Это не отговорка. Это действительно защита персональных данных. Но я уверен, что с Анной-Мари все в порядке и что, наверное, она уже вернулась обратно, но я не знаю, где она сейчас. Нет, ни адреса, ни телефона я не знаю, потому что так решил прокурор. Я же рассказывал. Со всеми подробностями. В этой ситуации Послушай меня! В этой ситуации я могу только ждать, пока она, Анна-Мари, не посчитает необходимым сама позвонить мне. В крайнем случае я могу зайти к Оливье. Сегодня он должен быть в ресторане. Эту информацию можно прочитать на сайте. А к Эмили я зайду завтра. Точнее, вот что Не зайду, а заеду. Потому что я хочу взять отцовский «Мерседес-CЛК». Приготовь мне ключи, я знаю, что у тебя есть комплект. Ну, потому что Потому что давай поговорим обо всем завтра. Тогда пока все, я сегодня раньше с работы ухожу по случаю отпуска. Все, до завтра. Хорошего дня!
Солнце уже висело справа от горы Гуртен. Андреас еще раз зашел в систему и убедился, что процесс верификации был запущен ровно двадцать пять минут назад. Кто взял на себя функции диспетчера? А не все ли равно? Выйдя из системы и выключив компьютер, Андреас провел ладонью по гладкой поверхности стола. Каждый раз, уходя в отпуск, он следил за тем, чтобы рабочий стол в его отсутствие выглядел безукоризненно. Заперев ящики, Андреас положил ключ в один из внешних карманов рюкзака и, закрыв его, удостоверился, что замок-молния дошел до крайнего левого положения. Только теперь можно было быть уверенным, что ключ не выпадет случайно по дороге.
После офисной прохлады горячий воздух улицы показался приятным. Андреас встал в тень под навес. Следующий трамвай подойдет через пять минут. Количество пассажиров на остановке постепенно увеличивалось. Это были люди разного возраста, пола и цвета кожи, одетые очень легко: футболки, майки, шорты, летящие юбки, солнечные очки, шлепанцы, сандалии. У многих в руках смартфоны, и почти у всех лица покрыты мелким бисером пота. Наверху, на эстакаде национальной автотрассы, все также грохотало транзитное движение. С двенадцатого этажа дорога выглядела безупречным инженерным проектом, беззвучно изготовленным при помощи линейки и острого карандаша. Но здесь, по эту сторону герметичных окон, трасса представала тем, чем она и была все это время, то есть источником беспокойного шума, пыли и парниковых газов.
Развернувшись в тени путепровода, причалил к остановке трамвай. Открылись двери, и из салона потянуло холодом: кондиционер работал на полную мощь. Смахнув с бархатного сиденья вечерний выпуск газеты «20 минут», Андреас сел у окна и еще раз проверил социальные сети. Ничего. Трамвай тронулся, за окнами поплыли дома и светофоры, где-то позади в салоне заплакал ребенок. Андреас поднял с пола упавшую газету и перелистал ее, ни во что особенно не вчитываясь. Погромы в Латинской Америке. Информация о ситуации в стране, практически прекратившей свое существование, занимала всю вторую и третью страницу. С Анной-Мари ничего не могло произойти. Не такой она человек. На остановке у Часовой башни Андреас покинул прохладу трамвая, вернувшись в каменный жар города. У сувенирного киоска толпились туристы из азиатских стран, и, кажется, из Восточной Европы.
Туристы ждали полного часа, ведь тогда Башня начнет звонить, а хоровод из бронзовых фигурок, проснувшись к жизни, демонстрировать свою незатейливую программу. Андреас подумал, что сейчас самое время выпить бокал белого вина. Бар «Лоренцини» на этой стороне улицы и «Адрианос» на противоположной стороне, рядом с небольшим киоском, продающим табак и курительные трубки, забиты до отказа. Можно попробовать заглянуть в уютный ресторанчик «Фалькен», расположенный недалеко в переулке по соседству с университетской библиотекой. Но потом Андреас все-таки решил не тратить попусту время и сразу идти к Оливье. Сняв рубашку, Андреас остался в одной майке. Протерев рукавом солнечные очки, он спрятал рубашку в рюкзак и нырнул в тень аркад старого центра.
После великого пожара 1405 года его задумали переделать. Из-за нехватки жилой и прочей площади домовладельцы расширяли свои постройки, пристраивая к фасадам эркеры и балконы, а то и целые комнаты. Дома все ближе оказывались друг к другу, не оставляя горожанам возможности свободного перемещения. Оттого пожар и случился. В итоге было решено город упорядочить и пристройки делать только с первого этажа, оставляя наземный этаж свободным. Так возникли знаменитые бернские аркады, ведущие вдоль улиц, отчего ходить между лавками стало возможно, в буквальном смысле, не замочив ни ног, ни головы. Адвокат и легационный советник фон Гёте писал в октябре 1779 года своей любовнице Шарлотте Штайн: «В бюргерской своей равности город этот с его одинаковыми домами из сероватого мягкого песчаника, эгалитарность каковых и внутренняя чистота согревают душу, есть самое красивое из всего, что мы когда-либо видели, особенно если осознаешь, что это все не пустая декорация или внешняя сторона деспотизма, но строения, которые город Берн сам же и возводит большими и солидными, при том что ни следа роскошества в глаза не бросается, на какой из них не взглянуть».
