Непреходящее - Артур Лазарев 3 стр.

Города цвета сепии в августе ждут вестей
о скитальце, что родом из порта пяти морей.
Он себя до сих пор не нашёл, потеряв когда-то.
Его тень удлиняется снова в лучах заката 
обещался приехать в один из осенних дней.

Да, он исколесил миллионы чужих дорог,
не встречая своей И, наверное, только Бог
точно знает, где можно её отыскать бедняге.
Хорошо, что с собой карандаш и гора бумаги,
километры пути превращать в километры строк.

Жизнь проносится мимо за окнами поездов.
Там какие-то люди стареют в объятьях снов,
там бушует листва и пасутся себе коровы.
То ли истина жизни, а то ли её основа,
что доступна тому, кто состариться в ней готов.

Но до этого долго, а значит, стекло и сталь
и асфальт устремляются вновь в голубую даль.
Город N принимает гостей на пустом вокзале.
А скиталец привык, что его не особо ждали,
да и в долгой дороге уже растерял печаль.

Он идёт в никуда, как и всякий последний раз.
Бесконечная жизнь отражением чьих-то глаз
обгоняет его в серебристом автомобиле.
Хорошо жить, когда о тебе все давно забыли,
с неразгаданным прошлым навек обрывая связь.

Вот и листья в лицо, словно осень кричит «привет»,
вот и вновь фонари у скамьи зажигают свет,
и куда-то исчезнут прохожие на мгновенье
Я иду в никуда, повторяя без сожаленья:
«Только Август-Октябрь запомнят твой силуэт,
вечный странник»

Играла ты, мне кажется играла
Но я и сам был рад порисковать,
когда в углу наскучившего зала
я образ твой срисовывал в тетрадь.

В нём ощущалось что-то колдовское,
и это дополняло красоту.
Я всё водил неопытной рукою
по быстро почерневшему листу,

затем добавил крест, ещё зачем-то
добавил своё сердце у креста.
Игральной картой с этого момента
мы улыбались из границ листа.

И ты играла, ты всегда играла,
а я и рад был стать твоей игрой.
Но и тогда я знал, что слишком мало
и слишком много просто быть с тобой.

Ведь дама треф червонного валета
не пощадит, когда настанет ход.
Любовь почти всегда амбивалентна,
и я всё это видел наперёд.

Мне снилось этой ночью, будто я
люблю тебя, как прежде безнадёжно,
люблю тебя, как я любил тогда,
когда мы были больше, чем друзья
Я просыпался в сумерках тревожных,
и вдалеке шумели поезда.

Весь этот сон я помнил наизусть,
ведь он со мною рядом каждой ночью,
и, видимо,  так будет всё и впредь.
И сны, и явь спрессованная грусть.
Что станет точкой вместо многоточий?
Чтоб всё забыть, мне нужно умереть.

Любовь живёт три года? Это чушь,
она бессмертна так же, как и память,
как этот разгоревшийся рассвет.
Пришла весна, и вдоль холодных луж
последний снег не прекращает таять.
Тебе через неделю тридцать лет

Забавно. Мы клялись с тобой когда-то
любить друг друга, как никто до нас.
Прошло лет семь, и ты не виновата,
что я твоих не помню даже глаз.

Но я на память, в общем, не в обиде,
она лишь нить оборванная нить.
Я столько лет тебя уже не видел,
что было б странно всё не позабыть.

Твои глаза, походка, жесты, голос 
всё затерялось в суетных годах,
и древний бог, неумолимый Хронос,
не увеличит горсть песка в часах.

Он точит жизнь и разрушает память,
всему на свете свой отмерив срок
Его песок не прекращает таять,
вся наша жизнь рассыпанный песок.

Зачем всё это? Эти мысли, строки?
В чём их причина и какой мотив?
Ведь мы с тобой давно не одиноки,
друг друга кем попало заменив.

Но ты приходишь снова из забвенья
в унылой предрассветной тишине,
и я смотрю, как падают мгновенья
в часах песочных, что дарила мне.

Прошлого не вернуть,
прошлое это ты.
Лучше про всё забудь.
Я не люблю мечты,

верить во всякий бред,
выдуманный в кино.
Прошлого больше нет.
Кстати, уже давно.

А в настоящем парк,
листья летят с ветвей.
Словно какой-то знак
всё завершить быстрей.

