Итак, четвёртое апреля, суббота, семь вечера, довольно тепло: плюс десять. Небо в облаках, но на улице светло и будет ещё долго светло, так что Евгению Фёдоровичу пока рано идти в свой отель-корабль, где у него совсем не интересный номер без вида на море, о чём он пока не знает, поскольку, боясь опоздать, оставил свои вещи у портье. Так что у Жени есть реальная возможность сделать своё предложение, но она не решается, отчего-то струхнула. Вдруг как он посмотрит брезгливым или испуганным взглядом и уйдёт, посчитав её ненормальной. Вот совсем недавно нисколько не боялась: вопрос ответ, да-да, нет-нет. Что же такое произошло за три с половиной часа?
Ну, это вещь необъяснимая. Отчего порой уверенный в себе человек, с лёгкостью двигающий, как по шахматной доске, фигуры своих подчинённых, вдруг начинает колебаться и в разговоре с дочерью подбирать слова, замалчивать факты, которые могли бы убедить, поднять его рейтинг? Казалось бы, там чужие люди, а тут родная дочь, и вот, оказывается, с чужими проще.
Возможно, и Женя за полдня, проведённые с Евгением Фёдоровичем, как-то сроднилась с ним, всё возможно. Так что просто примем за данность: Женя сдрейфила. У неё, правда, ещё будет время объясниться, ведь они уже договорились погулять по городу. Она даже прикидывала, что после подъёма к Часовой башне скажет ему, как бы в шутку: я бы хотела иметь сына, похожего на вас. А вдруг он запыхается и будет жалким, с одышкой и потным лбом? Получится двусмысленность. Тогда уж лучше при расставании, на набережной, чтобы в случае чего помахать рукой и бежать к дому, не оглядываясь.
И вот они допоздна гуляют по старинному городку, заходят в знакомые Жене небольшие кафе, мало посещаемые туристами, но с приличной кухней, и ей импонирует, что Евгений уже не Фёдорович, а просто Евгений не строит из себя знатока кулинарии и доверяет ей выбор блюд. И экскурсию её слушает с неподдельным вниманием, городские древности разглядывает, толковые вопросы задаёт.
Вот уже и фонари зажглись, вот они к тому самому месту подходят, где встретились утром, и Женя решается. Но вместо своего предложения вдруг выпаливает: «А пойдёмте ко мне чай пить, вот он мой дом». А пойдёмте, легко соглашается Евгений, и они поднимаются на второй этаж, входят в калитку (пардон, дверь) её «цветочного королевства», и Жене кажется, что говорить ничего не надо, что это должно само произойти либо не произойти совсем.
Опустим комментарии Евгения Фёдоровича по поводу ботанической квартиры, они не представляют интереса, как любезности неискушённого гостя. И чаепитие вполне обыденное: чай из пакетиков, подсолнечная халва, черничное варенье в бабушкиных розеточках, огоньки за окном Потом шторы едут и никаких огней, лишь уютная лампа с абажуром из посадского платка да негромкая музыка старой радиолы.
Говорят о завтрашнем мастер-классе, который Евгению захотелось провести опять вместе с Женей. Он собирается продемонстрировать свой собственный соус, пока без названия, но вполне подойдёт придумка устроителей: соус Гервица Её помощь была бы желательной, там много одновременных заготовок Но это невозможно, она с утра в копи-центре и освободится только к восьми А у него в семь сорок поезд. Значит, они больше не увидятся?
Евгений сосредоточенно о чём-то думает и вдруг принимается рассказывать о себе и о Веронике. Но Женя никак не может понять, зачем сейчас-то о Веронике? Ведь всё просто: они расстаются, и каждый продолжает своё одиночное плавание. Или парное, неважно. Главное, не вместе. К чему теперь эти подробности чужой личной жизни?
Конечно, конечно, но ему показалось Нет, ничего такого, просто ему не с кем об этом поговорить О своих сомнениях, о желании всё знать точно: кто виноват в их необременительной связи? Если он, тогда нужно что-то предпринять, обследоваться. Вдруг когда-нибудь, к примеру, захочется наследника, а всё поезд ушёл. Если дело в ней (неважно, бесплодна или избегает), он с чистым сердцем порвёт эти необременительные отношения. Но как, как к этому подступиться?!
Женя молча смотрит на движение его рта и первая горечь при упоминании имени Вероники растворяется в драматическом сюжете из незнакомой, мужской жизни. Рядом с его озабоченностью несерьёзными кажутся опасения, что он не поймёт, примет за сумасшедшую. И тогда, сама не понимая как, Женя произносит: «Можно на мне проверить, я готова».
