Несколько эпизодов о самой учебе. Павел записал кое-что о специфическом жаргоне студентов тех лет.
Они не отправлялись на каникулы, вместо этого говорили «летние вакации». Зачётные книжки у них были, только назывались они иностранным словом «матрикул». Вот рассказ о нерадивом студенте, однако же, сумевшем получить незаслуженный зачёт. Он просто явился к профессору, открыл «матрикул» и, показав нужное место, сказал: «Вот здесь распишитесь, пожалуйста». Преподаватель расписался, присутствующие недоумевали. Не исключено, что студенты могли кое-что не знать и исказить реальность в своём воображении.
Добавлю и я запомнившийся мне из рассказов отца эпизод сдачи экзамена по политэкономии. Во время экзамена преподаватель вышел покурить, а с ним и курящие студенты. В ходе перекура преподаватель достал из кармана коробок спичек, потряс перед всеми и спросил: «Что это такое?». Самый находчивый быстро сообразил и ответил: «Продукт производства!». Преподаватель хмыкнул и сказал: «Молодец» давай матрикулу». Из этих эпизодов забавных, потому и памятных не следует делать вывод о том, что уровень требований был низким и безответственным.
Пивной зал «Красный пекарь». Омск, 1920-е гг.
Думаю, что студенты Сибаки жили так же весело, как и все студенты во все времена. Помню, скажем, эпизод, рассказанный мне отцом, когда мы гуляли по улицам Кишинева, а впереди нас шел человек, вызвавший следующее воспоминание. «Когда я учился в Омске мы с ребятами, случалось, хулиганили. Однажды идем по улице, а впереди нас какой-то человек в модном пальто с длинным разрезом сзади и в папахе. Ну, мы ему и говорим Эй, ты с дырой на жопе и в шапке хером».
Вместо «хера» было, возможно, и кое-что покрепче, хотя, надо сказать, батюшка никогда не ругался. Однажды я был изобличен родной матерью в жуткой площадной брани: я ударился головой о перекладину на чердаке сарая возле помойки во дворе нашего дома в Кишиневе, мы там с ребятами играли. А мама как раз в это время выносила мусор и не только услышала, но и узнала мой голос, выражавший в кратких и смачных выражениях досаду от собственной неловкости. Я был за это «прорабатываем» матерью дома, а отец рассказал следующую историю.
В Молоково, как и в любой другой деревне, мат, естественно, употреблялся по мере надобности. Колька же Белкин не употреблял мата никогда. Бабы даже удивлялись и решили подсмотреть исподтишка будет ли он материться во время пахоты на лошади в одном крайне неудобном месте, где надо было поворачивать на склоне, а плуг при этом цеплялся, и лошади не шли короче, на этом месте матерились все до единого. Залегли в кустах, дождались, когда Колька начнет мучиться и погонять лошадей, но так ничего кроме «ну, ты, давай» они не услыхали. Колька Белкин так и остался чуть ли не единственным мужиком в деревне не матерящимся никогда.
Вернемся к семейному фотоальбому, изготовленному собственноручно папой. Хорошо помню, как он это делал примерно в середине 1960-х. Я порой подсаживался рядом, смотрел, спрашивал. Благодаря этому я хоть кое-кого и смог распознать теперь. К сожалению, подписей к фотографиям в большинстве случаев нет ни в альбоме, ни на обратной стороне снимков. Когда я сканировал фотографии специально для издания этой книги, с горечью понял, что мало кого, кроме отца я на этих фотках узнаю́ и могу снабдить подписями. Так что всем, кто это прочтет, даю наставление: снабжайте фотографии подписями: кто изображен, когда и при каких обстоятельствах.
На одной из групповых фото на обороте оказались подписи, сделанные рукой отца. Это стало для меня единственной возможностью идентифицировать кое-кого из изображенных на других фотографиях.
Н. Белкин и сотрудники ОМСХИ
На обороте написано: Сидят слева-направо: 1) Храмов 2) Васильева 3) Кохомский 4) Максимов 5) Кульева (?) 6) Куликова. Стоят слева-направо: 1) Трусова 2) Сухарев 3) Горяченков 4) Бодров 5) Белкин 6) Орлова 7) Торицын. Снялись в кабинете т. Белкина.