Что-то пошло не так,
я не люблю людей.

Славно, что их тут нет,
только листва и я.
Только один ответ 
я не люблю тебя.

Прошлого не вернуть,
прошлое это ты.
Лучше про всё забудь.
Я не люблю мечты,

верить во всякий бред,
выдуманный в кино.
Прошлого больше нет.
Кстати, уже давно.

А в настоящем парк,
листья летят с ветвей.
Словно какой-то знак
всё завершить быстрей.

Что-то пошло не так,
я не люблю людей.

Славно, что их тут нет,
только листва и я.
Только один ответ 
я не люблю тебя.

Опять царапает иголка
твою любимую пластинку,
соседка воет на ребёнка
(тупая вздорная блондинка),
а капли падают негромко
на Якиманку и Ордынку

Бессонное Замоскворечье
лениво курит на балконах,
а мне бы что-то человечье
увидеть снова в незнакомых,
свои душевные увечья
развеять в чёрных коридорах

бездонной памяти. И это
объединяет нас с тобою 
желание дожить до света,
переболев однажды тьмою.
Я поджигаю сигарету
и снова кашляю смолою.

Долей вина в бокалы наши,
зажги неоновые свечи.
Мы сделаем немного краше
тот мир, что падает на плечи.
Мы станем искренней и старше,
когда уснёт Замоскворечье.

Мир иллюзий так хрупок и тонок
Лишь ударит любовь побольней,
и в мужчине проснётся ребёнок,
и заплачет в постели своей.

Ну а после уткнётся в подушку,
осмысляя бытийность свою,
монотонно твердя, как игрушка:
«Не люблю, не люблю, не люблю».

И действительно, чудо случится,
позабудется мучивший лик.
В книге памяти вырвать страницу 
это вырвать единственный миг.

Ничего, что подобным мгновеньям
нужно жертвовать годы тоски.
И любовь поддаётся сожженью,
словно пепел, слетает с руки.

Мир иллюзий так хрупок и тонок
Его грани осколки стекла.
Спи спокойно, невинный ребёнок,
всё, что было,  сгорело дотла.

В этом доме, оставленном нами,
половицы всё так же скрипят,
и всё так же скользит вечерами
по углам умоляющий взгляд.

И, задетый движеньем неловким,
абажур повелитель теней 
освещает волокна циновки,
что лежит у раскрытых дверей.

За зелёными шторами сливы
обнажились от частых ветров,
и бежит себе неторопливо
время наших настенных часов.

Под часами во власти комода
две открытки с карельских озёр
Чёрный кот неизвестной породы,
просыпаясь, бредёт в коридор.

Где-то там в глубине коридора
всё такая же власть темноты,
и, почти недоступна для взора,
там порой проявляешься ты.

И сквозняк, разорвав паутину
на разбитом ветвями окне,
признаёт тебя за Прозерпину
и твой голос приносит ко мне.

В ночи город станет тише 
уснёт, темнотой объят
Мы встретим рассвет на крыше,
как тысячу лет назад.

Мы будем, дойдя до края,
смотреть на огни в домах.
И пусть высота пугает,
нам станет неведом страх.

Лишь только заря лучами
земле передаст привет,
мы будем болтать ногами,
усевшись на парапет.

Как ангелы или боги,
парящие над землёй,
всему подведём итоги
и всё разрешим с тобой.

А после вернёмся к этим,
что ищут внизу себя,
чтоб где-то на белом свете
опять всё начать с нуля.

Посмотри свысока
на глубинный народ.
Стиснув зубы, века
он плетётся вперёд.
Его ноша легка,
но он еле идёт.

От извечных снегов
до субтропиков он
прославляет волков,
презирает закон.
Он меняться готов,
но считает ворон.

А его пастухи
далеки от забот.
Вроде все от сохи,
но соха их гнетёт.
Льют ведро чепухи
под шуршанье банкнот:

«Нам ещё подождать,
нам сейчас не о том,
отсырела печать,
может как-то потом

Все соседи плохи,
Ганнибал у ворот!»
Посчитай их грехи 
это длительный счёт.

Так и тащится вдаль
недоделанный Рим
через боль и печаль,
и без веры к чужим.
«Коль и наших не жаль,
то чужих победим».

Посмотри свысока
на глубинный народ.
Стиснув зубы, века
он плетётся вперёд.
Его цель далека
и всё ближе исход.