Женя молча смотрит на движение его рта и первая горечь при упоминании имени Вероники растворяется в драматическом сюжете из незнакомой, мужской жизни. Рядом с его озабоченностью несерьёзными кажутся опасения, что он не поймёт, примет за сумасшедшую. И тогда, сама не понимая как, Женя произносит: «Можно на мне проверить, я готова».
Тишина. Оба молчат, и в этом растущем молчании вопрос Евгения звучит наивно: «А если получится, что тогда?». Женя молча улыбается, а потом мечтательно произносит: «Тогда у меня будет ребёнок. Мой ребёнок». Тут он впервые тоже улыбается, и, прежде чем успевает что-либо ответить, вся зелень вдруг снимается с подоконников, выпуская впереди себя цветущую, пахучую волну, которая поднимает их, переворачивает, обдавая зелёными искристыми брызгами. Или это зелёные глаза и посадские платки?..
Думаю, нет надобности говорить, что до отеля-корабля Евгений Фёдорович в ту ночь не добрался. Он так и не узнал о неудачном расположении своего номера, потому что и утром в гостиницу не зашёл, спеша на мастер-класс. Перед отъездом заглянул в копи-центр, но Женя была так занята, что лишь на минуту вышла попрощаться. И потом они не звонили друг другу и не виделись, пока Женя не отправила смс-ку: «Всё получилось».
И вот тогда он позвонил ошалело-радостный и был неприятно удивлён её холодностью и поспешным закруглением беседы. Нет-нет-нет, у неё к нему никаких претензий сама справится всё нормально Пытался ещё звонить, но только один раз Женя взяла трубку и тогда просто и ясно объяснила, что ничего ей от него не надо, и вообще это её ребёнок, а он должен за себя радоваться, и она за него радуется, и вообще всё очень удачно сложилось, ведь каждый получил своё.
Бездонка
Сергей открыл глаза и сразу вспомнил весь вчерашний день. Пока он ещё лежал в полудрёме, смежив веки, прошедшее воспринималось как кошмарный сон, один из тех, которые ему упорно показывали в последнее время. Но стены, выкрашенные до середины жёлто-коричневой краской, ряды коек и решётки на окнах красноречиво объясняли, где он на самом деле.
Первым желанием было немедленно вскочить и любыми путями: через ругань и драку, подкуп и слёзные мольбы, покинуть это позорное место. Но даже попытка приподнять голову оборачивалась приступом тошноты. Он рухнул на подушку и замер, но тут над ним прозвучал одышливый голос: «Сергей Петрович, вы меня слышите?». Открывать глаза не хотелось, да и говорить ничего не хотелось, и он молча кивнул.
Влажная рука чуть сдавила запястье, и он почувствовал, как под чужими пальцами неровно и слабо бьётся пульс. Глаза всё же пришлось открыть и отвечать на вопросы черноусой докторицы, равнодушно глядевшей на него светлыми навыкате очами: как его зовут, сколько лет, где и с кем проживает, сколько времени и с какими перерывами употребляет.
На последний вопрос Сергей по обыкновению соврал, что вообще не пьёт, просто вчера сильно расстроился, вот и позволил лишнего. Он почти не кривил душой, потому как начинал всегда полегоньку: бутылочку пива за ужином, пару бокалов вина с женой в выходные, и за пьянство это не считал. И того момента не помнил, как неожиданно для самого себя увеличивал темп, дня три удерживаясь на слабом алкоголе, а потом резко переходил на коньяк всегда дагестанский, трёхлетней выдержки.
Этот чёрный период начисто стирался из его памяти, а, значит, и не существовал вовсе. Друзья и сослуживцы, относившиеся к Сергею неплохо, никогда про это не упоминали, а тех, кто всё же осмеливался, даже в виде шутки или намёка, он немедленно «вычёркивал из списка». Жену и прочих родственников вычеркнуть не удавалось, но для каждого был подобран особый ключик. Верке покупались дорогие шмотки и билет на концерт её любимой Джузи Коул, стоимость которого превосходила полное ТО их старенького «Пежо». Сыну обещал: больше никогда, и закрывал глаза на его ночное зависание в ноутбуке и утреннее хамство.
Но когда Верка уже навострила лыжи, чуть не сорвалась уходить к другому, из бывших одноклассников, Серёге всё же пришлось лечь в больничку, где горячие уколы, капельницы и завершающая инъекция положили начало долгой, почти пятилетней трезвой жизни.
Если бы ни этот спасительный перерыв, он давно бы уже потерял Игоря. А так только вчера. Потерял, потерял Теперь уже окончательно. Эта мысль резко кольнула в висок, и он не заметил, как игла вошла в вену, гибкой, прозрачной трубочкой соединив где-то под потолком его тело с маркированным флаконом. По руке побежал холодок, чуть тронул сердце, усмирив его неровный трепет, и шипучими брызгами рассеялся в тяжёлой, даже изнутри потной голове.