Это не мемуары отчаявшегося человека, заглянувшего за дно. Это боль, невыразимая душевная боль. Невозможно терпеть всё, что происходит внутри. Лучше было бы уже пускать слюни и ничего не соображать. "Было бы" раздражает этот глагол с частицей.
Хохол сидел за глупую ситуацию в очередной раз. Хотел вынести из магазина батарейки, он каждый раз думал, что будет брать товар до тысячи рублей до уголовки, и снова жадничал. Набивал свою сумку до отказа. Когда он вспоминал об этом, его лицо кривило так, будто он съел целый лимон. Начал читать Достоевского "Идиот". Провидение какое-то, своевременная книга. Он мог смотреть в одну точку, а потом резко начинал произносить: "Дебил! Кретин! Олень!" Поэт понимал, что он снова ругает себя. В карантине Хохлу попался сборник Есенина, это тоже стало для него закономерностью. Он попадал в тюрьму, и ему в руки попадали стихи Есенина. В Краснодаре он нашёл стихи Есенина под нарами. Углы книги успели обгрызть крысы. Его возмущению не было предела, как можно забросить Есенина под нару. Если за его творчество люди раньше сидели, страдали. Он ходил и днём и ночью в фуфайке, а Есенина носил в рукаве. И при каждом удобном случае, когда не играл в нарды и ни с кем не общался, наслаждался чтением стихов. И вот теперь сборник Есенина лежит под его подушкой в цветном зелёном переплёте с пейзажем золотой осени, той самой рощи
Хохол продолжил.
Пришла мама, медсестра. Я смог разглядеть лицо матери. Она бы жизнь свою отдала, чтобы не видеть меня таким. Валентина пыталась меня успокоить, сейчас приедет скорая, всё будет хорошо. Перебинтовали руку, отец продолжал сидеть надо мной. Трагедия в квартире номер- сорок девять. Сын наркоман не хочет жить, родители спасают его. Я долго кричал, рыдал, и когда приехала скорая помощь, смолк. В древнем УАЗе, меня положили на сидения, так трясло, что я пытался упасть, что-то говорила мать. Моложавая медсестричка, сказала: "Не прикидывайся, что умираешь, у нас ещё никто не умирал!" я специально начал сползать на пол и огрызался. Раздражение закрадывалось в меня всё настойчивее. Я понимал, что уже не умру, меня спасли. Осознавал свою трусость. И зачем я постучал в дверь, истёк бы кровью, да и дело с концом, думал я. Позже я неоднократно резал вены, ручейки крови растекались в разные стороны, и кровь не нужно останавливать, она всегда переставала течь сама. Я резал две руки одновременно, но ничего не случалось кроме головокружения. А так хотелось потерять, хоть раз, сознание. Тогда же я думал, что кровь из вены, не остановится, и будет течь, пока человек не умрёт. В травматологии под наркозом, я не чувствовал боли, только какое-то щекотание в порезе. Мне, оказывается, зашивали вену. Врач расспрашивал меня про употребление, говорил, что я молодой, и у меня вся жизнь впереди. Наркоз и препараты подействовали на моё настроение, мне стало весело. Было много света в палате, и, по-моему, доктор был в очках.
-Может сообщить в психбольницу, ведь у него явные отклонения. мать ответила:
-Не надо, сами разберёмся, он хороший, просто напустил на себя дури-на этом их разговор прекратился, а я лежал и улыбался. Мне даже хотелось тогда в психушку. Когда мы вышли из больницы, мама держала меня под руку, видимо боялась, что я упаду. Мы весело о чём-то говорили, пока шли к стоянке такси. Порез зашили, получилось три шва. Отец нас встретил спокойно и тоже улыбался, наверно, все получили облегчение, что всё закончилось.
-Знаешь, Хохол, если бы я тебя не знал, я бы подумал, что это история какого-то маменькиного сыночка, мажора.
