Курт подается вперед. Его тело, словно рассыпаясь под этими бесконечными складками одежды, на мгновение падает, шатаясь и дрожа. Однако он усилием собственной непоколебимой воли удерживает его в подчинении.
А Митар даже не пытается помочь.
Ты безумен.
Повторяет он: четко, уверенно, без колебаний. И Зира мысленно соглашается.
Безумен, Курт.
Молчание. Тяжелые веки Митара медленно опускаются и, лишь на мгновение задержавшись дольше, чем нужно, тут же взлетают вверх, открывая решительный взгляд темно-темно-серых глаз. Зира прекрасно чувствует аккуратное движение его магии.
И Курт, кажется, тоже.
Я не хочу делать этого.
Митар отстранен и холоден.
Не хочу причинять тебе боль.
Курт невольно распрямляется, собирается, его лицо застывает зеленоватой восковой маской не верящего, страшного отчаяния.
Они замирают. Оба, сделавшие первый шаг, оба, решившие все для себя.
Магия безудержного боя, уже давно разгорающегося в другом мире, ощущение непрестанно изменяющейся параллели22, присутствующего невидимого, но будто осязаемого движения двух застывших тел. Легкие, хлесткие подрагивания стекла. И такой странный, ядовито пьянящий туман мыслей.
Где-то в глубине здания раздаются крики агентов.
Но она знает, никто не успеет. Она больше не слышит их голосов голосов бывших друзей, а отныне врагов. А значит, все уже свершилось. Свершилось
слишком быстро.
Курт выходит: пошатывающийся, снова распадающийся на части, одурманенный, угасающий. Их взгляды встречаются на долю секунды. И, кажется, он совсем не удивлен тем, что увидел ее здесь. Увы, не удивлен.
Остановись, Курт.
Ее собственный голос звучит совсем неубедительно, безразлично и отрешенно. Однако она и не старается.
Он улыбается: едва поднимая кончики тонких, серых губ, и это улыбка напоминает ей оскал смеющегося черепа.
Прощай, Зира. Алсан веро23
Затем разворачивается и уходит. Оставляя ей там за окном, будто в насмешку или быть может предостережение, искореженное ранами и прорывом24, умирающее тело Митара.
4
Время Темных арков
Его слова, мимолетно брошенные в череде несущественных шуток и улыбок, такие откровенные, пугающие своей обнаженностью и явно стоящие ему куда большего, чем он желал показать, навязчивым, тянущим, жутковатым холодком преследовали мирно текущий поток ее мыслей, раз за разом заставляя их вернуться назад к тому самому разговору, завершившемуся его жарким, страстным поцелуем пару часов назад.
Слова о вине и ответственности, о сожалении и искуплении. Обрывки, отголоски тех противоречивых чувств, бесконечным сомнением наполняющих его сердце. Слова человека, запутавшегося, заблудившегося в перипетиях долга и совести, еще не сломленного, но уже надорванного теми страшными событиями, которые он не мог просто взять и оставить за спиной.
Она так желала помочь ему, так хотела понять и разделить с ним эту пока чуждую ей скорбь слабого человеческого сердца Но, увы, не могла, по крайней мере не сейчас.
Не сегодня, когда вокруг хладнокровной волчьей стаей, вынюхивая и высматривая предателей, рыскали альстен-даны25 Скейлера. Не сегодня, когда полные опасений, сомнений и недоверия взоры академиков смотрели на нее из сумрачной темноты залы тайного собрания здесь, в квартире Нила в Квартале Первых. Не сейчас, когда их дело требовало всю ее без остатка.
Не сейчас
Порыв легкого, ветра, по северному колкого и дерзкого даже в эти редкие для Неймара теплые ночи, приятной прохладой защекотал бархатистую, нежную кожу прикрытого лишь отчасти краем белоснежной простыни стройного, нагого, разгоряченного любовью и успокоенного тягостными размышлениями тела.
Вала невольно улыбнулась и задумчивым взглядом ясных, голубых, с теплой охристой окантовкой черного, блестящего зрачка глаз посмотрела на раскинувшуюся за небольшим, вытянутым, узким окном, обрамленным несуразного вида, грубым каменным наличником, беззвездную темную ночь, будто поглотившую весь без остатка крохотный, одиноко затерянный в лесах городок ученых-магов.
Когда-то они были так беззаботно и безумно счастливы здесь, в то далекое, теперь кажется время, когда тяжесть задуманного и начатого еще не лежала на их хрупких плечах.
