Ну что вторая ошибка. Посерьезней первой. До сих пор не понимаю, как я жив остался. Мне говорили, что я напрасно во всем обвиняю свою маму, что я должен был сам справиться с этой напастью Взять в районной поликлинике направление в обычную районную больницу, и лечь на операцию И всё! Но моя мама была врачом! И она была мамой! И она нежно меня любила! И всю мою жизнь тряслась надо мной! Ну как я мог предпринимать какие-то действия самостоятельно? Я ничего не смыслил в медицине и верил ей! И как я мог ей не верить?! Она была зав. отделением,
дружила с известными профессорами-медиками И она была МАМОЙ! Она не могла ошибиться так дико! Не могла! Я не мог понять, что стал жертвой обычной БЕЗУМНОЙ материнской любви, которая губит массу народу! В самых разных ситуациях! С возрастом я насмотрелся на материнскую любовь Обычно она бежит в связке с сумасшествием и, если ее не контролировать, может стать величайшим злом! К сожалению! К глубокому сожалению!
Через два месяца у меня в ягодицах появились сильнейшие боли и нестерпимое жжение Словно какие-то огненные гвозди там вспыхнули.
Внешних проявлений не было никаких. Врачи осматривали меня, но объяснить, откуда, что взялось не могли. Потом стала гореть точка в позвоночнике. Осмотрели и позвоночник. И естественно ничего не нашли. Долго мы шлялись по врачам, но безрезультатно. Наконец маму осенило! У ее сына Саши, какое-то психическое расстройство! А что же еще? С девушками встречаться перестал. Вино не пьет. Это он то! Что-то пишет, пьесы какие-то. Музыку забросил и целыми днями штудирует инструкции каких то лекарств! Даже наизусть их знает! Ну, спятил мальчик! Ну, очевидно же!
Я знал, что я не спятил. Если бы спятил, это лучше, это можно лечить. А что делать со странными болями? Что-то страшное, непонятное, сжигающее меня живет во мне, и выловить ЭТО и уничтожить невозможно! Все это происходило на фоне вдруг бурно начавшегося писательства.
Писал я, несмотря на боли, очень весело, от смеха катался по кровати. Писания меня умиротворяли. Но влюбиться в свои сочинения мне не удалось. Я совершенно не понимал, что я такое пишу. Хорошо это или плохо.
В литературных частях театров мои пьесы осторожно хвалили, но показывать их худсовету не решались, почему то боялись увольнения.* Чертовня какая-то, думал я Что происходит? Ведь это совершенно безобидные вещи! Чего они боятся?* Я тогда не знал, что безобидно для театра, только эскимо на палочке. Все остальное: шоколадное, ореховое, крем брюле, земляничное и клубничное сомнительно! Очень СОМНИТЕЛЬНО!
Мама предложила разослать пьесы всем известным драматургам. Но это ничем интересным для меня не обернулось. Все меня прочитали, все пригласили в гости, напоили чаем, пытались напечатать, но даже у них ничего не получилось. Я стал думать, что действительно схожу с ума. Что я такого написал, что от моих пьес шарахаются как от бешеной собаки? Я впал в депрессию Воспользовавшись таким моим состоянием, мама уговорила меня сходить к знакомым психиатрам. Она говорила, что эти люди гении и могут помочь. Я безвольно согласился. Пришли. Передо мной сидели два профессора. Маленький плотный мужчина лет 60, с серебряными волосами, зачесанными назад. И старуха лет 85Веселая, дерганая Мужчина имел глаза удивительной конструкции: щелочки, шрамчики, а не глаза Через них он видел и понимал всех, его понять не мог никто. Глаз не видно как понять? Гений непроницаемости! Однако улыбка фальшивая. Мать его называла Петей. Старуха профессор, подскакивая на стуле, слушала их разговор и вдруг, без всякой причины, весело рассмеялась, вернее заржала И, представьте себе как лошадь! Рот её широко раскрылся и оказалось, что зубов в нем нет совершенно! Только торчит один огромный, желтый, кривой клык! Меня словно током ударило! Шкурой почувствовал! Эти двое, мать их, они же оба сумасшедшие! А старуха еще и ведьма! Отсмеявшись, она подмигнула маме, и ласково предложила мне у них ПОЛЕЖАТЬ! Оснований *лежать* не было. Я знал. Просто она хотела угодить моей матери как подружка подружке! Вот такие профессора!
Я встал со стула и быстро, все ускоряя шаг, выскочил на улицу Солнце сияло на весь мир! В кармане у меня трепетала десятка! И я нуждался в утешении! Маршрут нарисовался мгновенно: ресторан ВТО! Утешения там было сколько угодно! И плевать на боли! Жить надо! ЖИТЬ!
