Кира, доктор пришёл, приподнимаясь на локтях, сказал Ворошилов. Доброе утро. У нас всё хорошо. Домой бы скорее, там без меня дела все стоят.
И он посмотрел на своё кресло возле умывальника.
Доброе, кивнул Максим. Я вас специально держать не собираюсь. Как и обещал, после второй операции десять дней, не больше.
Кира тем временем подошла к шкафу, надела плащ и туфли, поверх которых уже были бахилы.
Ладно, Мойдодыр, улыбнулась она мужу. Я на работе отмечусь, не могут без меня обойтись. А ты определись, какое кино сегодня смотреть будем. Только повеселее, а то после моей работы никакой драмы не хочется.
Она подошла к постели мужа, поцеловала его в свежевыбритую щеку, после чего вышла из палаты, на ходу глядя в экран своего телефона. Добровольский проводил её внимательным взглядом, после чего дождался, когда она закроет дверь, и спросил:
Егор Львович, я вами уже больше месяца занимаюсь. До сих пор никак язык не повернулся спросить почему она вас время от времени называет «Мойдодыр»? При чём здесь Чуковский? Вы вроде не «кривоногий и хромой». И на умывальник не похожи.
Ворошилов рассмеялся громко, искренне. И даже хлопнул ладонью по одеялу.
Не «кривоногий и хромой»? переспросил он, прекратив смеяться. Ну, тут я бы поспорил! Не поверите, Максим Петрович, к детским стихам это не имеет отношения. Я же после аварии ничего не чувствую примерно от пупка и ниже. Всё чужое. Колостома, катетер Бесполезные дыры в моем теле. А выше них все прекрасно ощущаю. Тепло, холод, руки Киры Вот она и говорит «мой до дыр», он погладил рукой по одеялу на животе. До колостомы. До катетера. А ниже всех этих дыр уж извините.
Закончив, он заглянул под одеяло, усмехнулся и посмотрел на доктора.
Н-да протянул Добровольский. Вот тебе и Чуковский.
Ему очень захотелось прямо сейчас оказаться в коридоре и не смотреть Ворошилову в глаза. Максим сделал пару шагов к двери, продолжая изображать, что заинтересован разговором, но при этом демонстрируя общую занятость и вовлеченность в процесс обхода.
Хорошо, сегодня вазелин нанесём на донорские повязки, сказал хирург, держась за ручку двери, плёнкой целлофановой обернём. Завтра оно само всё отпадёт, это он договаривал, прикрывая дверь со стороны коридора.
Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой, бурчал он себе под нос, возвращаясь в ординаторскую.
Зоя, санитарка-буфетчица, увидев доктора, заботливо спросила:
Максим Петрович, вам каши не положить? Вкусная сегодня, рисовая.
Одеяло убежало, улетела простыня, задумчиво ответил Добровольский, совершенно не расслышав вопроса. Что в маминой спальне делал умывальник?
Я говорю, кашу будете? громче переспросила Зоя. Вы же с дежурства. Не ели, поди, ничего утром.
Нет, спасибо, покачал головой пришедший в себя Максим. Каша это совсем не моё. С детства. А хлеб я возьму.
Он выхватил из контейнера несколько кусков ароматного «подольского», обогнул тележку и направился в кабинет.
Положив хлеб на тарелку, включил чайник, а потом увидел на столе смятую бумажку в пятьдесят рублей и вспомнил, как ночью его разбудил звонок Замиры, медсестры из гнойной хирургии.
Замира олицетворяла собой ту самую узбечку, что вырвалась за пределы необразованного сообщества, закончила медучилище и теперь поглядывала сверху вниз на своих соотечественниц, выносящих «утки» и памперсы с дерьмом.
Доктор, простите, что беспокою, но надо подойти, очень-очень надо, сказала она торопливо в телефон. У меня тут бабушка упала. На полу в палате сидит, я сама не подниму её на кровать. Поможете?
А охрана что, никак? буркнул Максим, понимая, что пойдёт сейчас в любом случае, чтобы посмотреть на бабушку.
Они сказали: «Это не наше дело», ответила Замира. Вы придёте?
Да куда я денусь. Сейчас, три минуты. Она головой не ударилась?
Нет, в порядке с ней всё. Только поднять не могу.
Хирург встал, потянулся, посмотрел на часы. Четыре часа двенадцать минут. Быстро сполоснув лицо холодной водой, он вышел в коридор, стараясь закрыть дверь максимально тихо.
Надо будет по пути в реанимацию заглянуть, а то я один не подниму, сказал Добровольский себе под нос. Бабка заранее казалась ему огромной, стокилограммовой.
Разбудить реаниматолога в четыре утра, возможно, было не лучшей идеей если бы его уже не разбудили чуть раньше. Дверь в ординаторской была распахнута, внутри горел свет. В реанимационном зале звонко упало на пол что-то металлическое, женский голос уверенно и отчётливо заматерился, после чего в коридоре показался Константин Небельский, заведующий отделением, который брал, в общем-то, не так уж и много дежурств по принципу «Не царское это дело». Именно Константина выпало позвать Максиму с собой в гнойную хирургию.
