Я протиснул купюры сквозь щёлку крышки и в тревоге начал приближаться к посреднику между Всевышним и грешным народом. Его нереально большое величественное лицо источало некую потустороннюю мощь, заставляющую сделать всё, о чём бы он ни попросил. Я наклонился, обнял его широкие плечи и прошептал на ухо вброшенную сумму. Он слегка улыбнулся уголками рта, я расслабился, и стряслось столкновение губ. Целовался он так же превосходно, как пел молитвы. Его здоровый и мясистый язык беспардонно вломился на мою территорию. У меня начали проявляться первые тревожные симптомы эрекции. Я отгонял похабные думы, припоминая слова Бога: «Тот, у кого великая власть и богатство, тот твой хозяин, тот волен делать с твоим нищим телом и душой всё, что пожелает. Возрадуйся этому, ибо всё это даровал и допустил Я. В нескончаемый очереди в царство небесное первым будешь ты, ибо признал себя калекой и убогим, а на плечах у тебя будет сидеть богатей, покоривший себе твоё нутро и указавший тебе стезю к вечной жизни»
Он обхватил и начал придавливать меня к своему массивному телу, огромные ладони грубо елозили по моей сплошь покрытой от удовольствия мурашками спине. Мама дёрнула за руку.
Простите его, пожалуйста, взмолилась мама, он у нас чудной.
Не печалься мать, заговорил Филарет, губы у вашего сына просто мёд. На вкус чувствуется след Бога. Вы его не забрасывайте. Служить бы ему в храме суждено. Я подсоблю. Глаза его хитро блеснули. Он со странной улыбкой посмотрел мне в глаза. Пусть приходит ко мне он, мать, слышишь? Уж больно смазливый.
Спасибо вам огромное, отец Филарет, растроганно произнесла мама, нервно вертя головой и сконфуженно водя глазами, мы, может, выделим ему часок вечером, и пусть ходит.
Я страшно обрадовался, подпрыгнул и взвизгнул от удовольствия. Затем Филарет протянул руки, мы снова крепко обнялись.
Класс, мама! Вот видишь! похрюкивая, чуть не в слезах пробормотал я, не ожидая такой удачи, я обязательно буду хорошим, мама, буду делать уроки быстро-быстро.
Буду ждать тебя, сынок, заявил он напоследок, грубо проведя перстами по моему маленькому рту.
Мама извинилась и потянула меня за руку, так как сзади нас подталкивала негодующая многокилометровая очередь. Прищурившись, на улице отец докуривал до фильтра самую дешёвую сигарету, обжигая руки. Я заметил, что стоило нам перешагнуть за порог храма, как наши озарённые лучами свечей восхищённые лица стали угрюмыми, прямо как вечно недовольные и разжиревшие лица правящих политиков из телевизора, которые делали нашу жизнь лучше и лучше.
Мы молча стояли, я осматривал выходящих и мученически думал, что никто не был виноват и все виноваты, никто не хотел умирать и все хотели, никто не был готов и все были готовы. Странная двойственность была во всём. На самом деле все события были двусмысленны, нет, они обладали тысячей значений, тысячей трактовок и расшифровок, также как бесчисленное множество клеток человеческого мозга. Сознание крохотку спуталось, видимо, от дикой каши благовонных и человеческих запахов внутри святилища. Мне показалось, что из затылка проступает кровь, возможно, краешек розги глубоко саданул по голове. Я стоял и обтирал шею, но кроме пота из кожи больше ничего не показывалось.
Отец всё дорогу домой странно смотрел на меня, будто подозревал в ужасном злодеянии, но из-за родственной связи боялся спросить и ошибиться. У меня продолжала кружиться голова, и путались ноги, но рана от удара розгами приятно напоминала о Филарете, вырисовывая в рассудке сумасшедшие варианты нашего с ним совместного времяпрепровождения.
Что лыбишься? что-то замыслив, спросила мама во время ужина, думаешь, я тебя отпущу в церковь?
Ну, мам, прекратив жевать, возразил я, ну зачем ты всё усложняешь? Вместо просмотра сериалов, мне было бы полезнее ходить на часок к настоятелю.
Ах, ты хочешь полюбоваться, как девочек лишают чистоты, а? Рано тебе ещё на такое смотреть. Я готов был взорваться или кинуть ей ложку в лицо. Ни по одному предмету в школе ничего не соображает и собрался стать ближе к Богу. Ишь чего Господь-то любит умных, а ты Она покрутила пальцем у виска. Вырастили дылду бестолковую: пальчиком поманили, обрадовался? А если на улице позовут, тоже пойдёшь? Кругом одни убийства.
Я Библию наизусть знаю! гаркнул я.
Я Библию наизусть знаю! гаркнул я.