Мои последующие попытки распознать людей на других фотографиях основаны на этом, одном-единственном, источнике. Прокомментировать все фамилии не смогу, но о некоторых скажу. Прежде всего, это Николай Максимов, с которым отец дружил, вместе фотографировались и т. д. И вторую фамилию, пойманную в свое время «на слух», хранит моя память: Храмов, причем в сочетании «Сашка Храмов». Он тоже был одним из близких друзей, фото с ним в архиве сохранены. Наконец, третья фамилия Кохомский. Если в отношении Максимова и Храмова доступный мне интернет-поиск не дал ничего, то Кохомский человек известный, его именем названа улица в Омске. Оказалось, что Кохомский учился вместе с отцом ещё в Иваново-Вознесенске и вместе с ним приехал в Омск! Его фамилия священнического рода, происходившего из Кохмы Ивановской губернии, то есть они почти земляки! Фёдор Михайлович Кохомский (19031982) после окончания Сибаки в 1930 году был направлен на работу главным зоотехником в мясомолочный совхоз 54 в Омском районе. Там он работал не просто хорошо, а достиг выдающихся результатов, за что в 1949 году удостоился высшей награды государства: присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот». С середины 1950-х он становится доцентом, затем заведующим и профессором кафедры кормления сельскохозяйственных животных Омского сельскохозяйственного института.
Мои последующие попытки распознать людей на других фотографиях основаны на этом, одном-единственном, источнике. Прокомментировать все фамилии не смогу, но о некоторых скажу. Прежде всего, это Николай Максимов, с которым отец дружил, вместе фотографировались и т. д. И вторую фамилию, пойманную в свое время «на слух», хранит моя память: Храмов, причем в сочетании «Сашка Храмов». Он тоже был одним из близких друзей, фото с ним в архиве сохранены. Наконец, третья фамилия Кохомский. Если в отношении Максимова и Храмова доступный мне интернет-поиск не дал ничего, то Кохомский человек известный, его именем названа улица в Омске. Оказалось, что Кохомский учился вместе с отцом ещё в Иваново-Вознесенске и вместе с ним приехал в Омск! Его фамилия священнического рода, происходившего из Кохмы Ивановской губернии, то есть они почти земляки! Фёдор Михайлович Кохомский (19031982) после окончания Сибаки в 1930 году был направлен на работу главным зоотехником в мясомолочный совхоз 54 в Омском районе. Там он работал не просто хорошо, а достиг выдающихся результатов, за что в 1949 году удостоился высшей награды государства: присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот». С середины 1950-х он становится доцентом, затем заведующим и профессором кафедры кормления сельскохозяйственных животных Омского сельскохозяйственного института.
Вот ещё одна фотография студенческого, возможно аспирантского времени.
Николай второй справа сидит в первом ряду с раскрытой книгой.
Общее впечатление от фотографий омского периода глубокое и значительное. Вглядываться в лица, в окружающую обстановку, ощущать атмосферу времени и те настроения, с которыми фотографировались во время отдыха или при официальных коллективных построениях все это очень важно. Видно и то, с какой серьезностью и ответственностью шла учеба, работа, самообразование, сколь широк был спектр интересов и увлечений. Видно и то, что жили эти молодые люди весело, развлекались и шутили, а ведь это конец двадцатых начало тридцатых. Время, о котором теперь пишут в мрачных тонах, пытаясь изобразить жизнь депрессивной, лишенной радости и свободы. Это, разумеется пропагандистская чушь. Во все времена в жизни людей были и горе и радость, и проблемы и достижения. Но то, что я считаю главным чем наполнена духовная жизнь, каковы устремления, цели, какие ценности лежат в основе миропонимания все это было позитивным, нацеленным в будущее, насыщено энергией и светлым чувством собственного роста и развития, идущего в одном ритме с развитием страны. Разумеется, никакие невзгоды, через которые прошла страна и народ в эти годы не миновали Сибаку, Омский сельхозинститут. Невзгоды переживались и жизнь шла своим чередом.
Вот фото, на котором отец, который никогда в жизни не курил, «для фасона» держит в зубах папиросу. В те времена курение еще не считалось вредным, и отец рассказывал, что он пытался курить «как все», но не смог преодолеть отвращение и заставить себя это делать. Похоже, что они с приятелем в этот день чего-то накупили в руках у них свертки и решили сфоткаться «на память». Даты нет, но можно большую часть фотографий отнести к периоду 19281932.
Сашка Храмов и Колька Белкин (справа, с папиросой)
На следующей фотографии четверо приятелей сфотографировались «в самолете». Ясно, что это фанерный щит-экран, на котором нарисован самолет, облака, дымящиеся трубы «где-то внизу на земле». Желающие сфотографироваться заходят за щит, их головы торчат и все оказываются как бы летящими.
Николай (справа) «в самолете».
На обороте имеется шутливая подпись, сделанная кем-то из товарищей красными чернилами: «Перелет Париж-Токио, остановка на Омском аэродроме. 25/Х 28 г.».
Ещё одна фотография, видимо, почти в той же компании друзей; быть может, что и в тот же день. Приглядевшись, можно увидеть, что у сидящих на коленях маленький арбуз, протыкаемый ножом.
Вот еще одна фотография с подписью на обороте. Первая строка: «Не фунт изюму шишки порядочные. П. Огородников». Вторая строка: «Вояка СССР, Красноармеец Уссурийского гарнизона А. Фиалков». Видимо, сидящий слева П. Огородников, а стоит с трубкой во рту А. Фиалков.