У вас блатных, чуть что так сразу маматы про это?!-усмехнулся Хохол.-Утром я проснулся, и понял, что я дурак! Вчерашние события каруселью вертелись в голове, мать выходит из автобуса, забирает ключи от квартиры, а дальше, Гриня, самогон, сжатый с лезвием кулак. Подъезд, кровь, стук в дверь и крики. Мне показалось, что я орал на весь мир. И сам Бог меня услышал. Прошёлся по квартире, покурил на балконе, тишина. Скоро придут родители с работы, и как смотреть им в глаза? Чувство вины и стыда разрушало меня. Устроил цирк, лучшебы сразу в дурку отвезли. Хотел размотать бинт и посмотреть что там, но бинт я не стал трогать. Позавтракал, покурил, ещё раз прошёлся по комнате. Взял в руки книгу, бросил. Включил музыку, выключил. Лёг на диван и бессмысленно уставился в стену."А если в стену вбить большой гвоздь, достать из кладовой верёвку и повиснуть на стене, выдержит интересно?"-и мне представилось, даже увиделось, до такой степени реалистично, моё тело на белом фоне обоев, что аж вздрогнул. Взляд соскользнул на дверь комнаты, чуть ниже на дверную ручку, и я увидел Бориса Рыжего висящего на ремне, затянутого петлёй на дверной ручке"Господи, что за бред! Так не может быть, не может продолжаться!"-Вдруг появляются родители, мать начинает голосить, отец бросается ко мне и быстро, дрожащими руками растёгивает ремень, и снимает его с моей шеи. Но это если я буду висеть на двери, а если на гвозде на стене в комнате.., то откроется входная дверь, мать с порога крикнет:"Сынок!"-я в ответ молчу(естественно, я же мёртвый)."Спит, наверное!?" Разувается и прямиком ко мне в комнату, и вдруг видит меня Нет, она этого не выдержит, а если будет одна, они же редко с отцом вместе приходят. Да и как я могу повеситься в нашей квартире, им же жить потом в ней, а если и продавать потом, то суеверные люди вряд ли купят квартиру после такого случая. Встряхивание головы не помогало, от таких мыслей, я не мог избавиться. Проще было оторвать голову и выбросить в окно. Или повесить голову, и выбить её хлопушкой для ковров. Это всё винт! В гробу его видал! Так и до шизофрении не долго. И сново вина, жалость к себе. "Бедная мама, сколько ты будешь терпеть, теперь сыночек вырос".
Если уж и идти вешаться, то на нейтральной территории. В пасадку, ближе к дороге на кладбище, чтобы долго не висеть, а то будет страшное синее лицо, хм, ну я и придурок! думаю о смерти и о внешности, мне то уже будет без разницы. Когда прощаться люди придут и будут в лоб целовать, надо же неплохо выглядеть, тем более в двадцать один год. И девушки придут обязательно, а я в гробу опухший, весь синий, хотя в морге припудрят, наведут макияж. Как не крути, а смерть должна быть красивой, и труп должен выглядеть на все сто баллов.Хотелось бы даже немного улыбаться. Единственное мне не нравится вскрытие, и тряпка в горле, чтоб челюсть не открывалась, если и уходить в землю, то целым. Надо о таких вещах упоминать в предсмертной записке. Захотелось уйти из дома, пойти к Грине что лисейчас бы грамм двести водки Надо дождаться родителей. Предстоит многое выслушать, а если не кривить душой, идти то некуда, и не хочется, быстрей бы мама пришла, и вдруг сердце наполнилось такой нежностью, глаза заблестели
В чём заключается адекватность, когда в хате тридцать человек, на улице лето, жара тропическая, и влажность как в прачечной. Наволочка и простынь не успевают просыхать от пота. И разумное явление, не стираться каждый день. Не стирать джинсы, полотенца и прочее шмотье. И человек адекватный, понимает, что умирать от потницы и туберкулеза в наше время не модно. И лучше, воздержаться, от чрезмерной чистоплотности. Здравый арестант, если идёт в «долину змей», обливаться водой, он знает, что если за собой не вытереть полы, будут испарения воды, и опять сырость и влажность. Когда вокруг тридцать человек и каждый норовит использовать в день как можно больше стирального порошка и не прошляпить свободное место на бельевой верёвке-это массовая неадекватность.-такими выводами Хохол выказывал своё раздражение. Ему легчало после словесного излияния.
Хохол всегда с кем-то жил, никогда не жил один.