Густые, нежные, гладкие пряди светлых волос, чуть подернутых волнами от солоноватого, впитавшегося и высохшего пота, медленно перекатились, оголив изогнутую дугой спину и ласково прикрыв уже кое-где подрагивающие от прохлады руки.
Не удивительно, что многие коллеги-академики сегодня были настроены настолько упрямо, настолько скептически непримиримо, раздраженно, даже нарочито жестоко? враждебно, ожидаемо, что несмотря на старания, на их с Нилом терпение и долгие уверения, мало кто захотел присоединиться. Она не имела право осуждать их: тех, кто в итоге, развернувшись, скрылся в безопасных тенях сумерек, кто тихим шелестом ветра, не попрощавшись, растворился в спертом от тяжелого дыхания собравшихся воздухе комнаты, кто не пришел, сославшись на занятость или заботы, она не смела сетовать на их малодушие или неосознанность, на желание сохранить собственную карьеру, жизнь, семью, близких, ведь в ответ их просили непомерно много. Просили выступить против короля самого могущественного человека, мага в мире. Она, быть может, и сама оставила это, да не могла.
После всего, что Скейлер сделал с жителями Мирана, что она сама видела в десятках других городов, после того, что стало с Нилом
Нил
И снова эти мысли. Снова сожаления, иррациональное беспокойство, полу интуитивные страхи, щемящие грудь предчувствия.
А что, если он не справиться, что, если?
Колючие, ядовитые стрелы ночи безжалостные и беспощадные, впивающиеся страшным наваждением в застывшее беззащитное, обнаженное, прекрасное тело.
Нет
Тихий, протяжный стон над согретой их движением, их любовью, их жизнями постелью.
Он, так рядом. Ее пальцы, скользящие, стремящиеся к нему, неловкие, торопливые. Его лицо. Размеренное, ровное, спокойное дыхание. Белоснежные простыни-саваны, обвивающие неподвижное, застывшее тело.
Ее губы, такие поспешные, такие дерзкие, жадные, сухие и остывшие, облегченно касающиеся, впивающиеся в его. Тепло на коже. Затмевающий взор пар от его дыхания. Легкая сонная полуулыбка.
Жар и мрак меркнущего, отступающего, обезоруженного, безобразного видения конца. Видения, которое однажды, рано или поздно, неизбежно станет их правдой.
5
Эпоха Первого Парламента, несколько лет спустя второго миранского восстания
Утренний город. Один в череде многих, так не ставших его приютом. Один и на сей раз, слава Йерка экусо26, не последний.
Пустой причал, залитый беловатым, с еще не ушедшими окончательно оттенками оранжево-розового и серовато-синего светом только-только показавшегося из-за горизонта солнца, знакомый до дрожи в руках соленый, влажный, настойчиво взывающий к его естеству, к его корням, к его сердцу ветер, развивающий концы расшитого, алого шелкового пояса, чуть касающийся волос, собранных в длинную, тугую, упругую, тяжелую косу, и будто старый друг по-своему нежно треплющий оснастку непривычно большого и неповоротливого на первый взгляд тартрилонского корабля.
Зербея ней, да он бы тысячу раз предпочел убраться отсюда на какой-нибудь захудалой риденской вукре27, чем ступил на палубу этого кен арта ир-ваанта28, да вот только никто не собирался спрашивать его мнение.
Ехидный смешок на искривленных губах.
Забавно, насколько же искусно, насколько умело и своевольно плетет для них нити-пути судьба. Эх, вот истинная эльма локи! Дерзкая, задиристая, неутомимая, не обделенная юмором как молодая арданская плутовка илса29.
Олда-олда30
Ривин смеется, однако почти тут же замолкает. Тонкая лента белого каменного причала начинает медленно удаляться, подернувшись едва уловимой рябью зарождающегося в первом, широком замахе весел движения. Сначала будто кажется, что это сам город вдруг неповоротливо пятится, боязливо отступает назад к далеким, едва заметным хребтам Ижгира31, однако спустя мгновение приятный, тихий, в рванном шуршании ветра перелив волн наполняет слух, и все встает на свои места.
Корабль отплывает, неспешно, лениво покачиваясь на мелкой ряби волн, послушно ведомый пока лишь мыслями и силой стальных крепких рук людей, а не ветром и причудливыми, изменчивыми течениями океана, направляется к выходу из портовой гавани. Вокруг, на широкой, просторной палубе, залитой солнцем и тишиной, все как один напряженно застывшие на своих местах тартрилонцы зоркими, прищуренными глазами орлов всматриваются в зеркальную, поблескивающую гладь воды. Теперь здесь опасно и узко, теперь здесь нервничают даже такие бесстрашные морские странники, как они.