я здесь опять с протянутой рукой
не проявляя царственного класса
стою в тепле
робею, как герой
узнавший чудище в любимой
«Ты не моя ты дьявол-мышь.
Тебя не взять мне грубой силой
и что же ты? Кричишь?
Молчишь?».
Она молчит, ей крайне страшно
«Герой могуч
я не отважна
куда мне против его плеч
поднимет руку и в ней меч
погибну тут же, не спасусь
прощай, герой
к Нему несусь.
Мои окна, их стекла
выходят на кладбище
там наше пастбище
массив моих телес достоин сожалений
я ухожу, я обойдусь без восхвалений
со стороны израненного грума
свою карету завещаю
тетке кума
Оливии
веселой, тощей шлюхе
понять бы напоследок, что тут в ухе
звеня, ревет
наверное, досада
от предвкушенья встречи гнуси
ада».
Остановитесь подо мной
дороги звезд и запустений
наш зимний брат избрал покой
у-ху, у-ху
то филин.
Он в удушье великой млечной переправы
и как мужчина
как блядина
ведет к вратам глухой заставы
их отворяет сонный страж.
«Я ваш.
Я их.
Но больше ваш
смотрите всходы
морковь, нарциссы, сельдерей
надстроить прахом свои годы
вы не желаете?
Смелей!
Не знает дочка ветер знает
пожарный лает.
На луну.
Пока не воет лает
дрожа, трясется
воспевает».
Птицы и те пишут песни
с желтыми листьями в рифме
там филин.
Нет.
Там чайка.
Сомневаюсь.
Там чайка и пингвин
отдавшие все перья
для босховских перин
«Я чайка. Вы, наверно»
«Ну, здравствуй. Я пингвин»
«Где филин?»
«Тут он, рядом.
Сковал беднягу сплин».
Не избежать и не укрыться
с утратой чувства не смириться
ты приставишь ствол к моему виску
я, сглотнув, скажу:
«Быть мне одному».
Если, уходя, не нажмешь курок
с радость пойму, как я одинок.
В нетрезвом исступлении
будучи только контуженым
меня не остановят
я ежечасно меняю очертания
не делясь мыслями
перегибаясь через перила
полдень и вино, на березе мышь:
«Эй, летучий глаз
почему не спишь?
Тревожные думы? Тупая судьба?
Проблемы с сознаньем?»
«Имеются, да»
«Выпить»
«Не буду. Вина? Никогда.
Стаканчик бы крови для сладкого сна»
«Моя подойдет?»
«Я знаю, не дашь.
Схватишь за клюв, затащишь в шалаш»
«В квартиру.»
«Плевать. Мне разницы нет
где и кому я пойду на обед»
«Тебя я не съем»
«Друзьям отнесешь?»
«Их не осталось
Что ты несешь?».
Он не ответил взвившись, пропал
слегка ниже неба
слегка выше скал
я их не вижу, но что с меня взять
стреляет жена
печалится мать
гребет на байдарке небритый спортсмен:
«Смотри, не смотри
в этом мой дзен.
Не проиграю, поскольку один
сегодня мечусь
между бешеных льдин»
«Льдин? Я не понял»
«Полно их, земляк
на каждой сидит огнедышащий рак
фыркая злобой, тянет клешни
а прямо под нами
горят фонари
в омуте болтанка
мамца! -рамца! -дамца!
буйный хоровод
фумца! пупца! -кумца!
прыгает кругами мертвый бегемот
ты поможешь детям, попросившим грош?
Или твердо скажешь
что их голод ложь?
Выйдешь ли с шарманкой, обокрав музей
веселить без меры
выгнанных гостей?
Как тебя проверить?
Чем тебя убить?
Кстати, ты не мог бы денег одолжить?
Мне немного надо
тысяч пять в рублях
на покупку кобры
с Гомми на паях
мы ее запустим Машеньке в постель
она наша Маша
хуже любых змей».
Свистопляска отлюбивших
больше, чем они нуждались
натыкает их на стены
заставляя плакать гены
обрученные с судьбою
о бессилии надежды
придать снежному покрою
резкий запах расставанья
с указателем на встречу
«Я вас всех зачеловечу!»
крикнул в форточку прохожий
скрывший крылья под рваниной.
Никто не спит он в власянице
пускает пробный ураган
обмочившись, рассмеявшись
вдовы, хрипы, скорбный гам.
Лукаво в камень обращаясь
с рукой не смеющей дарить
он, лишь зрачком перемещаясь
пребудет здесь, позволив быть
упадку сил и взмаху дверью
не виноватой, что слова
нас пригвоздили к отступленью
перед услышанным тогда
его танцующие пальцы
сыграют реквием живым
его танцующие пальцы
сыграют реквием живым
и мы, улыбок самозванцы
под этим взглядом догорим.