Андреас помнит, как на лекции по истории в частном колледже им показали небольшой фильм, героями которого были две маленькие фигурки в плащах и старомодных шляпах, с посохами в руках. Герцог Карл Август и Иоганн Вольфганг фон Гёте, преодолев границу разумного, упрямо шагали, сопротивляясь бьющему в лицо снежному урагану и рискуя в любую секунду провалиться в расселину глетчера. Чего они искали в мире, законы которого кажутся для нормального рассудка невероятным гротеском? Стремились ли они доказать что-то самим себе? Удостовериться в реальности собственного существования? Андреас сидел, опустив голову, и вспоминал предыдущую лекцию о знаменитой иерархии потребностей Абрахама Маслоу. Эта лекция навсегда застряла у него в памяти, потому что сидевшая впереди студентка вдруг обернулась и, поймав его взгляд своими живыми глазами, что-то коротко сказала ему. Ее звали Анна-Мари.
* * *
Весь центр города покрыт столиками и зонтами от солнца. Усталые официанты в униформе, в белых рубашках, промокших на спине, и в фартуках, повязанных поверх черных брюк, едва успевали выполнять заказы. На площади перед зданием Федерального дворца били из земли двадцать шесть водяных струй, между которыми с восторженными криками носились дети. Затыкая пятками металлические отверстия, они дожидались очередного водного взрыва. Вырвавшись из-под контроля, вода окатывала с ног до головы не только детей, но и ничего не ожидающих прохожих. Андреас некоторое время смотрел на то, как радуга играла между струями и как быстро высыхали на солнце серые каменные плиты. Затем он пересек трамвайные пути и свернул в один из боковых переулков.
Дома здесь стояли куда плотнее друг к другу, тень была гуще и воздух чуть прохладнее. Одно из зданий оказалось укутано строительной пленкой, по лесам передвигались рабочие. Иногда внутри что-то грохотало, потом начинала визжать «болгарка». Свернув в следующий переулок, Андреас оказался там, куда, как правило, туристы редко попадали. Здесь тихо, вдоль тротуаров, плотно, бампер в бампер, стоят припаркованные машины. Шаги по брусчатке эхом отражаются от стен домов. Миновав книжный магазинчик, лавку оружейного антиквара и небольшой винный подвал, Андреас вышел на площадь неправильной формы. Удивительно, но сегодня он нашел ее с первого раза. В последний раз он был здесь поздней осенью. Шел вечерний дождь. Фонари отражались на мокрых камнях брусчатки размытыми желтыми пятнами. Андреас несколько раз сворачивал не туда, потом останавливался, шел обратно, потом опять поворачивал, но уже в другую сторону, но всякий раз он оказывался не там, где надо, или на том месте, где он уже был буквально несколько минут назад. Но на этот раз все сложилось удачно. Черный негатив воспоминаний превратился в позитив реальности. Старая липа, каменный лев, из пасти которого громко лилась плотная струя воды, кованая вывеска ресторана «Гугисберг» с золотыми буквами и символами (волк, кабан, французский мушкет, лавровый венок) все было на месте. Последние триста лет тут ничего не менялось.
Первая таверна с набором самых простых блюд и напитков (сыр, хлеб, вино) появилась на этой площади в конце пятнадцатого века. Идея устроить здесь простую забегаловку принадлежала фермерам, угодья которых располагались в полусотне верст к югу и западу, не доезжая до католического Фрибура, у подножия одноименной вершины, название которой означало всего лишь «гора, на которой можно сидеть высоко и смотреть далеко». Некоторые даже говорили, что в хорошую погоду с нее можно видеть Эвиан. С тех пор поговорка «увидеть Эвиан» применялась всякий раз, когда следовало выразить вполне обоснованное сомнение в степени подлинности того или иного высказывания: ага, так мы тебе и поверили, скажи еще, что тебе удалось с вершины Гугисберга Эвиан увидеть! Поговорка эта, правда, употребляется только там и нигде больше, а за пределами этого региона она превращается в непонятный набор слов.
Фермеры у подножия горы Гугисберг оказались и в самом деле дальновидными людьми. Они производили молоко, из него по секретному рецепту делали твердый сыр, который потом продавался во Франкфурт, Страсбург и даже Шербур. Многие просили поделиться таинственной рецептурой, на что из поколения в поколение им давался один и тот же ответ: «Рецепт нашего сыра был и останется тайной». Кто бы мог подумать, что столетия спустя сыроделы Аппенцелля сделают себе из этой поговорки коммерческий лозунг, защищенный авторским правом? И кто бы мог подумать, что спор о том, кто имеет право пользоваться этой поговоркой, дойдет аж до самого Высокого Суда в Лозанне и что суд решит оставить все, как есть, ссылаясь на Бернскую конвенцию, возникшую куда позже самой поговорки, а там уж кто не успел тот опоздал? И вообще, кто бы мог подумать, что поговорки тоже стоит защищать специальным патентом?