Да надо, но не так как я На копчике появилась и стала расти лиловая шишка опухоль. Я спросил у мамы: что это? Она посмотрела, в глазах её мелькнул страх, и, она сказала, что НИЧЕГО! Да, ничего! Потому что, у её любимого сына Саши ничего плохого быть не может! Фиолетовая шишка величиной с куриное яйцо и это ничего! Я понял, что надо спасаться. Я жестко сказал маме, что если она не положит меня в свою больницу, я пойду в районную. Слово * районная* подействовало магически. (Мать больше всего боялась своих коллег.) На следующий день я лежал в хирургическом отделении. Оперировал меня её друг, сосудистый хирург. Оперировал долго, ответственно и серьезно думал, что понимает, что делает. Когда все это слегка зажило, на месте разреза появилось четыре свища, и повалил гной. Диагноз был поставлен неверно. Хирург удалил здоровую часть копчика, которая в этом не нуждалась, а основное заболевание, эпителиальный копчиковый ход, оставил. Оно и понятно. Больных в таком диком, запущенном состоянии, он еще не видел. Понять, что со мной происходит на самом деле было невозможно. Ох, как он, бедняга, расстраивался! Страшно смотреть было на него! Бросил курить и опять начал! Не повезло ему со мной! Он был хирург прекрасный! Известный! Но вот я, жертва маразма, и, в результате, страшный удар по самолюбию!
Я встал со стула и быстро, все ускоряя шаг, выскочил на улицу Солнце сияло на весь мир! В кармане у меня трепетала десятка! И я нуждался в утешении! Маршрут нарисовался мгновенно: ресторан ВТО! Утешения там было сколько угодно! И плевать на боли! Жить надо! ЖИТЬ!
Да надо, но не так как я На копчике появилась и стала расти лиловая шишка опухоль. Я спросил у мамы: что это? Она посмотрела, в глазах её мелькнул страх, и, она сказала, что НИЧЕГО! Да, ничего! Потому что, у её любимого сына Саши ничего плохого быть не может! Фиолетовая шишка величиной с куриное яйцо и это ничего! Я понял, что надо спасаться. Я жестко сказал маме, что если она не положит меня в свою больницу, я пойду в районную. Слово * районная* подействовало магически. (Мать больше всего боялась своих коллег.) На следующий день я лежал в хирургическом отделении. Оперировал меня её друг, сосудистый хирург. Оперировал долго, ответственно и серьезно думал, что понимает, что делает. Когда все это слегка зажило, на месте разреза появилось четыре свища, и повалил гной. Диагноз был поставлен неверно. Хирург удалил здоровую часть копчика, которая в этом не нуждалась, а основное заболевание, эпителиальный копчиковый ход, оставил. Оно и понятно. Больных в таком диком, запущенном состоянии, он еще не видел. Понять, что со мной происходит на самом деле было невозможно. Ох, как он, бедняга, расстраивался! Страшно смотреть было на него! Бросил курить и опять начал! Не повезло ему со мной! Он был хирург прекрасный! Известный! Но вот я, жертва маразма, и, в результате, страшный удар по самолюбию!
Через два дня я лежал под ножом доктора Иванова. Ох, как он ругался! Как костерил *всяких там*! (Я думаю и мою матушку тоже.) В больнице я, вместо положенных после этой операции, трех дней, пролежал я два месяца. Иванов вдумчиво изучал мою задницу, громко матерился, и сделал еще шесть надрезов. Вскрывал какие то таинственные *карманы*Из которых всякая дрянь вытекала медленно и долго Наконец, в правой и левой ягодицах обнаружились два гнойных затека. Это они два года горели как раскаленные гвозди, сводя меня с ума. Затеки были столь ужасны и странны, что из института проктологии приехали какие то две тетки и измеряли их Один10 см, другой12Тетки ввели в них какие-то палочки и тихо что то говорили На меня смотрели с изумлением и сочувствием (Зачем мама пошла в медицинский институт! У нее был неплохой голос, и она запросто могла бы петь. Ну, например, в хоре театра оперетты)
Доктор Иванов сделал все блистательно, но гениальный врач может справиться с самым сложным заболеванием, но против идиотизма бессилен даже он. За два года гнойники разрушили меня ужасно. Остаточные боли сохранились навсегда. Да и жив я остался, как я понимаю, благодаря вмешательству каких то чудесных сил. Как затеки закапсулировались и находились в таком состоянии столь долгое время совершенно непостижимо. Гной должен был разбежаться по телу, и исход понятен. Я рассказывал через несколько лет врачам о том, что со мной произошло, но они смотрели на меня как на сумасшедшего и говорили, что ничего подобного быть не может Никогда! (А вот было, господа! Было!)
Так вот вытекла из меня эта дрянь, и я вышел из больницы полный надежд.
В больницу мама принесла мне письмо из одного ленинградского театра с оповещением, что две мои одноактные пьесы приняты к постановке. Письмо было красивым: белая сверкающая бумага, красно золотой орнамент, и размашистая подпись известного человека. Приятно, да? Конечно! Но долго радоваться не пришлось. Постановка не состоялась. Мама умерла. Год я ходил как мертвый. Друзья перестали меня понимать Чем бы это кончилось, не знаю Случайно, в гостях у приятельницы, я познакомился с Ларисой. Это знакомство спасло меня. Я влюбился и ожил Лариса переехала ко мне и моя конура превратилась в дом, где живут люди. В хороший, чистый, уютный дом!
Ну, вот и Фрунзенская набережная. Я обрадовался Но, только я увидел свой бывший дом, красивый, с башенкой Отвращение и ненависть вспыхнули во мне. Сколько хорошего и сколько ужасного я пережил в этом доме! Теперь я живу в другом и мне там хорошо
Куда ехать? спросил водитель. Я попросил проехать по всей набережной, завернуть на Комсомольский, а потом прокатиться на Герцена, в ЦДЛ (Центральный Дом Литераторов.)
Приехали. Машина встала, но я не отпускаю её Идти или не идти?