-Рядом со мной, всегда кто-то есть, меня как психически больного человека боятся оставить одного. Или как маленького ребёнка. Жизнь категорически против, моего одиночества. Я не говорю про тюрьмы и лагеря. Одиночество здесь можно найти, только в БУРе или карцере, и то его постоянно разбавляют мусора, своим вторжением. Среди наркоманов невозможно быть одиноким, когда я скитался по притонам, зарубил себе на венах этот факт. Гостиницы, хостелы и т.д. Классное ощущение невесомости, единства внутри себя, я нашёл на чердаках. А может, наоборот, благодоря насыщенности себе подобных, и есть интерес, и есть мой спасательный круг.
Шли дни вместе с дождями, и иногда Поэт зачитывал Хохлу написанное, тот строил недовольные гримасы.
Слишком печально, тоска смертная! Ни одной весёлой истории и шутки. Юмор, где юмор!? Поэт, неужели моя жизнь, такой мрак? Было же в ней много и солнечного света, не только тюремная лампочка. Ладно я расскажу тебе одну историю, за которую ты получишь премию, как там ты говорил, «Чистая поляна».
-«Ясная Поляна», имени Льва Толстого, уточнил Поэт. Хорошо, поляна так поляна.., с тебя поляна на свободе.-усмехнулся Хохол.
Глава.3. Основная.
Хохол.
События происходили в 2008 году.
На Казанском вокзале, в любой день муравейник. Люди несут чемоданы, в пять раз больше себя. Хохол шёл с небольшой котомкой, в которой находилось, самое необходимое, для путешествия. Пляжные сланцы, шорты, футболка, мыльное- рыльное, включая бритвенный станок, и прочее барахло: кусачки для ногтей, авторучка, блокнотик и ножичек с вставной вилкой и ложкой, очень удобный в применении. Сашка ему дала телефон, сименс А-55 с антенной, размером со стационарный аппарат, и с царапинами от зубов Сашкиной собаки таксы. С деньгами в кармане не густо, двести рублей. Но в душе богатство, после жизни на чердаке. Хохол думал, что сорвись он в путь с более комфортных условий, то тысячу раз бы засомневался, а так ни серпа ни молота в дорогу. За день до своего отъезда, он узнал на Ярославском вокзале, через какие узловые станции надо ехать, и где пересаживаться, чтобы добраться до Сочи.
Хохол купил билет до первой остановки за девятнадцать рублей, чтобы пройти через турникет . Первая узловая станция на его пути Вековка, до неё предстояло проехать три часа. Позиция безбилетного пассажира не смущала Хохла, платить он не собирался, а контролёров он не боялся. За полтора месяца прожитых в столице, он умудрился ни разу не заплатить за проезд, ни в метро, ни в электричках. В метро подходя к турникетам, он использовал тактику беззаботного студента, подходил впритык к впереди стоящему человеку и проскакивал за ним. Либо если видел, что милиционеров нет, то нагло перепрыгивал через турникет. Бывали случаи, когда люди с красными лампасами на штанах ловили его. Проверяли карманы и кроме свёрнутого большого пакета и лезвия от бритвенного станка, ничего не находили. Ксерокопия украинского паспорта, ничего вообще не значила. Деньги он всегда носил в носке, а московская милиция до проверки носков не опускалась, за что Хохол их уважал. Телефона у него не было, продал по нужде, уже пятый по счёту, к нужде, к этой капризной барышне у Хохла было особое отношение, как к своей девушке, и выполнять её прихоти, он считал делом чести. Однажды, после того как Хохол обнажил карманы, один коп крикнул: «Это кармаш!» на что Хохол спокойно отреагировал, что лезвие ему служит, как маникюрная принадлежность для резки кутикул, за неимением денег приходиться пользоваться таким вот дедовским способом и показал на пальцах порезанную кожу. Он не упускал возможности ещё рассказать плаксивую историю о работе на стройке, о том, как его кинули и забрали паспорт, одну ксерокопию оставили, как его выгнали с квартиры, и о том, что он как Карлсон, теперь живёт на чердаке. Из всего банального бреда, про крышу Хохол действительно, говорил правду, но менты меньше всего верили именно в это, потому что гладко выбритый, чистенький, одет в украденные вещи Хохол совсем не похож был на человека с такими проблемами. Но менты всё равно его отпускали. Поэтому к контролёрам, снующим по вагонам, он был готов.