Сноп света все ближе, и все громче песня. Подъезжают!
Дворовые собаки заходятся в лае. Бегут охранники, поправляя на бегу автоматы.
Выходит из подъезда, расправляя плечи и выкатывая вперед пузо, Полкан.
Ворота со скрежетом отворяются и по специально положенным рельсам на Пост вкатывается сначала одна, потом другая, а потом и третья дрезина.
У Мишель из ее окна второго этажа лучший вид на эту сцену: и Полкан, и приезжие у нее как на ладони.
Тут одни мужчины, все молодые, все затянутые в зеленую форму с погонами. За спинами стволы, на головах фуражки с красными околышами. Потягиваются, смеются. С головной дрезины спрыгивает первым, наверное, старший отряда.
Мишель потихоньку приоткрывает оконную створку чтоб все расслышать.
Старший отдает честь подошедшему Полкану. Рапортует:
Кригов Александр Евгеньич, Государя императора Московского казачьего войска подъесаул!
Полкан важно отзывается:
Полковник Пирогов, Сергей Петрович.
Кригов энергично жмет Полкану его пухлую пятерню, снимает фуражку виски выбриты, а выше соломенные волосы копной и короткая борода тоже из соломы. Улыбка белая, глаза Какие у него глаза?
Полкан ехидно уточняет:
Подъесаул ведь навроде нашего капитана, а, Александр Евгеньевич?
Нашего это какого?
Я в полиции звания получал.
А В полиции, усмехается тот, дальше спорить не собираясь.
Подъесаул. А Мишель про себя решила уже называть его атаманом.
И тут этот атаман берет и сразу, не ища даже, откуда на него так пристально смотрят, а будто все уже зная, поднимает эти самые глаза стальные и нацеливает их на прячущуюся за оконными стеклами Мишель.
Красивый.
4Прибывшие спешиваются. Дрезины у них большие, моторизованные, у каждой есть кузов, в кузове под брезентом лежат ящики. Полкан смотрит на эти ящики дощатые, с трафаретными надписями «Останкинский мясокомбинат», и сердце у него радуется.
Ящики пока не трогают, но Полкан решает вопрос не форсировать. Когда будет время тогда и отгрузят. Что с ходу клянчить гостей надо сначала принять как следует, отогреть и накормить. Тогда уже и просить будет сподручней.
Но главное свое дело подъесаул Кригов в долгий ящик не откладывает:
Ну что, господин полковник. Показывайте вашего гостя!
Шагая через двор, на здешнее хозяйство он озирается с кислой миной. Выправка у него что надо, шаг пружинит, взгляд строгий. Полкан глядит на свою крепость его глазами и понимает, что радоваться тут и вправду нечему. По двору гуляют куры, дети играют в караулке, к скамейке прислонен чей-то автомат хорошо еще, без рожка. Бардак, а не пост.
В лазарете казак задерживается в дверях, оглядывается на врачицу дадут халат? Но на Посту и тут без церемоний. Он снова недовольно качает головой.
Пришлый уже сидит в постели, обернувшись в одеяло, вокруг смотрит недоверчиво. Фаина объясняет казаку:
Повезло вам как. Он только ведь сегодня очнулся. А так, чем уж ни пытались От реки надышался! Проснулся совсем горячечный. Все сбежать норовил.
Кригов смотрит на этого пришлого, на крест на его впалой груди. Улыбается ему и осеняет себя крестным знамением.
Ты, брат, к своим попал, не бойся! Какое у тебя распятие знатное! Ты не монах ли, часом?
Тот в ответ только хмурится. Полкан разводит руками:
Такое впечатление, что он по-русски ни бельмеса!
Казак тянет к гостю руку, а тот весь съеживается, словно его ударить хотят.
Братец, слушай! Мы тебе плохого не сделаем, хочет успокоить его Кригов.
Достает из ворота серебряный образок на цепочке, предъявляет его пришельцу.
Видишь? Мы тоже православные! В одного Бога веруем!
Пришлого образок зачаровывает, его взгляд перестает метаться с одного дознавателя на другого. Казак продолжает так же спокойно, ласково:
Ты просто скажи что стряслось-то? Напал на тебя кто-нибудь?
Рваное дыхание у пришлого налаживается, он кивает казаку.
Ну вот! Так и расскажи, брат, что там?
Теперь гость качает головой.
Он, кажется, овладевает собой. Лицо его обретает осмысленное выражение. И вместо ответа он показывает на ухо и разводит руками. Фаина переводит:
Глухой, мол! Вот мне с самого начала так и показалось, что он ничего не слышит.
Полкан скребет себе череп. Сомневается.
Ну уж Глухой.
Они приглядываются к гостю повнимательнее. Полкан напоминает:
А ведь он не слышал, когда ему от заставы кричали. Шел, распевал «Господи, помилуй!». В него палили даже. Хорошо хоть мимо.