И что знаешь? Она рассмеялась, повернула голову в сторону дверного проёма и крикнула отцу в зал. Валер, слышь, что? Он знает Библию наизусть, дожили, какой верующий, сейчас крылья вырастут за спиной. Она снова посмотрела на меня. Ты хоть что-нибудь там понимаешь? Твоя книжка тебе получку не даст, дорогуша.
Я психанул, ударил кулаком по столу и выбежал из помещения.
Перебесишься, вернёшься, доешь за собой, выдраишь всю посуду и полы на кухне помоешь!
Я в лютой ярости избивал подушку и негромко осыпал проклятиями маму, которая обожала доводить меня до такого состояния. Схватив сломанную хоккейную клюшку, я сшиб Библию с полки и начал лупить по ней сверху. Мне было не понять, почему маме, да и многим другим, так нравится всё усложнять и преувеличивать? Надуманные и бессмысленные запреты окружали со всех сторон, не давая свободно дышать и поступать так, как охота. Мне ещё больше захотелось стать батюшкой, но я не мог придумать, что нужно было для этого сделать. Без получения духовного образования туда было не приткнуться, а с такими школьными результатами на меня в семинарии даже и не посмотрят.
Я поднял книгу с пола и сказал себе, что на какой странице открою, на такой и прочитаю то, что надо делать. «И собрались ученицы проститутки и гулящие вдовы, ученики карманные воришки, бездомные сквернословы, драчуны и спросили у Него, как вера может согреть в холодную пору и тяжкую годину. Спаситель отыскал среди собравшихся самого хилого и неприметного, повелел ему показать, где он живёт. Господь дотронулся до угла дома, и тот запылал великим огнём. Люди взялись за руки и ходили вокруг зарева, тела их согрелись, а подлинная вера упрочилась. И распорядился тогда Он схватить и бросить в пламя хозяина дома, кто стоял и горько плакал, не желая присоединяться к хороводу. Сказал Он всем новую истину, чтобы в нелёгкую пору искали подобных же слабых телом и духом и предавали огню, ибо для таких закрыты ворота царствия Его».
Почти всю ночь ворочался и не мог уснуть, представляя, как поджигаю дом одноклассника Саши, как ошарашенный Роман встаёт передо мной на колени, обнимает ноги, будто целиком и полностью отдавая себя под моё начало. В буйных вымыслах одноклассники водили хоровод вокруг нас, а мы без единой капли стыдобы и замешательства отдавались Любви, согреваемые не только иссиня-фиолетовым пламенем огня, но и взаимным теплом юных тел. Откуда-то из глубины дымящегося дома раздавался оглушительный свиной визг, что нарушало всю гармонию вокруг. Роман никак не мог закончить, а хоровод из одноклассников не смог бы простить такой крах, особенно с моей стороны. Я был идеален и красив, со мной любой парень или мужчина должен испытывать вожделение и непреодолимое желание познакомиться поближе. Моё чутьё этого мира и то, как с ним нужно было обращаться, сводило с ума. На самом деле человек принимал всё, что ему подсунут. Как бы это ни происходило: со злобой, жалостью, тревогой, неважно. «Ах, Господи! громко шептал я, обняв ногами одеяло, люди стали мне понятны так преждевременно, так рано я вижу, что им на самом деле нужно, но не могу рассказать об этом всем, ибо меня никто не поймёт». Пылающая чушка выбежала из густого дыма и мне стало так холодно, всё покрылось девственно-чистым льдом: хоровод, Роман сзади. Я испытывал длинную тонкую сосульку в глубине брюха. Свинья стремительно удалялась. Я рванул за ней и через целую вечность достиг плавящейся кожи, дотронулся и за мгновение ока оказался внутри её скользкой туши.
Я готов был поклясться, что запомнил неуловимый момент засыпания, но наутро уже ничего не мог вспомнить.
В портфеле аккуратно лежали асмодейки, купленные на вымоленные у мамы деньги. Я заранее решил заполнить их прямо на уроке, чтобы все видели и грезили, что моя достанется именно ему. Саша сидел на перемене в углу зала и с чем-то возился. Я осторожно подкрался и вломил ему под зад заборного пенделя, отчего он аж свалился на живот.
Что там делаешь, а? спросил я, пнув дополнительно в бок, поднял с пола дорогую и большую асмодейку и начал читать вслух, Женечка, миленькая моя, это Сашенька, твой тихий одноклассник. Люблю тебя очень, что живот ноет. Не могу терпеть своих чувств, они разрывают мне голову. Я каждый день только о тебе и думаю. Зачем ты с Сережёй водишься? Он же погубит тебя. По нему видно, не такой он, как все, коварный, только о себе печётся и слабых обижает, а я о тебе каждую секунду думать буду и заботиться. Женечка, жду от тебя такого же письма, такого же длинного и чистосердечного. Я перестал читать. Ты что, пидор, там про меня написал?