Надо будет по пути в реанимацию заглянуть, а то я один не подниму, сказал Добровольский себе под нос. Бабка заранее казалась ему огромной, стокилограммовой.
Разбудить реаниматолога в четыре утра, возможно, было не лучшей идеей если бы его уже не разбудили чуть раньше. Дверь в ординаторской была распахнута, внутри горел свет. В реанимационном зале звонко упало на пол что-то металлическое, женский голос уверенно и отчётливо заматерился, после чего в коридоре показался Константин Небельский, заведующий отделением, который брал, в общем-то, не так уж и много дежурств по принципу «Не царское это дело». Именно Константина выпало позвать Максиму с собой в гнойную хирургию.
Только не говори мне, что кто-то поступает, с ходу заявил Небельский. Совсем не до этого. Терапевт приволок инфаркт, только закончил с ним работать.
«Я к вам, профессор, и вот по какому поводу», покачал головой Добровольский, цитируя «Собачье сердце». Внизу бабка с кровати упала помоги поднять. Чувствую, что я с Замирой в четыре руки такой подвиг не потяну.
Лишь бы не наркоз, сказал Небельский. Там перчатки дадут?
Максим кивнул. Они спустились вниз, в гнойную хирургию.
Диспозиция оказалась следующая: в первой палате на четыре койки точно в центре на полу сидела довольно грузная бабуля лет восьмидесяти в одной ночнушке, с растрёпанными волосами. Спиной она опиралась на кровать. Рядом стояла наполовину початая бутылка минералки. Правая нога у бабули отсутствовала.
Все кровати были заняты соседками примерно одного с бабушкой возраста. Соседки мрачно смотрели из-под одеял на происходящее, выражая недовольство включённым светом и нерасторопностью персонала. Добровольский помнил, что сюда чаще всего складывали пациентов с гангренами любого происхождения, будь то диабет или атеросклероз. Могла измениться лишь гендерная ориентация палаты. Либо деды, либо бабушки.
Ноги нет уже легче, тихо сказал Небельский.
Соглашусь, кивнул Максим. Где Замира? спросил он чуть громче.
Здесь, доктор, здесь, из процедурной прибежала медсестра. Ой, здравствуйте, кивнула она Небельскому. Простите, что разбудила.
Как она вообще на полу оказалась? спросил Константин. Тут же перила должны быть в кровать вставлены. Я эту бабулю помню, Науменко её фамилия, она ещё у нас в первый день после операции всё куда-то собиралась. Когда переводили её, то предупреждали надзор за ней нужен.
Она перила выдёргивает, буркнула одна из пациенток с кровати у двери. И откуда только силы берутся. Выдёргивает и встать хочет. Говорит, ей позвонить надо.
Надо, с пола подтвердила бабуля. Надо позвонить. Внучка давно не приходила, а у меня дома четыре котика.
Какие котики?! возмутилась у окна другая соседка; одеяло на её кровати недвусмысленно указывало на отсутствие обеих ног. Нет у неё никаких котиков. И внучку никто ни разу не видел! А сама она из какого-то дома престарелых. Из ума просто выжила. Нам и так несладко, ещё и это чудо по ночам цирк устраивает!
Общий возраст обитателей палаты лет четыреста, шепнул Небельский Максиму. И ещё друг с другом без конца воюют. Ладно, что разговоры разговаривать! добавил он для всех в палате. Максим Петрович, мы с тобой под мышки возьмём, а Замира с санитаркой в нужный момент кровать под неё толкнут, чтобы села.
Они надели протянутые медсестрой перчатки, пристроились в двух сторон от Науменко, примерились так, чтобы не порвать и без того ветхую ночнушку, и на счёт «три» потянули вверх. Примерно через пару секунд Добровольскому захотелось бросить это безнадёжное мероприятие, но что-то скрипнуло и бабуля приземлилась точно на кровать, хоть и на самый край.
Спина сказала Максиму: «Спасибо, но больше не пытайся!» Они с Костей аккуратно повалили бабушку на бок, а потом вместе с простыней подтянули на середину кровати. Замира тут же снова воткнула в пазы перила с той стороны, куда Науменко пыталась вставать.
Ну-ка стойте! громко сказала бабушка. Подойди сюда.
И она ткнула пальцем в Добровольского. Максим пожал плечами и приблизился к кровати. Науменко засунула руку под подушку, вытащила что-то вроде косметички, медленно расстегнула «молнию» и достала оттуда пятьдесят рублей.
Вот, она точным движением опустила смятую в комок купюру в карман Добровольского. Это тебе.
Максим оттопырил карман, взглянул. Потом достал деньги и положил бабушке на кровать рядом с подушкой.