Фаина вставляет свои две копейки:
Мог и вообще ничего не понимать, если интоксикация серьезная. Мог находиться в бредовом состоянии.
Кригов наклоняется вперед, к сидящему на кровати гостю, тоже показывает себе на ухо, подсказывает ему:
Глуховат ты, брат?
Пришлый с этим соглашается. Кивает. А потом, будто вспомнив, что умеет говорить, ровно, без перепадов и ударений, гундосит:
Господь слуха не дал.
Кригов распрямляет спину.
Ну вот.
Изучает его еще немного, потом кладет ему руку на плечо тот вздрагивает, но руку не сбрасывает. Кригов медленно и тщательно выговаривает:
А как звать тебя?
Пришлый не понимает. Тогда казак показывает пальцем на себя и произносит:
Я Кригов. Александр Кригов.
Игорь?
Да какое! Ручка есть у вас и бумага?
Фаина приносит ему исписанную тетрадь и карандаш. Казак пишет свое имя на клетчатом листке, но пришлый смотрит в буквы тупо; насупливается, как будто не все узнает, пытается один раз их прочесть, другой, потом сдается и опять разводит руками. Полкан не выдерживает:
Еще и безграмотный, что ли? Тьфу ты!
Казак смотрит на гостя вприщур.
Да сколько ему лет? Он ведь не старый. Детство небось на войну пришлось. У нас и в Москве даже таких вот сирот знаешь, сколько! Может быть, и неграмотный.
Тут до гостя все-таки доходит, чего от него хотят. Он тоже тычет себя в грудь пальцем и выговаривает.
Раб божий Даниил.
Фаина квохчет:
Ну вот. А я его Алешей, Алешей
Кригов кивает. Раздумывает.
Слушай, брат Даниил. Выручай нас. Нам нужно знать, что там, за мостом. А?
Тот хмурится, тужится, хочет понять но все-таки не понимает. Тогда Кригов, почесав бровь, снова берет карандаш и рисует: две извилистые линии реку. Мост через нее. Периметр стены Поста очерчивает прямоугольником. Показывает на себя, на Пост. Потом на мост, потом на тот берег.
Там что? Что там?
Брат Даниил вдруг прищуривается. Поджимается. Собирается. Выговаривает:
Что на том берегу?
Да, да!
Он кивает: понял.
Дорога там. Железная. На восток идет.
Ну дорога-то ладно. А города какие? Люди живут там? Или все пусто?
Не понимаю. Что?
Кригову приходится еще раз это же самое спрашивать и произносить все медленно и терпеливо, губами четко показывая звуки. Даниил вроде под конец соображает, чего от него хотят, но вместо ответа спрашивает сам:
А ты, божий человек, кому служишь?
Я-то? Кригов приосанивается, показывает Даниилу свои погоны, кокарду на фуражке. Государю императору и Московской империи.
Московской?
Кажется, что из всех этих слов пришлый узнал по губам только одно.
Так точно.
Проходит еще несколько мгновений и маска из задубевшей кожи, которая у гостя вместо лица была, расслабляется. Он пытается улыбнуться выходит плохо.
Слава Богу. Дошел, значит.
И он тоже крестится.
Раб божий Даниил понимает вопрос по выражению их лиц и казака, и Полкана.
Обитель мою разорили. Братьев убили. Я последний остался. Пошел в Москву за заступничеством. По дороге звери напали. Думал, не дойду.
Кто напал на обитель? Кто? Кто напал?!
Лихие люди. Там у нас каждый сам за себя. Не разберешь.
Дальше разговор идет трудно: каждый вопрос Даниилу нужно объяснять три и четыре раза, а какие-то он не понимает вообще. Но вроде приходят к тому, что сам он не издалека шел, вроде бы из-под Нерехты откуда-то, где и находился, пока не был разграблен, его самодельный монастырь.
Насколько он знал, дальше имелись города, и в них жили понемногу люди, хотя крупные центры, вроде Екатеринбурга, все еще лежали в руинах. Кригов все услышанное записывает, а, записав, уточняет:
А как там у вас про Москву думают? Что говорят? Помнят Распад? Зла на нас не держат?
Да что Москва? подтягивает свои худые плечи брат Даниил. Там у нас такое началось после большой войны, брат на брата, сын на отца Безбожный мир, сатане преданный. Какая уж разница, кто начал? Все бьют, бьют друг друга На монахов нападать виданное ли дело?
А что же раньше от вас никто к нам не приходил тогда, раз у вас там столько народищу живет? хмурится Полкан.
Отец Даниил разводит руками.
Я за всех не могу сказать. Многие-то думают, что Москвы нет давно, в войну сгинула. Разбомбили ее или еще чего Не знаю. Так все говорили, кого спрашивал. А когда обитель разорили нашу, я себе так сказал: терять нечего пойду. Посмотрю своими глазами. И вот, одолел сатанинские козни, добрался. Рабу божьему тоже интересно, как живут на Посту. Одержимых тут нету у вас? строго спрашивает он.