Когда ребёнок закончил, Модзалевская положила его поперёк большой кровати на подушку и села рядом на стул.
Ну вот и всё, промолвила она, глядя на внука, теперь будем спать.
Она днями и ночами ухаживала за внуком. Это ухаживание, очень усложнившиеся после скарлатины, отнимало у неё всё время и давало ей возможность легче переносить горе. Она вся ушла в это сложное и кропотливое дело, и спасалась им от невероятной тягости утраты. Это было для неё таким же отвлечением, как для её мужа его пристань и пароходы.
Модзалевский пришёл сюда для того, чтобы переговорить с женой о новой жалобе зятя. Но в детской находилось постороннее лицо няня, и он ждал, когда она вынесет ванну и уйдёт.
Ну что, как там Сашенька? спросил он жену.
Лучше, слава богу.
Модзалевский взглянул на ребёнка, на это маленькое живое воспоминание о любимой дочери, и ему стало грустно и опять хотелось плакать. Ему хотелось поговорить с женой о внуке, о его будущем, о его воспитании, но в душе острым клином сидела мысль о Лукомском и только что произошедшем разговоре с ним. Необходимо было завести разговор о нём.
Няня подняла мокрую, блестящую ванну и ушла с ней из комнаты. И Модзалевский нехотя начал.
Что у вас опять произошло?
Он не сказал с кем, но жена поняла.
Послушай, Коленька, негодующе начала она и покраснела от волнения, я не понимаю, что это за человек такой? Я купала Сашу, было жарко, и я разделась, а он стучит в дверь и требует, чтобы я немедленно впустила его присутствовать при купании. Я ему русским языком говорю, что не могу, что я не одета, что некогда одеваться, потому что ванна остынет, а ребёнок хочет спать. А он ничего слушать не хочет, я рассердилась и накричала на него.
Эх, Лизанька! поморщился Модзалевский.
В душе он был полностью согласен с женой. Но, по свойственной ему мягкости и деликатности, он не любил её резкостей и всегда старался смягчить их. К тому же сейчас надо было примирить враждующие стороны.
Ребёнок заснул и Модзалевские перешли на шёпот.
Нельзя так, Лизанька! промолвил Николай Павлович. Не злодей же он, в самом деле Я полагаю, что необходимо установить мир. Иначе нормально мы жить не сможем. Мы только нервы трепать друг другу будем, а толку никакого в этом нет.
А чего он вообще здесь торчит? продолжала Модзалевская, не слушая мужа. Он когда-нибудь уже уедет в свою командировку? У этого человека нет никакого такта! Ведь видит же сам, что ему здесь не рады, что он всем в тягость! Что, ему сына, что ли, жалко оставить? Никогда в это не поверю
Да, конечно, если бы он сейчас уехал в командировку, это было бы самое лучшее, мечтательно согласился Модзалевский.
Прожил бы год за границей, говорила Елизавета Сергеевна, всё бы тут без него наладилось. Сашу выкормим, воспитаем как надо А не то ведь просто сил, никаких нет! Усовести ты его, бога ради! Уговори уехать! Скажи, что нам и ему так легче будет.
Я уже ему неоднократно это говорил возразил Модзалевский. Вообще его не понимаю Ясно только одно, что он томится и не находит себе места, и работа валится у него из рук, а между тем ему надо ещё свои дела закончить, перед отъездом.
А ты был в сиротском суде?
Нет, не успел.
Что же ты? Надо хлопотать!
Модзалевский собирался хлопотать о том, чтобы его назначили опекуном над ребёнком, на случай, если Лукомский уедет за границу. Об этом уже был разговор с зятем, и тот не только соглашался оставить внука на это время у Модзалевских, но и сам просил их об этом и даже дал метрическое свидетельство Саши.
Завтра же я съезжу в суд, сказал Николай Павлович, поднимаясь со стула. А теперь, в самом деле, попробую ещё раз поговорить с ним насчёт командировки.
И он пошёл к зятю.
Зять был у себя в комнате. Когда Модзалевский вошёл к нему, он рылся у себя в письменном столе с мрачным видом, не внушающим ничего хорошего.
Модзалевский шёл сюда, искусственно смягчив и умиротворив себя. «Надо уже закончить все эти ссоры и склоки, думал он, надо хоть как-нибудь установить приличные отношения».
Но когда он опять увидел мрачную фигуру этого человека, насквозь пропитанного одним негативом к Модзалевским, благие мысли и намерения стали быстро испаряться. Николай Павлович почувствовал, что внутри него снова закипает острая неприязнь к Лукомскому.
Извините, что помешал вам, против воли сухо произнёс он, нам надо объясниться, долго жить в таких условиях становится уже невозможно.
