При входе нашем чеченки поднялись.
Возьми его! говорил мой мюрид, сдавая с рук на руки какой-то старушке, сгорбленной тяжелыми 50 годами: Посади его куда-нибудь да посмотри за ним; мне надобно идти.
Добрая старушка усадила меня подле самого огня на мягкой кожаной подушке. Я поблагодарил ее как умел. Вероятно, хозяйка приняла участие во мне, потому что продолжала, указывая пальцем на котел с лакомой бараниной:
Якши? Твоя коп кушай будет!
Я не говорил вам, что переезд мой из Чишек в Доч-Морзей был в последних числах осени. Единственная рубашка, бывшая на мне, давно сгнила; сапоги, носки и исподнее платье снял с меня Эрс-мирза, начальник отряда Гихинского леса, когда, отуманенный сильной потерей крови и оглушенный ударом в голову, я без памяти с карабахца моего упал в ряды неприятеля. Теперь в сюртуке, босой и в шароварах, истертых цепями, в холодный осенний день судите сами, сколько я обрадовался теплому огню
Отогревшись, я начал рассматривать новых знакомок моих: первая, как я и сказал, старушка лет 50; подле женщина лет 28; следы давней красоты, несколько едва-едва заметных морщинок, средний рост, темные волосы, такие же глаза, приятное выражение лица вот вам невестка Эль-мирзы, сиречь жена Чими; но когда взор мой упал на третью собеседницу Много слышал я на Руси о красоте черкешенок и чеченок; пять месяцев, проведенных уже между мечиковцами, громко говорили противное. Раз как-то случилось мне видеть в исторических Гирстях что-то подобное «идеалу», но и тот имел слишком длинный нос, и я, твердо убежденный не в красоте, а едва ли не в безобразии чеченок, перестал искать «воровок покоя» между дикарками; но теперь На голову ее наброшена белая кисейная чалма, из-под которой два черных-черных локона выбежали по розовым щекам красавицы; большие темно-карие глаза сверкали то умом, то чувством; уста, казалось, отворены были для жарких лобзаний; длинные ресницы порою закрывали очи Биги от страстных взоров коварного сына; казалось, не нагляделся бы на эти очи, не оторвался бы от этих уст Жизнью своей я жертвовал бы за один поцелуй твой, милая, добрая Биги! И что значила мне жизнь моя, обремененная цепями и горем!.. Красная шелковая, чрезвычайно широкая блуза, отороченная от самой шеи до пояса широким галуном, падала до самых ног, обутых в крошечные «мяксины»; светло-голубой архалук, унизанный застежками и рядами желудей из серебра, под чернью прекрасной работы стягивал стан Биги, стройный и гибкий словно стебель «дзеззы»; полосатые лилово-черные шаровары связывались внизу серебряным шнурком с маленькими кистями; на обеих руках большие браслеты; маленькие серьги, кольца с висячими шариками, несколько рядов цепочек, лежавших на груди (все серебряное. Прошу читателя верить, что все, мной рассказываемое, святая правда. Тут нет ни малейшей выдумки; ручаюсь в этом моим честным словом. Лица, выведенные мной, носят точно принадлежащие им имена; все они живы), вот как и вот в каком наряде я увидел в первый раз девушку, которая впоследствии играла такую важную роль в моем плену.
Если редактор «Отечественных записок» согласится, я пришлю ему подробную повесть моей жизни, как жизни пленника[4].
Если кого-нибудь из вас судьба приведет быть в Грозной, спросите там о Биги, дочери известного купца Инжен-Исы, и всякий даст вам один ответ:
Хороши гурии пророка, да! и, махнув рукой, прибавит: Что грешить!
Не буду говорить, чем и как угощал Эль-мирза своих гостей, об этом после когда-нибудь.
Муэдзин давно прокричал «Аллах экпер», и мюриды начали расходиться по саклям на ночлег; пора и мне прилечь; я встал, помолился Богу и кликнул своего сторожа. Мне постлали рогожку и в голову дали дырявый войлок; вот и цепи; гремя и звеня, упали железа на нищенское ложе мое; левую ногу приковали к стене; на шею огромный ошейник и, пропустив через стену цепь его, укрепили с надворья толстым ломом. К чему не привыкает животное-человек?.. Сначала один звук кандалов поднимал волос дыбом и ручьем гнал слезы из глаз; прошло время, и я равнодушно смотрел на обычные украшения
Спи, собака!
Засну.
Через пять минут я спал.
