До большого спорта мне надо еще добраться, сказал Паша. Я туда, конечно, стремлюсь, но Егору я до его заболевания двенадцать матчей из двенадцати проиграл.
И во всех двенадцати ты имел шансы выиграть! заявил Желтков. Шестнадцатого июня, в пятом гейме, при счете четыре ноль в его пользу ты на своей подаче лидировал, но позволил себе расслабиться, и он взял и этот гейм! Но сам ли он взял или ты ему отдал? Ты, Паша, не упирался! Бейся ты в каждом розыгрыше насмерть, он бы, не выдержав, посыпался, и победу была бы не его! Каким бы быстрым и умелым он бы тебе ни казался. Упрямство, Паша! Он лупит ты бежишь и достаешь, он долбит ты достаешь и перекидываешь, и он выдыхается. Он попадает в сетку. И очко твое!
Бегая, устаешь сильнее, чем когда лупишь, промолвил Паша. И при том это пассивная тактика весь матч на ней не продержишься. Твои советы я стараюсь усваивать, но я и брата хочу послушать.
Касательно тенниса? уточнил Олег.
О теннисе мы и без тебя нескончаемо разговариваем, сказал Паша. О самом себе расскажи, какие у тебя увлечения мы же видимся лишь по праздникам. Мама говорит, что зовет тебе чаще, но ты отчего-то нас избегаешь. Ваш мир с мамой, он чем может достигнуться?
Пока не знаю, ответил Олег.
А я, сказала Ксения Романовна, уповаю на то, что мы с Олегом друг друга поймем. Он меня простит, а я прижму его к груди и скажу, что злиться ему на меня было не за что.
Ты глядишь на ситуацию по-своему, ну а я по-своему, процедил Олег.
ОСТАВШИСЬ за столом без сыновей, но вместе с хрустящим вафельным тортом Желтковым, Ксения Романовна предается раздумиям, ее сердце особо не рвущим.
Он ко мне не смягчится, промолвила она. И в последний путь провожая, крыситься будет. Это мне за мое распутство.
Когда его отец скончался, тебе что, век во вдовах куковать было? спросил Желтков.
С его позиций, да. Носи на кладбище цветочки и все, что ни есть в тебе плотского, в память об отце укокошь. А как мы с его отцом жили, стоил ли он для меня того, чтобы посвятить остаток дней его оплакиванию, Олегу не первично. При нем мы не грызлись, и он, вероятно, подумал, что мы супруги формата мыльных опер, где между мужем и женой что-то пусть и встревает, но любовь и взаимоуважение ими верховодят, и всем понятно, что друг от друга они не отвалятся. У нас с Михаилом ощущения долговечности нашей семьи не было. К разводу у нас с ним клонилось.
Ты и со мной развелась, промолвил Желтков. До тебя мне никакая баба на дверь не указывала.
А я тебя погнала. Самого Виктора Ильича! С его Болтом Болтовичем! Аппарат у тебя, Витенька, величины и прыти редчайшей, но за вычетом его ты представляешь из себя немного. Для меня десятилетней давности ты был вариантом нехудшим как только я почувствовала, что в постели я особенно ни в чем не нуждаюсь, терпеть твои недостатки мне стало не для чего. Ты необразованный, чавкающий, малоимущий
А теннис Пашке кто оплачивает? гневно вопросил Желтков.
Меня в моей конторе перевели на полставки, пробормотала Ксения Романовна. От меня ему одежка и кормежка, а теннис на тебе.
На мне! На курьере! На комплектовщике-упаковщике! В теннис его отдал не я, а ты, но ты скуксилась, а я кручусь и за его тренировки выкладываю! На пределе изыскиваю. Почему я Олега сегодня позвал? Он при таможне, капиталы у него моим не чета, и я лелеял, что мое бремя разделить он возьмется. Но до него не дошло. В дверях на дороговизну тренировок я пожаловался впрямую, но Олег мне сказал, что сейчас и бобслей накладен.
На брату Олегу начхать, промолвила Ксения Романовна. Ты уезжать-то от меня думаешь?
Поеду.
Твоя сожительница тебя за поздний приезд не отругает?
Она меня и в три ночи душевно встретит.
СТРАДАЮЩАЯ от нехватки сил Лидия Шикина, глядя на усаживающего в прихожей Желткова, укоризненно морщит свое доброе, идущее пятнами лицо.
Ты деньги из моего кошелька не брал? спросила она.
А что, пропали?
На работе сегодня полезла, а в нем гораздо меньше, чем я помнила.
Всего не упомнишь, промолвил Желтков. А к чему тебе на работе в кошелек было лазить?
На подарок скидывались, ответила Шикина. У сотрудницы близится день рождения, и мы порешили насобирать ей на что-нибудь, что ей пригодится.
На работе сегодня полезла, а в нем гораздо меньше, чем я помнила.
