Как ни странно, это приключение подняло настроение. Я решила погулять здесь, коли уж в эту местность попала. И через два квартала увидела красивое старинное здание с табличкой у входа: «Московский дом малютки номер такой-то». Я бы не зашла, если бы не припустился внезапно дождь. А тут меня прямо вихрем туда внесло! Старухе в белом халате и белой косынке, намывающей пол в вестибюле, я буркнула: «К директору куда?» И она задала рукой направление.
Ох, и страшна была директор этого заведения Зинаида Григорьевна! Безразмерная фигура, квадратное лицо, редкие рыжие волосёнки, трубный голос. Но из всех моих собеседников последних дней она оказалась самой человечной. Я спросила у неё, нет ли здесь ночной работы, а она пробасила: «Садись. Беременная?»
И я ей свою историю изложила. Она в ответ пожала плечами: «Ну, и ничего страшного. А что не ревёшь, а ищешь выход это ты молодец». Деловито предложила несколько выходов на выбор. Первый: бросить институт или доучиться до очередного семестра, взять академку и вернуться на время родов и выкармливания домой. После вчерашней сцены? Да, кивнула она, эти и отравить могут. Но можно разменять квартиру нет, это тоже опасно. Второй: перейти на заочное и устроиться на работу. А потом? Да, так себе вариант. Ну, тогда только через наше скорбное заведение. Я вскочила: никогда! Она гаркнула: «Сядь!» и объяснила, что не призывает отказаться от ребёнка. Делается это так: мать просит поместить сюда ребёнка временно в связи с трудными жизненными обстоятельствами. Некоторые так годами здесь дитя держат как в камере хранения. Будешь работать ночной санитаркой, заодно пройдёшь курс молодого бойца. Жильё предоставим. Я пискнула, что есть место в общаге, но она махнула на меня рукой: как беременность заметят, станут доставать, а уж с ребёнком через вахту не пропустят. Зинаида Григорьевна прежде всего преследовала собственные интересы. С младшим персоналом была беда, это ведь советское время, не мы за работой, а она за нами бегала. Вышли через заднюю дверь во двор. В одноэтажном флигеле располагалась кухня, прачечная и прочие подсобные помещения. Распахнула последнюю дверь, прищёлкнув языком: красота? Гладильная. Стол, шкаф с криво висящей дверцей и гладильная доска. Доску в коридор, кровать сейчас бабы принесут.
В этой пятиметровке я прожила больше трёх лет. Горькая это была работа, особенно в первое время, потом как-то окаменела, ожесточилась.
Отец с тёткой поймали меня у института через неделю. Отец пришибленный, тётка агрессивная. Но и я уже определилась и успокоилась. Тётка мне орёт: «Подойди сюда!» Подружка, что со мной шла, испугалась: «Это кто?» И я с удовольствием ответила: «Дальние родственники. Это тётка, троюродная, что ли. А этот не знаю. А! Тёткин муж». Отца пробрало. Он ведь ещё был под впечатлением того, что я на стенах написала: «Будьте вы прокляты, насильники!» Зато при свете дня я разглядела, почему они себя так вели: тётка-то беременная. Она на два года старше мамы моей, значит, ей тогда сорок было. Я им пожелала родить урода и ушла. Больше я их никогда не видела.
Зинаида Григорьевна спуску мне не давала. Сын в заведении жил на общих основаниях. Даже в свою комнату мне его брать не разрешала. Это было жестоко, но справедливо. Только в год диплома он поселился со мной. Когда ему исполнилось три года, его было положено передать в другое учреждение. Тут уж я сына забрала официально, только на время моего отсутствия воспитательницы брали его в группу.
На распределении мне предложили родной город. Я отказалась, попросила любую глушь, но только с предоставлением жилья. Так я попала в Утятин. Чуть пожила в общежитии и получила двухкомнатную квартиру в новом доме. Когда я вошла в это светлое, роскошное по сравнению с гладильной жилище, то поцеловала стену и заплакала. Сын испугался и заплакал вместе со мной. Я подхватила его на руки и сказала: «Всё! Мы больше никогда не будем плакать! Здесь мы будем счастливы!» Ошиблась. Через пятнадцать лет в этой комнате и на этом месте я не плакала, я выла.
Всё у нас было: и хорошая еда, и мебель, и одежда, и поездки на море. Коля рос здоровым и умным мальчиком. Единственное очень не любил детский сад. Своего пребывания в сиротском заведении он помнить не мог, но страх, что его бросят, сохранился. Права была моя мама: тем, кто ребёнка бросал, прощения нет. Вот и меня кара настигла. То младенческое сиротство научило его думать прежде всего о себе и других не жалеть. Да и я потакала ему, помня о своей вине.