Необыкновенный шум разбудил меня гораздо до света; отворив маленькое окошко, я увидел какое-то особенное движение народа: шум и говор не умолкали, и до слуха моего долетали иногда: «Сюли» (чеченец называет этим именем лезгина), «Быддиш хюзна» (слово непереводимое). На просьбы мои и уверения в том, что не буду больше спать, сняли наконец ошейник и цепь с левой ноги; оставались кандалы; но я так привык уже к ним, что свободно мог ходить и в железах. Я вышел: бездна народу, разделившись на кучки, вела между собой шепотом беседу, и так как на меня никто не обратил внимания, я смело заключил, что чеченцы заняты чем-нибудь серьезным. Минут 10 продолжался этот говор; вдруг выходит князь, толпы смолкли; лицо Газия мрачно, как и душа его. Мюриды, собравшись, пошли в аул, вооруженные с ног до головы, тихо перешептываясь; князь обратился к народу и начал говорить, казалось, грозил. Подле меня стоял какой-то рослый мужчина; я обратился к нему с просьбой объяснить, что значит это собрание, и вот что узнал я от рослого господина:
Бегир, сын Доч-Морзей, одного из богатейших жителей аула того же имени, влюбился в хорошенькую Дженнат. Девушка, видно, была также неравнодушна; ветреный Бегир воспользовался слабостью бедной Дженнат и, вместо того чтоб женитьбой загладить свой проступок, бросил ее на произвол судьбы. По окончании известного срока, последствия связи этой обнаружились. Отец под кинжалом заставил ее высказать всю правду, и как миновало уже прежнее вольное время свободной мести, когда обиженный безбоязненно мог всадить клинок в ребра врага, не заботясь о последствиях, то огорченный отец решился просить защиты и правды у своего князя Газия-лезгина, славного своими зверскими правилами, подвигами и глубоким знанием законов мухаммедовых.
Я думал, что несчастным любовникам отсекут головы. Неужели одна смерть только выкупает несколько минут наслаждения, украденных у людей и времени?
А вот и они!..
Посреди мюридов шел чеченец, видный, ловкий и статный, лет 20; благородное лицо подернуто раздумьем, брови сдвинуты, и рука крепко держит слоновую рукоятку каза нищенского кинжала. Когда ветреного любовника привели к князю, Газий предложил ему жениться на девушке, им обесчещенной; но Бегир молчал: полюбил ли он другую или думал, что жена, которую ему предлагают, из боязни смерти открыла свой же собственный позор, что это слабое творение недостойно быть подругой целой жизни бесстрашного чеченца, то ли, другое ли, но Бегир ни слова, ни одного звука в ответ на речь князя.
Молчание это вывело из терпения Газия.
Долой чуху! закричал он повелительным голосом, обращаясь к мюридам.
Юноша быстро сделал шаг назад; орлиным взглядом измерил князя с головы до ног и, выхватив светлый кинжал, прошептал:
Саюелла во джалиаш (саюель поди сюда).
Те из мюридов, которые вместе со своим начальником пришли в Чечню обирать и объедать храбрых мечиковцев, гнусные лезгины, бросились было исполнять приказание своего предводителя; но взгляд Бегира и клинок, молнией сверкнувший в глазах оторопевших андейцев, остановили порыв усердия друзей Газия.
В эту минуту из толпы народа выступил старик, подлинный кунах (муж). Бодро подошел он к Бегиру и, обменявшись несколькими словами, сказал, обращаясь к лезгинам:
Наказывайте!.. Голос старца дрожал; очи сыпали искры негодования и мести: то был отец Бегира.
Князь повел рукой; как звери бросились андейцы на злополучного любовника; руки его дрожали, когда он по приказанию отца вкладывал боевое оружие в мирные ножны.
Чуха и рубашка в одно мгновение ока слетели с плеч виновного; плети взвились и начали прыгать по атлетическим его формам
Сто! крикнул кто-то, вероятно счетчик; плети исчезли.
По знаку Газия подвели серо-пепельного цвета паршивого ишака; принесли сажи и в минуту лицо Бегира из прекрасного смуглого превратилось в совершенно черное. Беднягу посадили на вислоухого буцефала задом наперед, дали держать хвост в руки, и, набросив петлю на шею, вся процессия двинулась вокруг аула. Исполнитель правосудия кричал во всеуслышание:
Во Дженнат! Во Дженнат! Поди посмотри на милого! Эй, Дженнат! Поцелуй своего любовника!
Объехав трижды вокруг Доч-Морзей, ишак с Бегиром вернулись назад. Бегир вымылся, оделся и пошел домой, вероятно, обдумывая месть. Князь вошел в комнаты; народ молча расходился, насупив брови.
Недели через две после рассказанного, когда я жил в Улус-Керте, говорили, что несчастная Дженнат после родов была наказана таким же образом; к тому же бедной приказали еще выехать из того аула, где она подала (как говорили хитрые горянки, лукаво улыбаясь и краснея) пример такой непозволительной любви.
Екельн Л. Ф. Из записок русского, бывшего в плену у черкесов // Отечественные записки. СПб., 1841. Т. 19. 12. С. 9197.Чеченцы
Сергей Беляев. Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев
Сергей Иванович Беляев поступил в 1835 году в Казанский университет. В 1839 году был «отдан в военную службу». Попав в плен к чеченцам, отразил увиденное в своем дневнике, содержащем ценнейшие заметки о быте и традициях горцев 40-х годов XIX в.
Его «Дневник» выходил также отдельным изданием (Сударь. Десять месяцев в плену у чеченцев. СПб., 1859, с рисунками).
I
Шамиль. Племена. Войско. Распоряжения. Гостеприимство. Наказания и преступления. Обязанность женщин. Свадьбы. Красота женщин. Жизнь горца вообще.