ладана, свечек из жира ненужных трупов из морга, еле уловимого пота от вымытой кожи придавали окружающей обстановке вид сакрального таинства. Наэлектризованный божественным замыслом воздух плавно успокаивал и развевал накопившиеся за неделю неурядицы. Перед нами была мини-сцена с горизонтальным и мокрым операционным столом из какой-то очень тяжёлой и крепкой древесины, ибо выглядел он так массивно, что казалось, вот-вот провалится куда-то ниже. Стол пропитался всевозможными выделениями от тысяч человек, которые отдавали себя во власть Филарету и платили немалые деньги за жизненно необходимые обряды: дефлорация, обрезание, лёгкое омовение грехов или тщательное, снимок на память с чушкой, с Филаретом.
Где-то наверху громоподобно забил тонный колокол, от языка которого каждая косточка тела затрещала и завибрировала. Несколько человек в старинных и ветхих одеяниях вышли на сцену и принялись окроплять вениками прихожан. Они забрызгивали всех свиной кровью, взятой у умерших от старости священных животных, ибо сказал Бог: «Муж и свинья из одного теста замешаны, одним духом дышат и по одной земле ходят, а отнял голос Я у свиньи, чтобы не просила о пощаде во время закалывания и жертвовала кровь свою для рода человеческого»
Где-то наверху громоподобно забил тонный колокол, от языка которого каждая косточка тела затрещала и завибрировала. Несколько человек в старинных и ветхих одеяниях вышли на сцену и принялись окроплять вениками прихожан. Они забрызгивали всех свиной кровью, взятой у умерших от старости священных животных, ибо сказал Бог: «Муж и свинья из одного теста замешаны, одним духом дышат и по одной земле ходят, а отнял голос Я у свиньи, чтобы не просила о пощаде во время закалывания и жертвовала кровь свою для рода человеческого»
Я всё больше дивился тому, как легко мог точно объяснить любую житейскую ситуацию выдержкой из Книги Жизни. Всё чаще меня трясло и мутило от полного осознания того, что Спаситель знал уже всё заблаговременно; до мельчайших деталей знал, как всё устроено; каков человек; что, как, зачем вершится в мире, который он придумал и так гармонично изваял.
Показался Филарет в сопровождении с поросятами-попросятами, обвешанными золотыми украшениями. Его длиннющую королевскую мантию, усыпанную сверкающими камушками, тащили сзади красивые несовершеннолетние девочки. Это был высокий мужчина лет сорока с потрясающей белой бородой до пояса. Прихожане принялись кидать ему под ноги мелочь, тем самым подмасливая батюшку и демонстрируя своё трепетное уважение. Церковные бабки прислужницы ползали и ловко подбирали начальное лёгкое пожертвование. Мы приземлились на колени. Священник был хмельной и чуть мотался из стороны в сторону. В безмолвии и со строгим выражением лица он обводил взором всякого, проверяя готовность внимать откровение. За кулисами зазвучал непрерывный звук «М», издаваемый группой мужчин. Сразу же Филарет начал молитвенную полупеснь-полусказ:
Господи, прими вот этих убогих людишек и калек в царствие своё! Как принял Ты мужеложников и тех, кто любит животных, так же как подобных себе. И усадил Ты их на свои колени и перенял их грехи на себя, даровав прощение! В час безысходности и крайнего отчаяния взываем к тебе, Господи, произведи непорочное зачатие одичавших свиней, чтобы столы наши ломились от снеди, посади лавровое дерево, чтобы всегда оттискивались купюры, на кои мы могли купить помилование в домах Твоих! Мы покачивались в точности, как он, и беспрестанно петлялись. Я переживал такую благодать в душе. В тот момент для меня ничего больше не существовало, кроме моего пристального внимания и искренней песни, порождаемой настоящим наместником Бога и разливающейся, словно речка в весеннее половодье. Он был миллионером, а значит, Спаситель услышал его молитвы. Покарай нас! Господи, накажи по всей строгости законов твоих! Отсеки пальцы тем, кто утаил даяние для святилища! Отсеки языки тем, кто говорит худо о Доме Твоём!
Филарет обмакнул розги в ведре со свиной кровью, сошёл со сцены и пошёл по рядам. Мы опустились ещё ниже, подставляя спины под очищающие удары, наши губы касались пола. Он настолько тонко рассчитывал силу удара, что жгучая боль от розг была впрямь похожей на универсальное лекарство, успокаивающее и эффективное. Я чуял, как он подступал ко мне, в этот особый момент очередной раз на ум пришла выдержка из Библии: «Как побивали Меня те, кто не принял учение Моё, так и вас будут побивать Так говорили дурные самозванцы, а Я истинно говорю вам, только через страдание и боль, причиненную ближнему своему, сможете вы прийти ко Мне, плюй на него, наступи сапогом на его лицо, попользуйся его женой, чтобы он узнал об этом деянии, ибо только так вы сможете встретиться со мной в вечном царствии, где Я также буду самым важным и главным»
Прошло ещё несколько интересных церемоний, в одной из которых священник жестоко колошматил случайного прихожанина, не позволяя ему защищаться. Массовая молитва подошла к концу. Родители скалились так, будто только что поженились. Забрызганные с ног до головы кровью набожные люди поднимались и выглядели блаженными. Батюшка поспешил к стулу, стоящему у выхода. Каждый, кто собирался покидать церковь должен был опустить в сундук деньги, наклониться к сидящему Филарету, прошептать ему на ухо размер пожертвования и поцеловать его в губы. Мама порылась в своей облезлой сумочке из дешёвого кожзаменителя и разделила вытащенную сумму на троих.
Подошёл её черёд, батюшка с такой страстью сосался с мамой, что я невольно посмотрел на отца, а он в этот момент взирал куда-то в сторону. Так и хотелось подойти, взять за руку, подвести к ним поближе и сказать: «Вот как надо, смотри, пап, как он умеет это делать». Их страстный поцелуй немного затянулся, но я был рад, что ей это нравилось. Следующим был папа. Контакт между ними был кратковременным, и отец вышел на улицу.