Всего не упомнишь, промолвил Желтков. А к чему тебе на работе в кошелек было лазить?
На подарок скидывались, ответила Шикина. У сотрудницы близится день рождения, и мы порешили насобирать ей на что-нибудь, что ей пригодится.
А каких она лет?
Лет двадцать восемь.
С детьми?
Пятилетняя дочь.
Купите для дочери хорошую теннисную ракетку, сказал Желтков. Девочка с ней побалуется, а когда подрастет, попросится на корт. Возможно, еще с моим сыном микст сыграет. А что, это многообещающе
Поставить его в пару? В одиночниках-то, я знаю, он у тебя всех не рвет.
Он пока не раскрылся, заявил Желтков. По кому-то и в десять лет скажешь, что он талантище, а кто-то в четырнадцать мертвый, в семнадцать еще мертвее, а в двадцать заблистал. А кто в него до двадцати лет верил? Папа верил. Купюры его тренеру от папочки шли.
Деньги из моего кошелька ты взял на его тренировки?
Пойдем-ка, родимая, в кровать, промолвил Желтков. За разговорами у нас ничего толкового не выгорит.
ТЕМНОТА оглашается женскими стонами. Прерывистые увенчиваются протяжным.
Загорается свет. Вставшая Лидия Шикина, заглотнув таблетку, запивает ее водой.
Давление? осведомился Желтков.
Я девушка слабенькая.
Я твое здоровье не ухудшаю?
Без тебя я бы только о здоровье и задумывалась. О том, какое оно у меня неважное, и чего же мне из-за него ждать.
Все там будем, промолвил Желтков.
Мне бы тебя одернуть и сказать, чтобы ты не пустозвонил, но я волнуюсь, что мы поссоримся. Сережку где можно починить?
А что с ней?
Застежка сломалась.
Это сережка из тех, что с камешками? поинтересовался Желтков.
Мне их преподнесли на привале. Когда наши чувства с моим однокурсником Рябовым взяли паузу и мы после года юношеской нежности пришли к насыщению и раздумиям, куда же нам двигать. Он определился раньше меня и приехал ко меня с сережками.
А почему не с обручальным кольцом?
Было и кольцо, сказала Шикина. Когда мы потом рассобачились, кольцо я вернула, а сережки как-то завалялись.
Он с кем-то загулял? спросил Желтков.
Его и на меня-то не хватало, фыркнула Шикина. Для серьезной сексуальной жизни он оказался непригоден. Потанцевать, пообжиматься, иногда слегка суметь он мог, но прожитая с ним неделя меня от него отвадила. С сережкой-то чего?
К кому надо я ее отнесу.
ПРОШЕДШИМ через открытую железную дверь туда, что обозначено вывеской над входом, как «Ремонт ювелирных изделий», Виктор Желтков спускается по лестнице и взирает через стекло на длинноволосого, поседевшего, увлекшегося лежащим журналом Михаила Карпунина.
Да, Геннадьич, протянул Желтков, до пота ты на твоем стуле не урабатываешься. С журнальчиком-то.
Чей это у нас голос, не отрываясь от журнала, промолвил Карпунин. С такими завистливыми модуляциями. Никак Виктор Петрович к нам погундосить пожаловал. А в руке у него сережка его крали. Ты протелофонировал мне, что с сережкой придешь.
Мне кинуть ее тебе на журнал?
Журнал «Твой дом», пояснил Карпунин. Он с картинками того, что предлагается. Штора римская Gardinia, коврик Velcoc Sparta, декоративная занавеска Home Deco. Аэрозольный освежитель воздуха Ambipur. Набор посуды вятская керамика. Velcoc, Deco, Ambipur, а здесь вятская делая свой выбор, ты бы руководствовался целесообразностью или патриотизмом?
Из керамической посуды я не ем, ответил Желтков.
А освежитель воздуха в хозяйстве пригодится, кивнул Карпунин. Но он же забугорный!
Это не патриотично.
Что не патриотично? Прыснуть аэрозоли для рассеивания вони, не патриотично, а без продыха в ней сидеть, патриотично?
Ты мне чего не следует, не приписывай. И довольно с нас всего непредметного. Сережку осмотри.
ОСНАСТИВ глаз крупно увеличивающим приспособлением, Михаил Карпунин рассматривает сережку в деталях. Виктор Желтков с журналом перед носом сидит подле него.
Стоящая вещичка, промолвил Карпунин. Украшения такого размаха ко мне заносят нерегулярно. Что в журнале?
Электролобзик, ответил Желтков.
А под лобзиком?
Аккумуляторная дрель-шуруповерт. Производства Японии. Их полицией для дознания, небось, применяется. Шуруп за шурупом вворачивается и слово за словом вытягивается. После четвертого шурупа я бы, Геннадьич, сдал тебя подчистую.