На втором курсе Коля заявил, что познакомит меня со своей невестой. Привёз. Я спросила, не могут ли они малость со свадьбой подождать. Нет, ответили. Невеста слегка беременна. Ну что ж, вздохнула я, помня о своём горьком материнстве, расписывайтесь! И молодые выставили мне калькуляцию свадьбы. Тут уж я присела. Это же были девяностые. Были у меня кой-какие накопления, но к тому времени они превратились в пшик. Я показала сыну свою сберкнижку и пояснила: то, что я ему даю на месяц из своей зарплаты, я буду продолжать высылать. Но больше дать никак не могу, я и так себя ущемляю. Ты бы видел, как они возмутились! Сын не поверил, он решил, что я деньги для себя зажала. И началось планомерное выматывание нервов. Поверь, если бы была материальная возможность, я бы уступила. Но у комбината наступили трудные времена, сначала стали задерживать зарплату, потом пришло время сокращения штатов. В первую очередь сократили ИТР. Я металась в поисках работы и денег, а сын в это время занял значительную сумму на свадьбу у «серьёзных людей», и теперь приближался час расплаты. Понимаешь, Лёня, он так и не понял, что денег у меня нет! И, когда его прижали, он явился ко мне с требованием продать квартиру. И при этом надеялся, что я в ответ на это наконец-то вырою свою кубышку! Я глядела на его самодовольное лицо и понимала, что вырастила не просто бессердечного эгоиста. Сынок мой ещё и дурак. Я не делилась с ним своими трудностями, и он вырос в убеждении, что булки на деревьях растут.
Что такое жильё для нашего человека? Всё! Я лишилась родного дома, потом жила в общаге, в конуре, снова в общаге. Когда квартиру получила, наступило благополучие. В сорок лет оказаться на улице это конец. Сын сказал, что продаст свою часть квартиры. Этому воспрепятствовать я не могла. Не могу утверждать, но уверена, что он комнату даже не продал, а подписал на предложенного кредиторами уголовника под туманное обещание отдать разницу между стоимостью квартиры и суммой долга. Началась война в одной отдельно взятой квартире. Я ещё получала пособие по безработице. Не сдавалась, брала подработки где только могла. Я нанималась помогать с готовкой на свадьбах и поминках. Я даже покойников обмывала. Чтобы не пасть духом, я продолжала поддерживать порядок в комнате, на общую кухню я даже зайти боялась. Я даже шторы новые купила! Кредиторы потеряли терпение и пришли.
Второй раз в жизни мне заткнули рот. Не кляпом, а строительным скотчем. Тогда отец и тётка, сейчас хм бандиты. Потребовали подписать доверенность. Я отказалась. Не потому что жильё мне дороже жизни, а из желания сохранить самоуважение, если ничего у меня больше не осталось. Что дальше было, подробно рассказывать не буду. Пальцы ломали только на левой руке, правую оставили для подписи. Голени и подошвы ног жгли. Ну, и так далее. Что самое страшное, это их заводило. В какой-то момент поняла, что в живых меня не оставят. Был уже на соседней улице прецедент: одному предпринимателю в собственной квартире голову отпилили. Во время передышки уставших мучителей я правой готовой для подписи рукой схватила зажигалку, оставленную на полу. Чиркнула, зажгла газету. Бросила зажигалку, схватила газету и запалила свои новые шторы! Как они полыхнули! А я смеялась от радости.
Пришла в себя я через несколько дней в больнице. Нет, я не теряла сознание в общепринятом смысле. Я просто впала в ступор. По словам соседок, глазела в потолок и на обращённые ко мне речи не реагировала. Помнишь санитарку Анну Ивановну, что нас по лестнице сегодня провожала? Она тогда в хирургии работала. Она одна из медперсонала, кто меня кормила. Руки-то у меня были одна со сломанными и вывихнутыми пальцами, другая сожжена. Я есть не просила, но, когда мне что-то в рот вкладывали, жевала и глотала.
Итог: о руках я уже сказала, ноги тоже обожжены, волосы обгорели, некоторые внутренние органы повреждены. Да, про инфаркт забыла. Но жива
Никого из моих мучителей не нашли, а может, и не искали. Через пару недель, когда я уже могла ходить по коридору, ко мне пришёл один деятель по имени Серёга, который на рынке рулил. Типа охранял. Рэкетир, одним словом. Предложил проехаться до квартиры. Не скажу, что всё выгорело, но зрелище было удручающее. Да ещё две соседки кинулись на меня, что я должна им за то, что их квартиры прокоптились. Опешил даже Серёга. А потом запулил в них такой словесной конструкцией, что уши в трубочку свернулись. И вслед им ещё сказал, что лучшее средство от копоти пожар, и это легко устроить.