По солнцу бредет пьяный отрок.
О, да, конечно
придав изумления делавшим ставку
на здравость забвения.
Застав эти лица под сумрачной ношей
весна отгуляла капелью-святошей
и полегла, или скоро поляжет
против всех правил, но кто ее свяжет
если она захотела стереться
с жесткого диска поддельного сердца.
Отошлите подарки
позвоните Чайному Мастеру Никодиму
он свяжется с мавзолеем Мусы
дерутся лягушки, медлит заря
из животов торчат якоря
эхо сменило пароль
факир из Багдада не знал
Махмуд, приготовив запал
смотрит на бездну вещей
нужных ему просто так
чтобы магнитная высь
вжала всезвездный кулак
опередив разворот
его самомнения вспять.
Светом себя измерять
у ночи ходить в должниках.
«Лепешка?»
«Уран».
В траве и кролик, и туман
благородный грабитель
курит дурман
в гости к дядюшке Никодиму
очередь, как в желтый дом.
Блистая распахнутым ртом
на фоне погасших свечей
люди бормочут рефрен:
«Завтра мы станем мертвей
завтра мы станем мертвей
завтра мы станем мертвей».
Ветер грызет свой хребет
на его рукоятке псалом
«Желаю тебе столько лет
сколько ты сможешь стерпеть».
Между скелетами сеть
или просто гамак
мощи боксеров поют
для заключивших в нем брак
песню о грустной судьбе
меняя местами слова
чтобы лежащих впотьмах
осталось хотя бы по два.
Швырните меня в толпу
сбейте мной их прически
задавайте вопросы
продлеваю радость? Оттягиваю утро.
Водка, Лена, гадость
гнилостно и мутно.
Над нами с комарами ползает луна
мечется кукушка без любви
без сна.
Открой глаза.
Не удивляйся, не пугайся
с тобой, как прежде, я
невнятный рассвет
зола рок-н-ролла
дьячки не придут поднять меня с пола.
Сума нам
тюрьма
не помню за что, но ты обещала
разбить мне лицо
рукой? чемоданом?
Его собирай
зови меня джанки, ступай на трамвай
плати за проезд из отложенных средств
на беглый осмотр
удивительных мест
Пальмиры, Дамаска
колоннад, пирамид
тебя устрашает мой нынешний вид?
Бесят соседи?
Уныние гнет?
Включи телевизор
взгляни, как жует
резинку с нажимом чернявый амбал
похоже, он вряд ли когда-нибудь спал
в тесной ночлежке на Кедрова-стрит
качая копной:
«До сих пор не убит
я не опущен
не выперт под снег
довольно неплохо влачу я свой век
не трогаю слабых
от сильных бегу
и, может быть, скоро кого-то найду
бесспорно никак не среди голубых
хотя в их колоннах хватает святых
верящих в чудо
в повторный приход
распятого мужа
не искавшего брод».
Потусторонние тени перекрывают дорогу
удавленник скромно хихикает
на коленях запойного дьявола греется славный Иуда
торговля кипит. Бабы с тюками
краснея, потеют: «Ты, видно, не с нами
куда тебе жить в такие морозы
в наших глазах бывают и слезы
но мы не сдаемся
растим мы детишек
у нас с Васей трое
наверно, излишек».
преемник наивысшей благодати
великий Вася
бык-челнок, сказитель гангстерских историй
не мне говорить, кто из нас в точку
попал, не допив колоссальную бочку
с бренди, ликером
смесь принимаю
они в самом центре
я вновь, мама, с краю
ряжусь, усмехаясь, над нудным балетом
пожухлая прима
кончает минетом
«Он молодой постановщик Артур
мне, как одной из морщинистых дур
приходится брать
Что тут добавишь
на давних успехах
кашу не сваришь».
Глубочайший овраг, присевший в нем йог
волну в небосводе
если, выпивши, слег
тебе не поднять, не унять суету
с мыслью: «Элен!
Позвони. Я приду».
Через тебя я перелезу, позволив рыкать
мозгу-бесу
ты села перелистывать ноты?
Закрой эту глупую книжку.
Я помню полет валькирий.
Когда я кланялся щенкам
они доили ветер
сутулый стрелок прятал ружье
встретив их взгляд.
Я слышу полет валькирий.
Как слышу электричество
проходящее каменным громом
по дрожащему городу.
Я вижу полет валькирий.
Тонули в ужасе тени