Лукомский продолжал рыться в столе, не меняя позы и, по-видимому, начал злиться, так как его уши начали багроветь.
Я тоже так считаю, это становится невыносимым! ответил он. Но едва ли я виноват в этом
Зачем разбирать, кто прав, кто виноват? промолвил Модзалевский, стараясь удержаться от овладевшего им раздражения. Дело не в том, кто виноват, а в том, как установить более приличные отношения. И я думаю, Даниил Валерьевич, что не только нам нужно пойти на уступки, но и вам тоже. Вы чересчур требовательны. Вы не хотите не с кем считаться. Вот и сегодня вы совсем напрасно рассердились на Елизавету Сергеевну и не пожелали даже выслушать её объяснения!
Модзалевский незаметно сам для себя перешёл от предполагавшихся уговоров к упрёкам. Лукомский вспылил.
Николай Павлович! Не я не хотел выслушивать объяснения, а maman Я целых полчаса стоял перед закрытой дверью в детскую, вход в которую должен быть открыт для меня постоянно, как для отца ребёнка, в любое время дня и ночи Я убеждал maman, я объяснял ей всё это и объяснял это раньше. И всё-таки, несмотря на присутствие прислуги, меня не впустили, и теперь даже в глазах няньки я пустое место. Неудивительно, что меня во всём доме никто в грош не ставит. Maman поразительно бестактна в этом отношении. Она совершенно не считается с обстановкой, и с присутствием посторонних лиц. Это уже не первый, не второй и даже не десятый такой случай. Это система!
Ну, какая такая система? рассердился Модзалевский. Елизавета Сергеевна была раздета, одеться было некогда, а вы, извиняюсь за выражение, ломились в дверь как буйный. И я вас спрашиваю, это тактично? Вот это тактично, по-вашему? Да и вообще это такой вздор, такая чепуха, что и говорить бы не стоило, а вы делаете из мухи слона!
Лукомский пожал плечами.
А я вам говорю, что это система. Так всегда делается. Всё это, конечно, мелочи, но мелочи характерные, а главное, унизительные для меня Везде в этом доме проходит мысль, что я пятое колесо в телеге, что я никто в этом доме.
Модзалевский хотел было возразить, но ему стало нестерпимо скучно продолжать этот бестолковый спор, которому, по обыкновению, и конца не предвиделось.
Бросим этот разговор! предложил он. Я не хочу с вами ссориться.
Лукомский тоже почувствовал, что спорить на эту тему бесполезно, раз его собеседник не понимает или умышленно не хочет понять его. Он сделал унылое, «Достойное», как ему казалось, лицо и сказал:
Я, тем не менее, хотел бы ссориться.
Наступила пауза. Модзалевский встал и прошёлся из угла в угол.
Что это вы делаете? миролюбиво обратился он к зятю, остановившись перед ним. Собираетесь, что ли?
Нет, я ищу портрет Елены, который стоял на комоде. Не понимаю, куда я мог деть его? Это лучший её портрет, и притом единственный. Да, чёрт возьми, где он? Как украл его кто
У нас в доме, слава богу, воров нет, морщись, сказал Николай Павлович.
Он помолчал и произнёс другим тоном:
А я уж серьёзно подумал, что вы собираетесь. И я, между прочим, хотел даже побеседовать с вами насчёт вашей командировки за границу.
Лукомский услышав эти слова, насторожился.
О чём именно? сухо спросил он.
Послушайте, Даниил Валерьевич, мягко заговорил Модзалевский, не сердитесь на меня, но я скажу вам прямо и откровенно: нам надо на время разъехаться Пока всё не уляжется. Вы видите, как трудно нам стало ладить друг с другом Я, конечно, понимаю, что всё это происходит из-за того, что все мы сильно расстроены. Но, чтобы не портить отношения до конца, нам нужно отдохнуть друг от друга. Я не могу никуда уехать, а вы можете Вы даже обязаны уехать: у вас казённая командировка.
Лукомский выпрямился во весь рост и сделал оскорблённое лицо.
Я очень сожалею, глухо произнёс он, что довёл дело до того, что меня выдворяют Разумеется, мне давно нужно было бы покинуть ваш дом
Нет, ну серьёзно, с вами невозможно разговаривать! стал опять терять терпение Модзалевский. Кто вас выдворяет? Зачем такие слова? Я же вам говорю, что нам надо разъехаться временно. Временно, понимаете? Иначе мы изведём друг друга Сейчас наша с вами совместная жизнь это одно мучение. Но пройдёт время, всё изменится, сгладится, вот увидите. Поймите, для всех это будет правильно.